Последняя среда

Мои друзья почти богоподобны.

Соревноваться с ними? Да куда мне!

Один — под камнем в подмосковной Лобне,

Другой лежит в Малаховке под камнем.

А Тимофеев жарится в Айове,

Лямпорт за жизнь сражается в Нью-Йорке,

И я один. Сердито хмурю брови,

Сижу в Москве, как голубь на помойке.

К чему я это? Мне ворчать не надо —

Меня пока не выбросили в урну.

Вон, Петя Берлянд — на «Каховской». Рядом,

А словно на каком-нибудь Сатурне.

Разводит жизнь, когда выводит в люди,

Довольно насмеялись, нашумелись!

Друзья мои, как птицы разлетелись.

Других уже, наверное, не будет.

С нашей встречи, друг дорогой,

Пролетело немало лет.

Мы по-прежнему вместе с тобой —

Затянулся наш тет-а-тет.

Сколько прожито слез и мук

И растрачено сил!

Но как будто вчера, мой друг,

Я тебя полюбил.

Помнишь темные вечера?

Платье легкое, тихий двор?

Словно мы обнялись вчера

И целуемся до сих пор.

Белый шарик

скок-скок, —

Два спортивных подростка

Забывчиво, долго и хлестко

Направляют его.

Щелк.

Щелк.

В тишине под соснами, вечером, и

Может быть, с их вершин опускается сумрак и все

Очертанья теряет свои.

Мир закручивает и несет.

Белый шарик все еще виден.

Белый шарик: скок-скок.

Солнечный луч заблудился в стекле, и

Бьются в кристалле, трепещут случайные блики,

«Раннее утро» пылает у Пауля Клее,

Алым пылает навстречу мазок земляники.

В матовом полдне, манящий и сочный мазок,

Что еще нужно, и мы примириться смогли бы:

Куполом белым на сонной воде поплавок,

А в глубине улыбаются хитрые рыбы.

Боль всегда рядом, она, как и счастье, сынок,

Рядом всегда, не грусти о подружке пропащей,

Это для нас расставанья предметный урок,

Прежде, чем нам навсегда раствориться

в лазоревой чаще.

Краснеют, молодея, старики,

Она застыла между них невинно,

И падает из розовой руки,

Оранжевое солнце мандарина.

Его встречает гордая ступень,

А он летит над ней неудержимо,

И вслед за ним летит живая тень,

Веревочкой привязана незримой.

Они хотят покинуть полотно,

Они спешат, как будто их догонят,

Вдруг разорвав условное окно.

И падают в открытые ладони.

На улице сугробы намело,

Там холодом клубится вьюга злая,

Здесь — в полумраке мандарин сияет,

Еще храня руки ее тепло.

Хочу вам рассказать о скульптуре знакомом,

Здоровался я с ним — он нехотя кивал.

Чудной смешной старик, почти что невесомый,

Как Диоген, огнем меня он освещал.

Он меру нес в себе, не вписываясь в норму,

Жизнь красоте отдав, пожертвовав собой,

Пространство укротить, придав пространству форму,

И был, как глина смят, и вот обрел покой.

Последний солнца луч согреет постаменты

В пустынной мастерской. И что их завтра ждет?

Страна разорена — зачем ей монументы!

В музеях места нет, а жизнь идет вперед.

Причудливо стоят застывшие скульптуры

Творец ушел, ушел, не дав им имена,

Но силою полны — не горбятся фигуры,

Их не страшит огонь, и смерть им не страшна.