Антиподиум. Мои идеальные ляпы

Барби и Кен

Посмотрела на молодое фото моих родителей, и пришла мысль: это эталонная пара тех лет, Барби и Кен середины 60-х!

Мама была красавицей — невысокого роста и с точёной фигурой. Особенно очевидно это становилось на пляже — сразу очерчивались рёбра, но там она на автомате втягивала живот.

Мама укладывала свои светлые волосы, обесцвеченные гидроперитом и оттенённые вываренной луковой шелухой, в красивую сложную халу. Это сооружение занимало у неё четыре с половиной минуты — я засекала — десятилетия практики давали свои плоды! Правда, перед этим она почти каждую ночь спала на бигуди…

Её глаза украшали стрелки — самые ровные стрелки в мире! Она рисовала их цанговым карандашом, который, скорее всего, принесла со своей инженерной работы. Другим грифелем этого же карандаша она наводила лёгкие синие тени, а третьим — бордовым — красила губы. Её косметичка состояла из этого цангового карандаша с картонной коробочкой стержней и ещё одной картонной коробочки — ленинградской тушью со щёточкой. Теперь, когда я захожу в Л, Этуаль и вижу ряды косметических арсеналов, вспоминаю косметичку мамы — по факту целлофановый пакетик с этими двумя коробочками. И удивляюсь — какая она при этом была красивая…

Одевалась она модно, потому что шила. Насмотренность, о которой я не устаю твердить, была у неё уже в те дремучие с точки зрения стиля годы. Везде в доме лежали журналы мод — Московского Дома моды и рижские — считай Европа.

Папа был вылитым Кеном со взглядом мудреца. Высокий, прямой и идеально стройный, длинноногий и тонкокостный. У него был аристократический профиль — тонкий нос с лёгкой горбинкой. С годами отец стал похож на старшего графа Болконского — сейчас так просто не найдёшь таких лиц! Носил всегда светлую (часто белую) рубашку, тёмный (часто чёрный) костюм — всё это было идеально выглажено — и галстук. Без галстука он не покидал пределов дома. В последние годы жизни он частенько помогал нам на складе — грузил ткани, — так вот ни на одну разгрузку он не пришёл без галстука! Интеллигенция тех лет…

У него были слегка вьющиеся волосы, но после сорока он начал понемногу их терять. Я прямо до физической боли переживала эту неидеальность, но виду не подавала! Наверняка переживал и он. Но у нас в семье не принято было показывать чувства.

Когда мама с папой приходили в гости, все говорили: «Какая красивая гармоничная пара!» К такой паре предполагалась пара маленьких ангелочков — детей. Мы с братом, на мой взгляд, в эту картинку совсем не монтировались! Интересно было бы узнать, думали ли что-нибудь на этот счёт родители? Мне кажется, они были достойны детей покрасивее…

Я себе явно не нравилась — квадратная челюсть, широкие плечи… Волосы свои волосами вообще не считала! Брату с внешностью повезло, на мой взгляд, больше. Он всегда был похож на Брэда Питта — добавить бы ещё сотую долю его мышц! Но на свой внешний вид ему всегда было откровенно плевать! Десятилетиями он не вылезает из растянутых джинсов и комфортного худи, в который обязательно добавлена хоть капля оранжевого — его любимый цвет! А свои густые волосы — предмет моей зависти — он зимой и летом прячет под бейсболкой. И всё это при том, что он чувствует форму и цвет лучше меня и виртуозно владеет компьютерным дизайном! Смотришь на него и начинаешь понимать арт-директоров модных домов, которые, закрывая показ своей коллекции, выходят на подиум в чёрном нечто…

Да, кастинг картинных херувимов нам с ним точно никогда не пройти!

Магазины моего детства

Свой трепет перед магазинами помню с детства. Я жила на безлюдной улочке с частными домиками — до ближайшего продуктового от нас было три квартала, и то не по прямой! Я ходила туда редко — непременно за руку с кем-то из взрослых. Для меня это был центр мироздания, а поход туда — это был мой выход в свет! На полках стояли красивые банки и коробки, толпились люди, касса отстукивала чеки… Конусы с разноцветным соком стояли справа от продавщицы. Я обычно выпрашивала томатный и в налитом стакане разбалтывала ложечкой соль. Соли я всегда перебарщивала — наверное от жадности, так что под конец пить было уже невозможно — но я пила…

А ближе к рынку, кварталах в двух от нас, стояла палатка с мороженым. Это было вожделенное место, и вожделенным оно было, как оказалось, не только для меня. Мама — а она выросла в этом же доме — как-то обмолвилась, что её самой заветной детской мечтой было перенести эту палатку прямо к дому. Там продавались стаканчики молочного и сливочного мороженого, реже брикеты — всё это стоило копеек 10—12. Ещё большей роскошью был хрустящий посыпанный вафельной крошкой рожок — его цена была 15. А если уж совсем раскошелиться или если сэкономишь за пару дней на обедах — после школы можно было купить пирожное-мороженое — аж за 28 копеек — эскимо, посыпанное орехами… Всё это казалось таким невероятно вкусным… Страшно представить: а что если попробовать всё это сейчас? Вдруг это просто миф, который будет развенчан? Вдруг окажется, что мороженое было просто стандартным мороженым, ничего особенного?

А в первом классе я заболела канцтоварами — вот реально заболела! Отдел канцтоваров Детского мира стал для меня волшебным лабиринтом, полным диковинных вещей. Разноцветные карандаши, разлинованные тетради разной толщины, ластики со слоном… Всё это нехитрое советское разнообразие — это был для меня сказочный мир!

Следующим моим этапом была изостудия — меня отвели туда в конце первого класса. Она располагалась в здании Городского дворца пионеров, гулком, холодном и неуютном. Учительница сказала купить краски — акварель и гуашь — и колонковые кисточки.

Мама объяснила мне, что колонок — это такая почти белка. Что кисточки из неё — это очень круто! Мне, конечно, жалко было белочку — что у неё выдёргивают волоски, но желание рисовать крутыми кисточками, конечно, победило!

С гуашью проблем не возникло — она продавалась в любых канцтоварах. А вот с хорошей акварелью дело было в разы сложнее. Самую обычную — в ёмкостях-ванночках — можно было купить где угодно, но раз я теперь была художником, то нужна была самая лучшая — которую выдавливали на палитру из тюбиков. Такая называлась «Нева» и продавалась только в одном магазине — где-то в овраге на краю города. Это был специальный художественный магазин, и до него доезжали только те, кто был правда увлечён рисованием.

Когда мы туда приехали, мне открылся целый мир! Огромные коробки разноцветной пастели, темпера, сангина, громоздкие мольберты — большие и поменьше… Одних кисточек был целый арсенал — от самых малюсеньких до огромных — в два пальца толщиной! Сколько раз потом я выпрашивала у мамы — разрешения и денег — хотя бы копеек пятьдесят, — чтобы опять приехать сюда! Тряслась в троллейбусе — замирала в радостном предвкушении, а когда приезжала, иногда покупала ценную для меня мелочь, а чаще просто стояла и глазела на витрину, представляя себя великим художником…

А классе в пятом я была у подруги, и мне попалась на глаза книжка по кулинарии. В ней подробно рассказывалось, как печь сложные торты и пирожные — и всё это было на аппетитных цветных фото. Я выпросила это богатство на недельку и стала читать.

Дома эта моя новая тема как-то не нашла поддержки… Увлечение готовкой у нас и так считалось мещанством, а такой сложной и «продуктоёмкой» — вообще квалифицировалось как разврат! На первую же мою просьбу выделить мне немного муки, сахара и пару яиц я получила ответ «нечего продукты переводить» и сразу охладела к этой теме… Ещё несколько дней листала ту красивую книгу с глянцевыми фото, но и её потом отдала…

Так и не знаю до сих пор, в каком отделе продаётся желатин и ванилин, — видно, не судьба…

Брат родился!

Мне тогда было 12.

Когда мама делала первую подводку к этой теме, то вообще-то обещала девочку, но по ходу дела концепция изменилась…

Видно, гендерная диагностика была тогда не очень, если вообще была…

Я решила серьёзно поговорить с мамой, что не согласна на такую замену. Моим главным аргументом было то, что мальчик может быть алкоголиком (с девочкой я почему-то такого варианта не мыслила). Мама, конечно, выслушала меня и даже пыталась переубедить. Но из этого разговора я поняла, что она и сама не в восторге от нового расклада, но изменить обратно ничего не может.

Мне 12, Ярославу несколько месяцев.

Насколько помню — он всё время орал…

Это был первый момент в жизни, когда я поняла: что-то может быть моей маме неподвластно! До этого я считала, что она без вариантов рулит жизнью!

Через десятки лет она не раз спрашивала меня:

— Ну что, хорошо, что я тебе брата родила?

— Не алкоголик ведь, смотри, — а ты говорила…

Да, видно мои слова запали ей в душу…

Моя мама, как и я, была человеком железного целеполагания. И в тот момент поставила перед собой сверхзадачу — ни много ни мало — победить природу! А именно: родить не в декабре, как предрекали врачи, а уже в следующем году! Это было связано с датами призыва гипотетического брата в гипотетическую армию. Не знаю, природа ли сама решила скорректировать свои планы под напором мамы, мама ли послала особый запрос в космос, а может быть, специально терпела, — но она дома встретила Новый год, послушала бой курантов, посмотрела «Иронию судьбы» и поехала с отцом в роддом и в этот же день родила. А через несколько дней папа привёз её уже со свёртком.

Этот орущий комочек назвали пафосным именем Ярослав (у нас в семье не дают банальных имён).

Для меня это было спорное приобретение — комочек орал по ночам и не давал спать, да и дневное внимание мамы забирал полностью…

Правда, когда подруга, которая завидовала мне, срочно завела в ответ собаку, я подумала: а может быть, в этом орущем создании действительно была какая-то ценность? То, что она завидовала, я знала со слов родителей — в таких вещах в том возрасте я ещё не разбиралась, но родителям верила!

Я была не мелкая. Врач из детской консультации принял меня, согнувшуюся над детской кроваткой, за молодую мамашу. Я в один день перешла из детей в разряд взрослых.

Мой дядя — он был мегаумный — до рождения Ярослава звал меня «главный человек», а с того 1 января имя сменилось на «бывшего главного человека». Это сейчас я понимаю — мегаумным дядя был в чём угодно, только не в вопросах воспитания. Потому что нельзя ребёнка, а тем более девочку-подростка, так называть.

С продуктами тогда была напряжёнка. Да и вообще тема питания у нас в семье была не в приоритете. Но иногда по случаю обламывался, например, килограмм бананов. Или апельсинов. И знаете, как распределялся этот килограмм между членами семьи? 100% брату. Ну а всё, что останется, — другим! В общем, вы поняли…

Я, кстати, никогда не обижалась. Ведь это была не его инициатива — съесть весь тот килограмм! Был тогда советский лозунг: всё лучшее — детям! Что делать — я уже не попадала в эту категорию…

Знакомство с дедом

Мой дед был еврей. Я познакомилась с ним в день своего 18-летия. По странному стечению обстоятельств дни нашего с ним рождения совпадали. Хотя у меня не было никакого желания делиться своим днём рождения с человеком, который не особенно интересовался моим существованием до 18 лет… Этот день приходился на 28 декабря — самый канун Нового года.

Как бы то ни было — в тот день ему было 70, мне — 18, и я приехала из Тулы в ресторан «Арбат» на его юбилей. Долго перед этим готовилась, завивала волосы, неумело красилась, смывала и снова красилась… Самым лучшим моим платьем было выпускное — в нём и поехала на этот торжественный приём!

Вечерняя предновогодняя Москва меня как-то смяла и сбила с ног! Я была в ней до этого несколько раз, но никогда она не была такой нагло-нарядной!

Дед и бабушка в молодости

Земной шарик сиял и крутился над входом в заведение, Арбатское пятикнижие сверкало в темноте как правильные ледяные глыбы, повсюду были гирлянды, ёлки… До Нового года оставалось три дня — Москва гудела в ожидании боя курантов…

А в ресторане бокалы звенели уже в этот вечер… Это была пафосная тусовка — правда, тогда я этого ещё не понимала! Дед оказался невысокого роста — он был чем-то похож на актёра Михаила Глузского с волосами как каракуль — тугой завиток с сильной проседью… Мама представила нас, мы сели за стол, начались тосты и речи.

Все говорили красивые слова — каким выдающимся учёным был мой дед, сколько сделал он для науки… Там были министры, академики, иностранцы — для меня это был тогда пустой звук…

Когда я пошла в туалет, перед зеркалом стояли удивительно красивые женщины — ярко накрашенные, в модных платьях, с необычными причёсками, покрытыми непробиваемой коркой блестящего лака… Розовые полоски румян, густо накрашенные ресницы — всё это было так ново и волнующе для меня…

Они смотрели оценивающе на моё выпускное платье и еле заметно усмехались. Почему они так врезались в память и раскрасили неоновыми красками впечатление этого и без того яркого дня?

О существовании такой профессии — ночная бабочка — я тогда ещё не слышала…

Ирина Николаевна

Дед с бабушкой расстались в войну. Накануне родилась моя мама — за две недели до печально известного 22 июня, и у бабули был выбор — ехать с семьёй сестры в эвакуацию на Урал или оставаться с мужем в ожидавшей оккупантов Москве. Она выбрала эвакуацию — там было кому помочь с ребёнком. Понимаю её выбор: маленький ребёнок для меня — неподъёмный комок проблем! Легче на Урале эвакуированный завод своими руками развернуть!

А дед в Москве загулял. И до бабушки это долетело. Она, как приехала из эвакуации, — сразу рванула подавать на развод. Он пытался её уговорить, просил прощения, но с ней это было бесполезно — она если упрётся, то с концами… Я как-то задумалась — хорошо, что жизнь не набралась наглости протащить меня через такие испытания! Хотя результат эксперимента был бы предсказуемо таким же!

Дед тогда женился на своей пассии. Её звали Ира (для меня Ирина Николаевна). Она была из подмосковной Балашихи, лет на 12 моложе него и поразительно походила на артистку Людмилу Целиковскую — молодые фото было просто не отличить!

В вечер знакомства с дедом отношение к нему и к идее впустить этого человека в свою жизнь у меня было скептическое. К предателям я отношусь однозначно — он в эту категорию явно вписывался… Но его жена взяла меня в оборот — стремительно и бесповоротно! Констатировала факт, что эти зимние каникулы я провожу у них. Не подчиниться было невозможно!

Она встретила меня у электрички и привезла домой. Это была квартира на Академической — минутах в пяти ходьбы от метро. Почти каждый вечер был распланирован — концерты, спектакли, показы мод… Днём были выставки и, конечно, магазины — даже в них она меня поначалу не отпускала одну!

Вечерами, после спектаклей, когда мы возвращались в квартиру, дед уже спал. Ложился он рано — потому что вставал в шесть часов утра, гулял с собакой и потом ехал в свой институт в Мытищи.

Мы с Ириной Николаевной до глубокой ночи сидели на кухне и разговаривали — про моих родителей, про деда, про их и нашу жизнь все эти годы… Она была, в отличие от моей бабушки, очень весёлая и какая-то лёгкая, хотя, наверное, немного поверхностная… Ни дня в жизни не работала, но хозяйство держала идеально! Я тогда ещё подумала: мне с ней интереснее и проще, чем с бабулей… И ещё подумала: наверное, такие мысли — это предательство… Но эта женщина была такая классная — а в молодости ещё и красивая! Я бы на месте деда тоже выбрала её! С тех пор смотрю на брошенных женщин и нередко понимаю ушедших от них мужчин…

Три года — три первых курса — я тусовалась у них на зимних каникулах. Как всегда, на каждый день моего визита у нее был «туз в рукаве» — добытый не без трудов заветный билет!

На четвёртом курсе я вышла замуж.

Дед не дожил несколько месяцев до 80-летнего юбилея и до последнего дня работал. Однажды утром он пошёл, как всегда, гулять с собакой, и его сбила машина — и умчалась в неизвестном направлении…

Потом я часто заезжала к ней — останавливалась, когда ночевала в Москве. Мы тоже подолгу разговаривали… Она вся была в прошлом — мыслями, словами…

Прожила она без него недолго — два года — очень тосковала…

Закат деловой женщины

Я не первая такая «деловая» в нашем роду по женской линии. Бабушка Лида, мамина мама, точно дала бы мне фору! Она была единственной женщиной — начальником цеха в Туле — верховодила не одним десятком здоровых мужиков в рабочих комбинезонах с руками по локоть в смазке. И это при хрупком сложении и росте 1,56!

Я пару раз заходила к ней в цех. Руки сами тянулись заткнуть уши — всё безумно гремело, свистело и молотило. Для меня это был маленький ад, для неё — родная стихия!

В 61 она ушла на пенсию — или сама устала, или начальство попросило… В семье тогда об этом говорили как об избавлении.

Два дня бабушка просидела дома, а на третий деятельная натура затребовала новых подвигов!

В те годы царил дефицит, но кое-где кое-что «выбрасывали». Она была бы не она, если бы моментально не сориентировалась — где и что! Договаривалась с подругами, писалась в очередях, часами ждала на морозе — когда подвезут, когда разгрузят, когда дойдёт заветная очередь… Ей, по сути, было всё равно — что брать, тем более в категорию дефицита тогда попадало всё подряд.

Так в нашем серванте оказался чешский столовый сервиз. Он был настолько неподъёмным и многопредметным, что из магазина его тащили трое — бабушка, папа и мама. Так появилась «Мадонна» — сервиз чайный, тяжеленные коробки мельхиоровых столовых приборов, какое-то золотое кольцо и серёжки, может быть что-то ещё…

Сейчас я понимаю: это был инвестиционный проект! Она, влекомая великой миссией — обеспечить семью и вложить заработанные деньги — горела этой идеей почти год!

В те месяцы бабу Лиду переполнял драйв. Она буквально вертелась на одной ноге, а вечером яростно спорила с собственным зятем о политике — доказывала, аргументировала, разбивала в пух и прах! А потом что-то кончилось — то ли её деньги, то ли полки в серванте, то ли сервизы в магазинах — дефицит шёл по нарастающей…

С этого момента начался настоящий кошмар — и продолжался четверть века. Появились жалобы на здоровье, чего раньше никогда не случалось. За этим последовали десятилетия исследований и больниц, но никто так и не выяснил природу этого загадочного недуга. Помню, рефреном звучало «отнимается левая часть головы», «что-то постоянно звенит». Может быть это был фантом родного гремящего цеха, может быть реальная болезнь или, как сейчас говорят, психосоматика, но не исключаю версию — что просто способ привлечь наше внимание.

С тех пор жизнь семьи крутилась вокруг бабушки. Мы не ездили отдыхать — на кого её оставишь? Мама ни дня не могла спокойно пойти на работу — каждое утро бабушка вздыхала: «Не знаю, стоит ли тебе идти — чувствую, что сегодня умру»…

В один из таких дней «неблагодарная дочь» понуро брела в свой НИИ. Той же дорогой ходил подтянутый пожилой мужчина. Он давно хотел подойти к ней, но стеснялся. В тот день на её лице была такая вселенская скорбь, что он, наконец, решился. Подошёл и спросил: «Что Вы такая невесёлая?», и она рассказала свою историю…

Мужчина оказался известным врачом. Уже через день он осматривал бабушку.

— Ну что? — с замиранием сердца спросила мама.

— Заботьтесь получше о своём здоровье — чтобы она вас всех не пережила, — таков был его вердикт.

Это легко сказать — четверть века! Посчитайте — сколько в этих годах месяцев, дней, часов! Когда бабушка ушла на пенсию, я ходила в детский сад, когда она умерла — я уже рулила компанией. Ей было тогда 86. Она вдруг решила, что хватит торчать на этом свете — сначала перестала есть, потом пить, и недели через три угасла… Нам всем казалось — если бы не этот добровольный отказ, прожила бы ещё четверть века.

После похорон мама с горечью процедила: «Когда помру — сожгите меня! Не хочу лежать в одной земле со своей матерью — она меня уже на этом свете задолбала!»

Через 7 лет мне тоже 61. Примеряю на себя бабушкину историю и понимаю: посадить её, полную сил, с богатейшим опытом — доживать жизнь, проживать пенсию — было жестоко к ней и расточительно для других. Сколько гор она ещё могла бы свернуть? Теперь никто не узнает…

И главное, в чём я уверена: если бы она продолжала сворачивать горы, не было бы ни той странной болезни, ни вязкой атмосферы безысходности, висевшей над семьёй два с половиной десятилетия…

В любой ситуации, в любом возрасте — нами движет смысл! Делайте с нами что угодно, но не забирайте у нас его!

Таинственная субстанция

Я всегда уважала и побаивалась эту странную субстанцию — деньги! Даже не так — я была у неё на крючке!

Сколько себя помню — с самого раннего детства, — наша семья решала квест: как потратить на себя минимум и при этом выглядеть достойно — особенно в чужих глазах! Такая оптимизационно-минимизационная задачка с парой десятков неизвестных и совершенно неопределёнными входными условиями.

У вас наверняка вопрос: что же было на выходе? Удивлю вас, но — денежная масса, которая не сильно отличалась от входящего потока. То есть: имеем на входе зарплаты членов семьи, тратим на жизнь, в итоге остаётся немногим меньше, чем было на входе! Мне иногда казалось, что оставалось даже больше, но, скорее всего, это была иллюзия — по закону сохранения в этом случае что-то не сходилось…

Хотя, когда лет 10—12 назад (тогда родители были ещё живы) они вручили нам с братом по конверту, у меня глаза вылезли из орбит! При их небольших зарплатах и пенсиях, чтобы собрать столько, нужно было не есть и не пить! Мы пожурили их, конечно, но отвертеться от денег не получилось…

Иначе говоря, наша семья экономила — всегда и на всём. Но в своей экономии ещё и жёстко расставляла приоритеты.

Первым «под нож» попадало питание. Это была самая неуважаемая статья расходов. Она расценивалась как смыв денег в унитаз, чем по факту и являлась — если строго мыслить.

В советских магазинах с провизией и так было негусто, но даже некоторые из свободно стоявших на полупустых полках совсем не дефицитных продуктов попадали у нас в категорию роскоши. Например, пельмени «хлеб с хлебом» мы позволяли себе далеко не каждый день!

В этом были свои преимущества. Прежде всего — экономия времени. Мы не тратили его в дурацких очередях за едой, не ездили в Москву на «колбасной электричке» — спокойно питались себе суповыми наборами, макаронами и картошкой.

И потом — наша семья заранее объявила своё неучастие на ярмарке тщеславия под названием «пригласить гостей и накрыть достойный стол». Потому что вот это был в те годы реальный квест! Надо было умудриться достать море продуктов — часто с незнакомыми названиями. Мало того что достать каждый из них было отдельным подвигом — нужно было умудриться сделать так, чтобы все эти подвиги волшебным образом сошлись в один момент! Вероятность чего по теории вероятности стремилась к нулю.

Но у мамы на сей счёт было своё алиби. Весь этот в подвигах добытый арсенал всё равно пропал бы даром: так паршиво, как она, из известных мне людей не готовил никто! Причём всё семейство, включая меня, считало это семейной доблестью — плохо готовить! Учитывая то, что мама была исключительно талантлива буквально во всём — а это уже не шутка, — я понимала: захотела она школу с медалью и институт с красным дипломом — будет медаль и диплом! Захотела обшивать всю семью по последней моде практически из ничего — нет проблем! Поставила себе цель плохо готовить — кормёжка будет исключительной по своей отстойности! У нас даже присказка такая была: «Хуже приготовишь — меньше съешь — стройнее будешь!» Ну вы понимаете — с лишним весом проблем у нас особо не было, потому что не с чего…

Кстати, этот «кулинарный талант» в полной мере передался мне по наследству.

А вот ко всему тому, в чём был элемент дизайна, мы относились гораздо серьёзнее! Сюда входила одежда и интерьер. Дело облегчалось собственноручным пошивом и ремонтом — родители отличались исключительным трудолюбием и делали всё профессионально!

Так что эстетические и духовные ценности били хлеб насущный с разгромным счётом!

В целом хочу сказать, что это замечательная вещь! Ты сразу уводишь себя из этой плоскости сравнения по доходам — и становишься как бы выше этого! К тому же информация тогда почти ничего не стоила: книжки можно было взять в библиотеке или прочесть в читальном зале, что я частенько и делала. Учёба была бесплатная и зависела от моих талантов. О них я имела совершенно не скромное, но часто обоснованное представление.

Оглядываюсь назад и думаю: как мне всё это видится сегодня?

То достаточно жёсткое время генерило особую породу людей — с железной волей, минимальными запросами и дефицитной психологией. Ограничить и сэкономить для них было гораздо большей доблестью, чем потратить и получить удовольствие.

Потом начались 90-е, и все те сэкономленные деньги сгорели — в сбербанке или где-то ещё… И только сейчас я понимаю: экономить — это был менталитет! Это было легче, чем позволять себе что-то и наслаждаться жизнью, потому что наслаждаться — категория совсем не советская!

Мой дядя как-то сказал: «Зарабатывать деньги можно научиться за год, тратить — надо учиться поколениями».

Жалею ли я о том, что воспитывалась в таких стандартах?

Ничуть! Могу легко прожить на три копейки и ни на минуту не почувствую себя обделённой!

Свободна ли я сама от дефицитного мышления?

Конечно нет! Вы многого от меня хотите…

Потреблять я так и не научилась — разве что ту же одежду… Но худо-бедно наладила отношение с этой странной субстанцией «деньги» и отвела им в своей жизни две роли.

Первая и главная — роль оценки в школе. Сравниваю себя сегодняшнюю с собой вчерашней по вполне измеримому показателю — финансовому. Такое соцсоревнование внутри себя самой отлично стимулирует!

И вторая — деньги, конечно, — это степень свободы — говорить что думаешь и делать что нравится. А также — что едва ли не важнее — не водиться, с кем не хочешь, и не прогибаться под этот изменчивый мир, как в песне поётся, — а попробовать самой прогнуть его в особо важных для меня местах.

Иногда получается!

Мой дядя

Обычно в детстве есть ещё кто-то, кроме родителей, кто влияет на нашу жизнь.

У меня это был дядя. Его звали Валера, как и большинство мужчин тех лет. Или мне так казалось — потому что так звали моего отца и двух дядей из трёх. Все они родились во времена подвига Чкалова, и, конечно, на это имя был аншлаг!

Его отец, муж бабушкиной сестры, был видным конструктором автоматического оружия из плеяды тульских конструкторов-самородков Стечкина, Березина, Макарова (пистолет последнего у всех на слуху). В 30-х к нему приезжал Тухачевский, позже он водил дружбу с маршалом обороны Устиновым. Оборонным спецам в те годы государство предоставляло «режим наибольшего благоприятствования» — дефицитные продукты, отдых на юге, полнометражная сталинка-трёшка в центре для семьи из трёх человек. Во времена коммуналок это была невиданная роскошь!

Сам мой дядя тоже пошёл по стезе отца, но оружия не создавал — преподавал в институте. Зато в искусстве Vivre la vita превзошёл своего родителя многократно! Модные костюмы, элитные хобби (филателия, нумизматика), машина — опять же отцовская… И нереальный вкус к жизни! Типичный представитель «золотой молодёжи» 60-х — 70-х!

Флешбэки из детства

Дядя показывает мне свою коллекцию монет. Рассказывает о каждой — я слушаю, раскрыв рот.

Мы с ним открываем кляссер — мне особенно нравились марки с конями. Он знает всё о породах, как образуются лошадиные имена… На конезавод под Тулой он тоже меня возил и рассказывал — безумно интересно!

Он первым из нашей большой семьи купил магнитофон. Записал мне поздравление с днём рождения и запустил на быстрой скорости — сказал, что приезжал Буратино, меня не застал, но поздравление оставил.

Дядя умел видеть меня через стенку — я стояла в одной комнате, он в другой. И он угадывал — когда я опустила руку, а когда подняла ногу. Скорее всего, они там мухлевали с моей мамой, но никто теперь не узнает — я единственный живой свидетель этой истории…

А один раз он сказал: «Я умею становиться человеком невидимкой! Хочешь стану?» Он ещё спрашивал — кто же откажется! Правда, он тогда долго водил меня за нос — то самочувствие у него не очень, то луна не в той фазе… В общем, всё моё детство прошло в ожидании человека-невидимки, о чём, если честно, совсем не жалею!

Эстетика самоубийства

Есть темы, которые считаются сложными. На мой взгляд, они не сложнее других, просто по ним человечество ещё не выработало генеральной линии.

Одна из таких — тема самоубийств. Она, с одной стороны, связана со смертью — а смерть в нашем обществе явление табуированное, её как бы нет. Раньше не было секса, теперь смерти… А ещё религия здесь сказала своё веское слово. При том что историю культуры и религии у нас все знают слабо, но все почему-то в курсе, что именно самоубийство религия не рекомендует! Мне, честно говоря, кажется, что многие из всей религии только и знают, что надо креститься и не надо убивать себя!

Меня в этом смысле жизнь с разных сторон пробует на прочность: а вот так посмотри, а вот ещё с этого ракурса… Начиная с кейсов из классической литературы и теорий и заканчивая историей семьи — с дальних родственников и до самого что ни на есть ближнего.

Началось всё с Островского и его «Грозы». Там несчастная Катерина терпела конкретный абьюз! Не могу понять, насколько полезно знание подобной литературной классики современным девчонкам (хотя, надеюсь, что «Грозы» давно уже нет в школьной программе)! Девушку, конечно, жаль, и её добровольный уход в финале был для меня концовкой столь красивой, столь же и единственно возможной. Потому что менеджерский подход — разворошить и возглавить это осиное гнездо, как сделала бы я, — вряд ли был бы ей органичен! И моя любимая формула семейной жизни «любовь к тёще измеряется километрами», где вместо тёщи подставляем свекровь, ей бы тоже вряд ли подошла. Хотя зря, по себе знаю, — это работает!

Ещё тем своим школьным умом я оценила её поступок и присвоила ему ранг геройства и смелости. А также свободы, независимости, красоты… короче, весь список возможных достоинств! Произошла романтизация самоубийства, которая нередко находила подпитку — в той же литературной классике.

А потом мне попалась книжка. Она называлась «Эстетика самоубийства». На обложке был нарисован человек, цвет лица которого был в любимой мной сине-зелёной гамме — в общем, неживой. А в самой книге — с разбивкой по главам — было подробно описано, какой способ покончить с жизнью выбирают люди и почему. Главный лейтмотив — что понятно из названия: люди предпочитают те способы, которые минимально повреждают их лицо и тело. Иначе говоря, из вариантов выброситься с балкона, выстрелить себе в висок или напиться таблеток последний — явно предпочтителен.

Наверное, это похоже на некое извращенство, но я со вполне живым интересом, причём чисто умозрительно, гоняла эти мысли. Вплоть до осени 2001-го, когда столкнулась с этим уже не в теории.

Ружьё должно выстрелить

В доме конструктора по оружию должно быть ружьё. А если в вооружении работали двое — отец и сын, то ружьё может быть не одно. И по законам сценарного жанра — ну вы меня понимаете…

Мой дядя родился в семье конструктора по оружию, и этому же сам учил студентов, и да — в доме было два ружья.

Дядя знал всё обо всём, а не только о вооружении, — в том числе и о здоровье. Я всегда считала — здоровье такая штука: меньше знаешь — лучше спишь! Но это был точно не его случай. Он 24 часа в сутки прислушивался — как бьётся сердце, мерил давление, считал пульс. Его разум, способный охватить многое — почти бесконечность, — в те годы уже был обращён внутрь него самого — анализировал, рефлексировал, гонял мысли и переживания.

Ему тогда сделали операцию и временно вставили катетер. Эта физиологическая приставка буквально добила его! Он, всегда мачо, супермужчина, вдруг ощутил какую-то свою неполноценность и неактуальность. А потом, когда его привезли из больницы домой, он начал перечитывать свои лекции и вдруг понял, что многое забыл. Может быть, сказалась анестезия при операции, а может быть, просто не надо было так торопить себя — всё бы вспомнилось и восстановилось, если бы он дал себе время…

Всё чаще и чаще он стал задумываться и рассуждать о смысле жизни. Депрессивные настроения накрывали его. В такие моменты прошлое казалось ему незначительным, а часто — вообще бессмысленным.

Мои родители — они были с ним ровесниками — часто говорили с ним. Отец называл это «душеспасительными беседами». Я постоянно возвращаюсь к этой мысли: если человек на грани — можно ли правильными словами, сказанными в нужный момент, что-то изменить, повернуть вспять его нежелание жить?

В тот день я была на работе. Позвонил муж и сказал, что мой дядя выстрелил себе в голову. Естественно — попал.

Последние дни с ним всё время сидела жена. А тут она, как назло, на час отскочила на работу — надо было отнести какие-то документы. Не могла предположить, что пуля была наготове, как и желание распрощаться с жизнью.

Я вспоминаю эти дни как в тумане. Помню, как вошла в его сталинку с лепниной и высоченными потолками — эталон элитности и успешности с самого моего детства. Помню обескураженную вдову, сына, который не понял его поступка и не считал необходимым это скрывать. Помню всю молчаливую подоплёку этих траурных приготовлений, которая резанула меня. Потому что, когда человек умер от болезни или естественной смертью, — вокруг всегда светлая атмосфера жалости и сочувствия. А когда вот так — то контекст двойственный. К жалости примешивалось осуждение и брезгливо-презрительные нотки — это было прямо разлито в воздухе. На стене были капли крови — их потом кто-то стёр. А выщерблины от выстрела так и остались.

Я сидела в зале закрытого гроба и вспоминала. Всё моё детство было пронизано этим человеком и этой квартирой, в которой его уже не было. В памяти всплывали поздравление Буратино, как он обещал стать человеком-невидимкой, как на его свадьбе я разбила фарфоровую статуэтку — решила проверить, бьётся она или нет, — в этой самой комнате. Тогда мне было лет пять… Потом как он не принял ни первого, ни второго моего мужа — ревновал меня, как отец…

Его вдова — моя тётя — спросила, о чём я думаю. Много о чём — долго было рассказывать…

До похорон оставался ещё час, и мы решили с отцом пройтись. Мы ходили вокруг этого дома, в подъезд которого я входила много сотен раз. Говорили о дяде, о его жизни, о том — можно ли было предотвратить этот выстрел… Кто же теперь скажет?.. Буквально три месяца прошло с похорон Пашки (об этом речь пойдёт дальше) — мы ещё не до конца оправились после тех событий. Помню — отец тогда сказал: «Некоторые думают, что самоубийство — признак силы, а я считаю — это признак крайней слабости».

«Наверное, он прав», — подумала я…

Пасха атеиста

Я из не совсем обычной семьи — мой папа преподавал философию… В те редкие дни, когда он выпивал рюмку-другую (а было это два-три раза в год), выражение его лица становилось благостным, рот расплывался в улыбке. И он мне рассказывал про Канта, Гегеля, Шопенгауэра… Я знаю философию именно из этих рассказов!

Особенно мне зашёл субъективный идеализм. Он о том, что мир вокруг нас — наша иллюзия, плод воображения… В эпоху марксизма-ленинизма и жёсткого материализма это звучало оригинально, а пооригинальничать я любила…

Вспомнилось об этом на Пасху. А Пасха — праздник религиозный.

Религиозные праздники для нас были наполнены особыми традициями.

Поздравления с ними конкретно заставали нас врасплох! Когда мы слышали «Христос воскрес», мы начинали хватать ртом воздух. Иногда выдавливали из себя что-то типа «По всей видимости, да, воскрес» или «и Вас с праздником».

Пасха была единственным днём, когда мы не ели творог.

Мой отец, прокачанный во всех теориях, ни разу в жизни не открывал Библию — даже из любопытства. Считал всё это «сказочками»… Аналогичная история с Кораном и Торой.

Мы смотрели на церкви исключительно как на памятники архитектуры.

Внутрь я попала впервые в 24 года, когда крестили мою дочь — инициатива родителей мужа. Вышла неувязочка — мне как матери тоже надо быть крещёной, иначе банкет не состоится! А так как я человек слова, то не могла отменить организованное мероприятие, пришлось пройти обряд экспресс-крещения…

Ходят семейные легенды, что бабушки окрестили моего брата тайком от отца. Так ли это — история умалчивает: обеих бабушек уже нет в живых…

А в прошлом году тётя по доброте душевной отправила моему брату гифку с рождественским поздравлением. И вот что получила в ответ: «Если бы человечество отмечало день рождения Ньютона или Галилея, то я бы поддержал, ибо они точно существовали и принесли в мир много полезного. Некоторым из них и мучениками довелось побывать».

В этом году ему получить поздравление, видимо, не посчастливится.

Нет, мы не были агрессивными атеистами. Просто считали, что рулим сами своей судьбой. И вверять её другим, в том числе высшим силам, — слив ответственности.

Я и сейчас так считаю.

Роль швейной машинки в истории

Дружба моей семьи и со швейной машинкой началась с бодипозитива.

Я в детстве была пышкой (точнее пышкой в кубе). С одеждой тогда вообще был напряг, особенно эстетический… С моей самооценкой тоже. Моей маме ничего не оставалось делать, как научиться шить!

Она вообще была женщина со вкусом и «прокачанная» во всех видах искусств! Поэтому шитьё зашло ей «на ура». Одевала меня, а потом и всю семью, «с иголочки», насколько это было возможно в те времена. Она была всерьёз увлечена этой темой — каждую свободную минуту листала журналы мод и рисовала фасоны. Так что у меня не было шансов не «залипнуть» на этой теме!

В то время когда подружки резались в классики, я раза три в неделю ходила на курсы кройки и шитья — кстати, самые крутые в Туле! Подружки, конечно, крутили у виска, но я своё дело знала туго!

Помню, мы там шили половинки вещей — отрабатывали технологию. Мне уже не терпелось сотворить что-нибудь серьёзное, и вот понеслось!

Флешбэки из детства

Папа режет хлеб — на срезе иголка! Опасно, кстати…

Засиделась за шитьём до поздней ночи, усталая легла спать. Утром оказывается: спала на россыпи швейных булавок!

Потом появилась Burda — она была только в читальном зале районной библиотеки. Библиотекарь давала мне журнал на ночь — я снимала выкройки своего размера и к открытию возвращала.

Вы помните моду тех времён? Напомню — эстрадные костюмы Лаймы Вайкуле. Невероятные баски, рукава вдвое шире плеч, супермини… В моём исполнении всё это было не с женственно-эротичным подтекстом, а исключительно «из любви к чистому искусству»! Шила из шторного гобелена, обивочного шёлка — кто помнит то время, тот поймёт — отрез ткани как валюта…

А когда выбирала вуз, моделирование одежды даже не рассматривала. Сама не пойму почему… Не уверена даже, что была тогда такая специальность… Да и есть у нас такой стереотип: работу выбираем из двух опций: работы мамы и работы папы. А так как папина работа — преподаватель философии — занимала вдвое меньше времени, то я сначала попробовала сходить по его стопам. Но позорно не добрала баллов — виноват английский, вернее английский в моём исполнении…

Пришлось на ходу переобуваться в работу мамы — инженера…

В ту эпоху до ЕГЭ тому, кто поступает в главные вузы страны (их был примерно десяток), давали фору. Экзамен в МГУ был в июле, а в августе я уже поступала в тульский политех.

В итоге пришлось закончить ракетостроение. Проектировала корпуса ракет — после этого построить любую выкройку мне было раз плюнуть!

Плавно переходим к следующему поколению. Говорят, на детях природа порой отдыхает. В плане шитья — точно наш случай! Вроде поступила Влада в итальянский Марангони на дизайн одежды. Вроде чувствует тренды на пяток лет вперёд. Вроде я ни одной шмотки не могу без совета с ней купить! Но с шитьём — полный провал! Помню, как я ползала на коленках по полу её квартирки в Милане — помогала строить выкройки. Вы думаете, помогло? К сожалению, нет…

Рассказывает она мне такой эпизод. У них на курсе урок шитья. Стоит ли говорить, что будущему дизайнеру одежды всё же стоит шить или хотя бы представлять, что за зверь — швейная машинка! И вот бригада славных девчонок и парней (последние — все до одного нетрадиционной ориентации — профессиональный стандарт) сидят и строчат. И среди них Влада, что непривычно и уже вызывает у меня тревогу… Они шьют простую юбку-карандаш: четыре выточки — три строчки. Особые виртуозы в шитье, кстати, китайцы — их половина группы.

Влада подносит свою вещь к преподавателю и осторожно спрашивает:

— Так?

Преподаватель неожиданно разражается восторгами, столь громкими, столь же и подозрительными: brava, belissima… Ему вторят китайцы — их дружные голоса сливаются в мощный гул!

Оказывается, это первый случай на факультете, когда выпускник дизайна одежды пришивает спинку к спинке — не может справиться с обычной прямой юбкой…

И в связи с этим у меня вопрос: по какой системе всё передаётся по наследству? И есть ли эта система?

Вот способность к шитью точно не передаётся — проверено!

Железная рука в бархатной перчатке

Когда слышу «железная рука в бархатной перчатке», то сразу вспоминаю маму. Такого суперконцентрата женственности и железной силы не встречала больше ни у кого.

Здоровье у неё, казалось, было железное. Когда ей было уже лет 70, я пару раз задним числом узнавала, что неделю назад было у неё какое-то недомогание. Но чтобы вот прямо сейчас — такого не слышала ни разу…

А потом мама заболела. Всё началось со странного зуда. Сначала, по семейной традиции, она думала, что рассосётся — не заморачивалась сама и не говорила нам.

Это мамины фото. Тогда мало фотографировались…

Потом попросила посмотреть в интернете, стала что-то предпринимать — не помогло… Я стала ездить с ней по врачам, но они разводили руками — не могли ничего объяснить.

Она по своей сути была победителем — рулила своей жизнью, внутри неё всегда разгорались сражения и рождались вызовы. А в тот момент почувствовала: этот вызов ей не по зубам!

И она сдалась. Сказала мне: «Хочу серьёзно с тобой поговорить». Надо сказать, такая подводка ничего хорошего не предвещала. Но делать нечего…

«Я прожила длинную, красивую и счастливую жизнь, — сказала мама, — не хочу смазывать концовку. Сделайте что-нибудь». Я не готова была к этому разговору, стала плести что-то банальное типа «всё будет нормально, давай сходим вот ещё к этому врачу и попробуем вот это лекарство».

В один из вечеров мне было особенно тревожно. Мы с братом как раз привезли маму из больницы и собрались уходить. Было желание прошерстить весь дом — убрать все острые предметы, заколотить балкон, выбросить все таблетки…

Мы долго говорили с братом об этом. Пришли к тому — страшно сказать, — что если она что-то решит, то мы не должны отбирать у неё эту возможность. Тяжёлое, но, на мой взгляд, правильное решение… И мы разошлись по домам.

В 9 утра у меня с мамой был плановый созвон — уже несколько лет это вошло в привычный ритуал. А к 10 я должна была ехать к крутому тульскому врачу с кипой анализов и врачебных заключений в надежде, что хоть та разберётся — что это за болезнь и что с ней делать. Потому что подозревали онкологию, но подтвердить никто не мог.

В 9 мама не позвонила. Я стала набирать сама — нет ответа. И мы с братом поехали к ней.

Картина была устрашающей в своём порядке и красоте. Квартира была идеально убрана. Мама лежала на диване — она была бледная, как и положено мёртвым людям. В остальном ничего не изменилось. Халат был отглажен, волосы аккуратно уложены, глаза украшали ровные стрелки. На тумбочке — стакан с водой и россыпь таблеток. На вешалке — чёрный идеально отутюженный брючный костюм с кружевными рукавами, под ним — чёрные шпильки, рядом чёрный кружевной платок. В жизни мама не носила чёрный — он ей не очень шёл. Это был новый костюм.

На столе лежал её паспорт, деньги на похороны и две записки, написанные её рукой. Одна — официальным органам — что добровольно ушла из жизни. И вторая — нам всем — что нас очень любит и довольна своей жизнью. И что конец её тоже вполне устраивает.

Мы были в шоке. Даже держа в уме такой возможный исход, мы в глубине души не считали его реальным. А вот теперь она лежит перед нами — наша мама — всё, как всегда, решила — за себя и за других, всё предусмотрела и свела к минимуму наши заботы — тоже как всегда.

Мы поняли её поступок. Более того — посчитали его естественным и даже правильным. Странно, но никто из нас не применил к нему слово «суицид». И даже по прошествии трёх лет мне кажется — случилось всё как надо, по-другому и быть не могло!

Да, меня опять догнала эта тема — самоубийство. Круг замкнулся. Я опять, как в детстве, считаю — это сильный поступок! По крайней мере, в случае с моей мамой… Железная рука в бархатной перчатке, которая сама нанесла себе смертельный удар!