Весь мир – в обещанье

Высокий мир старинных фотографий

ненарушим и важен, как мечта.

Я слова вымолвить не вправе.

Ночь коротка.

И жизнь проста.

Пустые хлопоты и скорая разлука.

И четырех дорог рассветный крест.

Над каменными снами переулка

Владимирский трамвайный благовест.

Погублена Польша.

Но это — еще не конец!

Огромна Россия.

Пространства ее беспредельны!

Покончено с прошлым.

Свистит петербургский свинец

на белой равнине,

под небом глухим и метельным.

Российская каторга

будет: земля и судьба —

по общим могилам,

набитым за общее дело…

Но в серых глазах

под покровом высокого лба —

нет, Польска еще не сгинела!

Еще не сгинела!

Спустя бесконечность

сожженных, расстрелянных лет

ты неистребима —

бессмертья простая основа!

В тяжелом альбоме

темнеет овальный портрет,

где в вырезе губ

сохранилось

последнее Слово.

Непроницаемо лицо.

Чуть слышен шелест речи польской.

В глазах — дорога мертвецов

От Кракова и до Тобольска.

Бескровно губы сведены:

— Иисус Мария! Бог рассудит!

Но будут дети спасены.

И будут выведены в люди!

Она проводит их сама

В ту жизнь, где молча ждут известий:

— Побег. — Тюрьма.

— Побег. — Тюрьма.

И, может быть, расстрел на месте.

…Пока они все с ней. В живых.

Но век двадцатый начат рано.

На страшный век детей своих

Благослови, святая Анна!

«А сзади, в зареве легенд,

Дурак, герой, интеллигент

Горел во славу темной силы».

Б. Пастернак. «Высокая болезнь»

Деревянные подмостки.

Гимнастерки, сапоги.

Лица в ряд — бледнее воска:

всюду — тайные враги!

Взрывы, кражи и пожары!

Хлеб и пули — пополам!

…Комиссары, комиссары

по хохлацким хуторам,

по местечкам, селам, станам —

с Правдой, бьющейся в груди!

И с охраной при наганах —

слева, справа, позади!

И во времени том грозном,

под счастливою звездой

он стоит: такой серьезный,

всемогущий, молодой!

Жизнь не делится на части

И не ведает кривизн:

торжество Советской власти

означает коммунизм!

И пока еще не скоро —

через горы страшных лет

укрепленные заборы

скроют «зарево легенд».

Скроют тех, кто пел не с нами

Или просто так не пел,

тех, кто нес чужое знамя,

а уйти не захотел…

…Засверкает век парадов,

теплой крови чистоган!

Ни прощенья, ни пощады

нашим классовым врагам!

И спецы, и командармы

догниют в земле сырой.

Но построен будет самый

справедливый в мире строй!

…В дачный сумрак Подмосковья,

в летний яблоневый дым

черный ворон плюнет кровью:

и на этот раз — за ним.

На крыльце, сухом от зноя,

встанут трое:

— Поживей!

Он обнимется с женою.

Поцелует сыновей.

— Руки за спину!

— Ах, сволочи!

Мы же с вами!..

Желчь во рту.

И шагнет

с веранды — в полночь.

В книги.

В мифы.

В пустоту.

Бесконечна под челкой летящей

Черных радуг старинная власть —

То ли в картах, разлуку хранящих.

То ли свита толпою пропащей

О столетья твои обожглась!

То ли в гордых, нелепых дуэлях,

Обезумев, считали шаги

В энном веке — твои менестрели,

В девятнадцатом — злые шинели

И в двадцатом — капризы пурги.

В Петербурге, в Москве, по России

Переметившей смертью дома…

…То ль в глазах твоих — карих и синих

Отражались, тонули, просили

И до срока сходили с ума.

Был твой смысл и непрост, и некороток:

Принимая и песню, и стон,

Ломкий почерк нежданных находок,

Крупный почерк декретов и сводок,

Жирный почерк сплошных похорон.

И судьбы своей страшную ношу

Ты со всеми несла наравне.

Там, где нет — ни плохих, ни хороших,

Бог прикончен, и мир перекошен.

Ты оттуда вернулась — ко мне.

Когда огромный мир родного дома

Свернется пачкой спрятанных бумаг

И как шагрень свернется круг знакомых