Три чайные розы

Пять лет прошло, и Полина получила ответ на свой вопрос. А вместе с ним — представление о работе времени.

На самом деле если бы Полину спросили, что изменилось в ее жизни за прошедшие пять лет, она в присущей ей ироничной манере ответила бы: лишь то, пожалуй, что у нее появился сотовый телефон и любовник. Вернее, в иной последовательности: сначала любовник, а потом телефон. Потому что мобильный ей подарил Климов для того, чтобы не звонить на домашний, к которому мог подойти Данилов. Так удобнее сохранять конспирацию.

Вот, например, сейчас она дома, а Климов позвонил на сотовый. Увидев высветившийся номер, Полина сказала мужу, что ей звонят из галереи, и закрылась в ванной, где, пустив воду, ответила на звонок.

— Привет, любимая! — радостно проорал Климов.

— Что-то случилось?

— Случилось! Четыре года назад! Ты хоть знаешь, какой сегодня день?

— Ну и?

— Тридцать первое июля!

— Невероятно! Никита, неужели ты помнишь?

— Представь себе! Мало того что я уже несколько лет храню данную тебе клятву и верность в придачу, так еще и оказываюсь куда более сентиментальным, чем ты, — помню трогательные даты!

Полина улыбнулась — ну конечно, тридцать первое июля! Как она могла забыть! Четыре года назад они вместе прошли насквозь свою первую ночь и вышли в солнечный рассвет, обещавший начало прекрасного дня и их новой жизни.

Это был удивительный день… Самый необычный за прошедший год, ибо ровно год Полина не видела Климова. В далекий майский вечер в Березовке, рассуждая о проблемах времени, могла ли она предположить, что так долго не увидит его и что на память о нем останется лишь картина «Странные танцы» и глухая боль в груди?

…В тот вечер Полине захотелось побыть одной. Данилов нашел ее в беседке в глубине сада.

— Поля, что с тобой?

— Просто взгрустнулось…

— Я так соскучился по тебе! Больше не поеду ни на какие дурацкие конференции!

Он поцеловал ее. Полине пришлось ответить на этот порыв нежности, и Климов, подойдя к беседке, увидел весьма пикантную сцену.

— Не спится, Никита? — спросил Данилов.

— Уже иду спать! Спокойной ночи! — усмехнулся Климов и ушел.

Полина вздохнула:

— Я очень устала, Иван! Пойдем в дом!

Утром она не то чтобы услышала, а почувствовала, что Климов уезжает, и заплакала. Тихо, чтобы не разбудить мужа.

Больше в Березовке Климов не появлялся. Татьяна посылала ему через Андрея приглашения, но он тем летом ни разу не приехал к Басмановым. Татьяна молчала, не задавая сестре лишних вопросов, но Полине казалось, что та обо всем догадывается.

Время шло… Полина пыталась преодолеть любовь, как болезнь, и была совершенно несчастна. Год показался унылым и монотонным. Галерея, дом, прогулки с Даниловым в парке по воскресеньям… Болезненную осень со слезами и переживаниями сменила бесснежная зима с тоской и ощущением вселенского холода; на смену ей пришла весна, наполненная смутными надеждами; затем лето с горьким осознанием их несбыточности. Круговорот времен в природе, в течение которого Полина была занята лишь одним — пыталась забыть Климова. Согласно буддистской практике, слово, произнесенное много раз, утрачивает смысл. Помня об этом, Полина повторяла имя Климова сотни раз, желая обратить его в ничто, но странное дело — оно сверкало и ничуть не блекло. Смысл не терялся. Напротив, смысла не было ни в чем другом, кроме этого имени. Она стала нервной и раздражительной, часто срывалась на Данилове. Тот молчал, переживая их ссоры.

Когда ей показалось, что она успокоилась и забыла о своих чувствах, любовь коварно вспыхнула с новой силой. Говорят, так бывает — перед агонией неожиданно может наступить ремиссия, больной сочтет, что близок к выздоровлению, и тогда болезнь накинется на него с новой силой.

Тот летний вечер Полина собиралась провести дома. Она приняла ванну, налила себе чай. Неожиданно позвонил Андрей. В разговоре он между делом сообщил, что видел вчера Климова и тот спрашивал о ней. Полина едва не выронила трубку — нет, ничего не прошло! Ей неудержимо захотелось увидеть Никиту. Забыв о гордости, она попросила брата дать адрес Климова. Удивившись, Андрей выполнил ее просьбу.

Она надела любимое платье, накрасила губы и вышла из дома, так, как будто покидала их с Даниловым семейное гнездо навсегда.

На столе осталась чашка невыпитого чая…

…Желание увидеть его было столь нестерпимым, что она взяла такси. Волнуясь, назвала незнакомый адрес — Климов жил в новом спальном районе, который Полина совсем не знала. Проспекты, безликие дома. Машина остановилась у одного из них.

Его дверь… Сердце готово выпрыгнуть из груди, и мир падает на плечи… Она нажала на кнопку звонка.

Климов возник в проеме — загорелый, небритый, с голым торсом — и застыл, увидев ее. Наконец улыбнулся:

— Привет!

Молчание…

— Я могу войти?

Они сидели за столом друг против друга на солнечной кухне. Оба курили.

— Как ты живешь?

Он пожал плечами:

— Отлично!

— Тебя не было сто лет!

— Всего лишь год!

— Ты помнил меня?

— Да, Полина. — Он усмехнулся. — Я помнил тебя. У меня вообще хорошая память на лица.

Она подошла к окну, выглянула во двор.

— Ничего интересного, — пояснил Климов, — обычная городская окраина!

— Можно мне посмотреть, как ты живешь?

— Разумеется!

Она обошла небольшую уютную квартиру. С удивлением отметила:

— Надо же, бардака нет! Я думала, будет гораздо хуже.

— А почему ты ожидала увидеть бардак? Я довольно организован в этом смысле! Веду борьбу с хаосом! С переменным успехом, впрочем!

Он улыбался. Она тоже. Смущение первых минут прошло, оба приходили в себя и чувствовали радость.

— Ты голодна?

— Да!

— Придется подождать! Я сгоняю на рынок!

Он с готовностью кинулся к двери.

Полина крикнула ему вслед:

— Ты забыл надеть майку.

Он вернулся, натянул футболку.

— Я побежал!

— Никита! — Она вновь остановила его. — Не уходи так… Поцелуй меня!

Он взял ее за плечи, желая поцеловать, но Полина рассмеялась и увернулась.

— Иди!

— Опасные шутки!

Когда он ушел, Полина рассмотрела в квартире все, что можно, и даже что нельзя. Открыла шкаф. Не удержавшись, достала оттуда рубашку Никиты, вдохнула запах. Рубашка пахла табаком и свежим морским парфюмом.

Увидев на письменном столе свою фотографию в рамке, она улыбнулась — чудак, наверное, стащил в Березовке.

В ванной она заметила висящий на крючке белый шелковый халат, который явно принадлежал не Климову. Ругая себя, Полина заглянула в шкафчик — в одном из отделений лежали пачка презервативов и зубная щетка в упаковке. Она почувствовала боль. Ревность змеей ужалила в сердце. «А на что ты надеялась? Что он будет целый год лить слезы и ждать тебя?!»

Климов вернулся через полчаса. Принес баклажаны, сыр, вино и фрукты. Стал готовить ужин. Быстро, ловко. Она удивилась.

— Не устаю поражаться твоим талантам, Никита! Откуда ты такой взялся? И жнец, и на дуде, простите, игрец! Ты у нас и физик, и плейбой! Надо же, как все в одном человеке сошлось! Как говорится, таких — нет, не было, и не надо!

— Заметь — все это может достаться тебе!

Полина усмехнулась:

— Неужели?! А я вот все думаю — за что?

— Просто считай, что тебе повезло!

— Ясно. Буду считать. Кстати, как одинокая холостяцкая жизнь? Заходят ли дамы на огонек?

— Ты о чем? Я целиком принадлежу науке!

— Неужели?! А халатик в ванной?

— Уууу, барышня, — насмешливо протянул он. — Какая вы наблюдательная!

— Извини. Устроила у тебя небольшой шмон.

— Извиняю. Мне даже льстит, что тебя так интересует моя скромная персона.

Она вспыхнула:

— Ты еще смеешь шутить? Бабник!

— Я должен что-то сказать в свое оправдание?

— Попробуй!

— Видишь ли, я все-таки мужчина, иначе говоря, примат с определенными физиологическими потребностями! Я нахожу секс довольно приятной штукой и не вижу в аскезе особого смысла, тем более что моя верность никому не нужна!

— И какие женщины сюда приходят?

— Что тебя интересует? Масть, социальный статус, параметры? Я не мальчик, Полина, и в жизни знал многих Камелий и Аспазий, но при этом согласен с классиком: наслаждаться ими иногда можно, но говорить о них решительно нечего!

— Боже! Какой цинизм! И потребительское отношение к женщине!

— Перестань! Женщины, приходящие сюда, знают правила игры и с ними согласны.

— А я?

Ей было так больно, что она задвинула понятия о гордости куда подальше.

— Ты — это другое! — спокойно ответил Климов.

— Тогда можно я сделаю то, что мне хочется?

— Все, что угодно!

Она метнулась в ванную, вернулась на кухню и распахнула окно. В него полетели халат и презервативы.

Климов рассмеялся:

— Ты против безопасного секса?

— Поцелуй меня! — вдруг сказала она.

— Снова шутишь?

Она сама подошла к нему, потянулась к его губам. В последний момент резко отстранилась и хрипло расхохоталась ему в лицо.

— Какая же ты сука, Полина! — качая головой, сказал он. Как будто даже одобрительно.

Она от души залепила ему пощечину.

— Полагаю, теперь самое время мирно поужинать!

…Вино оказалось прекрасным и терпким, еда, приготовленная Климовым, вкусной, однако уже через пять минут они забыли об ужине и плавно переместились в комнату, прихватив бутылку с собой. Никита с бокалом расположился в кресле. Полина, недолго думая, уселась к любимому на колени. Они пили вино и страстно целовались. Потом Климов отнес ее в спальню, положил на кровать, раздел и… встретил бешеное сопротивление!

Полина сама от себя такого не ожидала — чем большим становилось ее возбуждение, тем больший протест против того, что неминуемо должно было произойти, она ощущала. Она отталкивала его руки, приговаривая с интонацией, едва не торжествующей:

— Этого не будет!

Климов буквально не мог с ней справиться — ничего себе сила и ярость!

…Он сел на край кровати и закурил.

— Ты меня совсем измучила! Настоящая фурия! Может, тебя изнасиловать? Сковородкой по голове и овладеть!

— Лучше дай сигарету!

…Затушив сигарету, она взглянула на часы.

— Уже поздно. Начало первого.

— Останешься?

— Нет, что ты… Не могу! Как я объясню Данилову?

— Тогда поехали, иначе до развода мостов не успеть.

— Ты сердишься на меня?

— Я люблю тебя и готов ждать… А теперь одевайся, нам пора!

Они вышли из дома, сели в стоявшую у парадного «девятку» Климова и поехали, но, несмотря на бешеную скорость, все-таки не успели — Троицкий мост уже развели.

— Ну вот, — сказал Никита, барабаня пальцами по рулю, — пожалуйста, развод мостов! Очень петербургская тема! Любимая отговорка неверных мужей!

— И жен! — усмехнулась Полина.

— Интересно, сколько детей в Петербурге родилось потому, что мосты разводят! Хе-хе!

— Это как?

— Так: опоздал домой, где-то заночевал, и привет! Вы — отец! Поехали обратно?

— Не хочу! Давай пройдемся? Сто лет не гуляла по ночному городу!

Они вышли из машины и побрели вдоль набережной.

— Тебя дома не потеряют?

— Спасибо за заботу! А что я могу сделать?

— Вон телефон-автомат, позвони домой!

Полина задумалась: ей не хотелось говорить с Даниловым. Ни за что на свете. Она набрала номер сестры.

— Таня, ты еще не спишь?

— Конечно, сплю! Что случилось?

— Ничего. Тебе Иван звонил?

— Нет.

— Если будет звонить, искать меня, скажи… что я у тебя и уже сплю, ладно?

— А на самом деле ты где?

— На Горьковской. Застряла у Троицкого моста.

— Ты одна?

Поколебавшись, Полина ответила:

— Нет.

— Передавай Никите привет! — сухо сказала Татьяна и повесила трубку.

Полина повернулась к Климову:

— Тебе привет!

— Как Татьяна догадалась, что ты со мной?

— Боюсь, она давно все поняла! Идем к Петровской набережной?

Они дошли до легендарного крейсера, постояли у мифических лягушек-львов. Город, прекрасный, непостижимый, плыл перед ними… Глядя на противоположный берег Невы, Полина вдруг подумала: есть какая-то символичность в том, что сегодня ночью сама судьба оставила ее здесь, на этом берегу, рядом с Климовым. Казалось, время остановилось, они навсегда застыли в нынешней ночи, а на другой берег, как и в прошлую жизнь, путь теперь закрыт. И когда Климов поцеловал ее, Полина отозвалась на этот поцелуй. Теперь она стала покорной и тихой. Оказывается, все просто — надо поверить своим чувствам, отдаться им…

— Климов, поклянись мне!

— В чем? И чем?

— Что ты больше никогда не трахнешь ни одну бабу.

Он шутливо схватился за голову:

— Какое византийское коварство брать с меня такие клятвы! Что за жестокость?!

— Поклянись!

— А если нарушу?

— Тогда пусть силы небесные тебя кастрируют!

— Вряд ли небесная епархия станет заниматься этим вопросом! — усмехнулся он. — Ну ладно! Торжественно клянусь, что с этой ночи ухожу из большого секса!

— И будешь хранить мне верность!

— Да!

Климов вновь привлек ее к себе, и в этом жесте было много нежности…

Ночь оказалась длинной, но и она закончилась. Ранним утром, обнявшись, влюбленные смотрели, как сводят мосты.

Они проехали через Троицкий мост и снова вышли из машины — ей захотелось оказаться на Дворцовой площади. Над городом плыл Ангел. Уличный музыкант играл на саксофоне. Полина продрогла, и Климов прижал ее к себе.

Они прошли эту ночь насквозь и вышли в солнечный рассвет, обещавший начало прекрасного дня и новой жизни.

В восемь утра Полина вернулась в свою квартиру на Фонтанке с твердым намерением рассказать мужу правду. Однако Данилова дома не было. Полина с тоской представила, как он мечется по улицам, ищет ее. Зашла на кухню, машинально выпила холодный вчерашний чай и вдруг услышала звук открываемой двери. Сердце стучало — ах, как это трудно и больно…

В дверном проеме возник виноватый Данилов.

— Привет! Не спишь? Извини, меня вчера попросили остаться на ночь в больнице, заменить дежурного врача. Звонить было поздно — не хотел тебя будить! Ты уже успела одеться? Куда-то уходишь?

Ситуация была мучительной и глупой, как в анекдоте.

— Мне сегодня надо пораньше на работу, — выдохнула она, поняв, что не сможет сказать ему правду.

Он улыбнулся:

— Смотри, какое чудесное утро!

— Да, Иван! — кивнула Полина.

Лена погладила кудрявую голову дочери. Трехлетняя Марина, которую в семье называли Мусей, наконец уснула. Лена присела на диван, вздохнула… За лето, проведенное в Березовке, она очень устала — от простуд дочери, почти столь же частых, как супружеские размолвки с Андреем, от присутствия чужих и непонятных ей людей. Увы, худшие опасения относительно будущих родственников, возникшие в самом начале знакомства, подтвердились. Она так и не стала для них своей, впрочем, как и они для нее. Ничего удивительного в этом, конечно, нет: слишком разные люди, может быть, даже другого биологического вида. Им бы разъехаться, в идеале совсем не общаться, но она пока не чувствует в себе сил, чтобы отважиться на столь радикальное решение. Андрей явно не поймет подобный поступок, как не способен понять, насколько ей тяжело быть «чужой среди чужих».

Она и сама не знает, что так раздражает ее в сестрах Андрея и кто воздвиг стену непонимания, возникшую между ними. Много раз Лена пыталась разрушить ее и всякий раз бессильно опускала руки. Они… другие. Отстраненность Полины Лена объясняет заносчивостью и высокомерием, доброту и уступчивость Татьяны — беспринципностью и бесхарактерностью, непосредственность Маши — откровенной наивностью, ограниченностью. Если бы не дочь, которой необходим свежий воздух и парное молоко, Лена бы здесь и дня не задержалась. Хватит — сыта по горло! Шум, гам с утра до ночи, нет покоя от бесконечных пустопорожних разговоров, и «друзья семьи» ей осточертели! Один громогласный Клюквин чего стоит! Бабка Зинаида почему-то считает своим долгом вмешиваться в их с Андреем дела, направо и налево раздает советы и поучения, хотя ее об этом никто не просит.

Хорошо бы продать дом! Он на Андрея записан, на эти деньги можно было бы купить достойную квартиру (надоело ютиться в панельной однушке на окраине!). Вполне справедливый раздел имущества: им с Андреем — дом, сестрам с бабушкой — огромная родительская квартира на Мойке. Разъехаться, встречаться по большим праздникам, и плевать она хотела на эту семейку, в которой все со «странностями» и придурью. Подумать только — Климов теперь числится у них в лучших друзьях! Надо быть идиотом, чтобы не понимать, зачем он сюда таскается столько лет! И все это знают, кроме несчастного рогоносца Данилова, который тихо спивается. Знают, но делают вид, что ни о чем таком не догадываются, лицемеры! Андрей превратился в тряпку, сохнет над своими бумагами, словно за них платят деньги.

Ей надоело вечное безденежье. До жути. До просто «взять и повеситься». Стоит ей вспомнить об Андрее, как подступает раздражение. Лену злит его беспомощность, потертый плащ, обыкновение изъясняться высокими, возвышенными словами, а если честно — решительно все.

Она отправилась в соседнюю комнату, где за столом, обложившись тетрадями, сидел Андрей и по обыкновению что-то сосредоточенно писал.

Лена взглянула на него, заметила намечающуюся лысину и поняла, что волна раздражения сейчас обернется девятым валом. И пусть — самое время для решительной атаки.

— Андрей! Сегодня бабушка опять поила Мусю ужасными травами, которые приносит соседский старик. Хотя я просила этого не делать! У Муси жестокий диатез!

Андрей молчал, делая вид, что не слышит.

— Пойми, нам нужно жить отдельно! Зачем мы здесь?!

Перо в руках Андрея предательски дрожало.

Ей надоела эта игра, она крикнула:

— Что ты молчишь? С кем я разговариваю?

Он оторвался от записей, поднял голову.

— Ты же знаешь — завтра я должен отдать переводы Сомову.

Почему-то эта вполне безобидная фраза заставила ее взорваться окончательно.

— Тебе всегда некогда! Конечно, тебе до меня нет никакого дела! Зачем ты вообще женился?!

— Я читаю лекции в трех институтах, по ночам делаю переводы для Сомова. — Он изо всех сил старался быть спокойным. — Чего ты хочешь?

— Чего я хочу? Кого это интересует?! Переводы! Лучше скажи, какие гроши ты за них получаешь! — Она поняла, что ее несет и уже не остановиться. Пусть. — Блестящее будущее! Научная карьера! Ты неудачник. Да, мой дорогой, самый обыкновенный неудачник.

Андрей снял очки и пробормотал:

— Лена, зачем? Что ты говоришь?

— Ты — лузер. И ничего не можешь! Как я устала!

Она закусила губу, чувствуя, что сейчас заплачет.

Андрей спросил каким-то тусклым голосом:

— Что мне, по-твоему, в коммерцию податься?

— Ну как же! В коммерцию! Ты слишком умный для этого и к тому же гордый. Спрашивается, кому нужна твоя светлая голова, если ты не можешь обеспечить семью! Даже Клюквин в своем киоске получает, наверное, куда больше.

— Прошу, замолчи!

— Сколько раз я говорила, что надо продать дом и купить нам нормальную квартиру! Ведь ты можешь это сделать, документы на дом оформлены на тебя.

В ее голосе зазвучали жалобные нотки, она помнила, что метод кнута необходимо сочетать с методом пряника.

— Пожалуйста! — добавила Лена просящим тоном маленького ребенка.

— Я не могу, извини! И потом девочки никогда не согласятся, — тихо, но твердо ответил он.

— Девочки! Почему ты никогда не думаешь о своей дочери?!

Андрей сжал в руках карандаш, стараясь не поддаваться на провокацию.

— Тонкая натура! Все вы тут тонкие натуры, непризнанные гении, загубленные дарования! Такие умные, честные, благородные! Меня просто тошнит от вас!

Она вышла из комнаты, громко хлопнув дверью.

Андрей ходил по кругу и мерил комнату шагами. Истерика жены оказалась последней каплей. В чаше с ядом. Вот он выпил его и почувствовал, как внутри разливается смертельная усталость. Усталость хроническая, изматывающая. По ночам — переводы. Днем — разъезды по городу: институты, как на грех, расположены в разных его концах, и Андрею все время приходится бежать, чтобы успеть. «Беги, кролик, беги»… Он усмехнулся, вспомнив одноименный роман.

Кто он, Андрей Басманов, печальный человек в старомодном плаще, с намечающейся лысиной? Проволочный кролик, которого дергают за проволочку как хотят. И бежит он читать лекции в одном институте, в другом, делает переводы для Сомова; бег по кругу, разомкнуть который невозможно. А внутри круга время идет фантастически быстро. Излюбленный сюжет сказок: путник заблудился, прилег отдохнуть в каком-нибудь очень странном месте, проснулся через час, вернулся наконец в свой город и ничего не узнает! Город стал другим, дома, улицы, люди — все другое. Оказывается, пока путник спал, прошло сто лет. Вот и он словно застыл в безвременье. А может, от времени заслонился руками? Бывает, на миг очнется и с ужасом отметит: прошло еще столько-то лет. Последние годы он исповедует принцип страуса — личное изобретение Андрея Басманова, собственная философская система для внутреннего пользования. Принцип нехитрый: закрываешь голову руками — весь мир в себе, иногда высовываешь башку, чтобы оглядеться, а испугавшись, тут же прячешь.

Он никак не может понять, куда все уходит?! Былой трепет, нежность? Отчего накал чувств стихает? (А ведь когда-то жарило, как в домне! Горело так, что можно было спалить город!) Почему температура отношений снижается и после года супружеской жизни застывает на скучной нормальной отметке 36,6?! Когда его семейная жизнь дала трещину, как вообще началось то, отчего он сейчас прячется?

Андрей был удивительно счастлив в первый год супружества — не сводил с жены глаз, любуясь ее красотой, шептал ей восторженные стихи и думал, самонадеянный идиот, что она тоже любит его. А потом Лена вдруг стала нервной и раздражительной. Андрея удивляла ее способность устроить сцену из совершенного пустяка. Сначала он находил это забавным и даже пикантным, говорил, смеясь, что Еленочка, как истинная француженка, из ничего умеет сделать шляпку, салат и скандал. За ссорой обычно следовало бурное примирение и какой-нибудь горячий сексуальный эпизод, что придавало остроты их отношениям — «милые бранятся — только тешатся!». А после особенно сокрушительной сцены Лена делалась тихой, молчаливой, виноватой и нежной. Но после рождения дочери все изменилось. Милые капризы Лены превратились в затяжные истерики, которые его удивляли и печалили. Она часто закатывала глаза кверху и вопрошала то ли небо, то ли Андрея: «Неужели сраные пеленки — то, о чем я мечтала когда-то?!» Андрей терялся, бежал стирать пеленки, убеждал ее, что это временные трудности, но Лена как-то не спешила выходить из полюбившегося образа молодой прекрасной женщины, бессовестно принесенной в жертву мужу-тирану. Его отчаянные попытки понять томления жены пресекались презрительным: «Ах, оставь, ты не поймешь!» В последний год он смирился, придя к выводу, что истерики Лены иррациональны и, раз предвидеть или предотвратить их нельзя, к ним надо относиться как к неизбежному стихийному явлению: попросту пережидать, как грозу или ураган.

Нет, однажды он попытался поставить ее на место, сказав, что нервы, Леночка, бывают от распущенности и дурного воспитания! Но его попытка образумить жену оказалась неудачной (уж лучше бы и не пытался), потому что в ответ она зарыдала с утроенной силой, заперлась в спальне и наглоталась снотворного. Ужасная история. Он не любит об этом вспоминать. Когда Лене промывали желудок два врача «Скорой помощи», Андрей дал себе слово впредь не ввязываться в семейные сцены. Потому что пошло. А главное — бессмысленно. Ибо тогда Андрей уже догадывался о главном (хотя все еще боялся озвучить это даже себе самому) — она не любит его.

Говорят, что Чехов советовал брату написать роман о том, как двое любили друг друга, поженились и всю жизнь потом были несчастливы. Да… В их случае выходит несколько иначе. Любил он один, а несчастливы оба.

— Танюша! — раздался в трубке голос Гришина. — Вечером у нас праздник!

Татьяна удивилась: с чего бы? Сегодня будний день, к тому же среда, а они встречаются по вторникам и четвергам.

— Неужели ты забыла? Годовщина нашего знакомства!

— Надо же… Как трогательно, что ты помнишь!

— В семь часов жду тебя в нашем ресторане!

Положив трубку, она прикинула, что заехать домой переодеться не успеет.

— Мышка, я сегодня уйду пораньше. У меня встреча!

Младший редактор Люда Мышкина посмотрела на Татьяну с завистью, как будто знала, о какой встрече идет речь.

— Счастливая вы, Татьяна!

— Почему ты так считаешь?

— Ну как же! Рядом с вами такой мужчина!

Ей стало неловко: Люда испытывает странный интерес к ее отношениям с Гришиным и непоколебимо уверена в том, что старшая коллега очень счастливая женщина. Хотя Татьяне непонятно, что может знать о женском счастье Людочка в свои двадцать три года? Кстати, когда Татьяна познакомилась с Гришиным, ей было примерно столько же.

…Это произошло в ту пору, когда Олег был начинающим, никому не известным литератором, смиренно обивающим пороги издательств в надежде опубликовать истории о майоре Глухове. Татьяна в то время только что устроилась в издательство на работу, и именно к ней попали творения Гришина. Когда было принято решение об их публикации, Татьяне поручили редактировать эти опусы.

Олег произвел на нее сильное впечатление в первую же встречу. Приятное лицо, широкие плечи, дорогой костюм, манеры и обходительность — чистая засада для барышни! В каком-то смысле она понимает Люду Мышкину — сама не смогла устоять перед обаянием и напором Гришина.

— За тебя! За эти девять лет! Между прочим, ты принесла мне удачу. — Он поднял бокал с дорогим вином.

Олег вообще любит все дорогое: рестораны, вина, брендовую одежду. Вот и сейчас он со вкусом и дорого одет и ресторан выбрал соответствующий… «Не какой-нибудь кабак из дешевых!»

— Помнишь то время, Танечка?

Еще бы она не помнила!

…Татьяна занялась редактурой. Роман Олега надо было подготовить за месяц, и, когда Гришин предложил работать по вечерам, она согласилась. Они встретились в пустовавшей квартире его приятеля и начали работу над серией о майоре Глухове. В первый же вечер Олег признался, что Татьяна ему нравится. Она смутилась и перевела разговор, указав на очередные ляпы в тексте, но Гришин оказался настойчивым, да и свои стилистические погрешности считал менее важными, нежели внимание младшего редактора. Однако грехопадения не случилось — Татьяна строго попросила, чтобы до окончания работы Олег забыл обо всем личном.

Вскоре серию подписали в печать. На радостях Гришин пригласил Татьяну в ресторан. Оттуда они возвратились веселые и пьяные. Почему-то в ту же самую квартиру, где трудились над книгой. Кстати, из мебели там был только стол, на котором лежали рукописи Гришина. Олег открыл бутылку дорогого шампанского и, многозначительно подмигнув, произнес тост:

— За нас!

А потом поступил так, как, вероятно, поступил бы в отношении понравившейся ему женщины литературный персонаж майор Глухов — взял Татьяну на руки и… Не успев опомниться, барышня оказалась лежащей на столе и прямо на листах бессмертного творения о майоре Глухове лишилась девственности. От произошедшей близости у нее осталось чувство стыда и неловкости. У Гришина — удивление. Он в самом деле был озадачен: все-таки девушке двадцать три года. Девственность в таком возрасте, при том что девица безусловная красавица, удивляет. Гришин прямо спросил, в чем причина. Татьяна, грустно усмехнувшись, объяснила, что после смерти родителей заботы о младшей сестре легли на нее. «Некогда было амуры крутить, понимаешь?» Он расплылся в улыбке: «Значит, мне повезло!»

Гришин ухаживал красиво: розы дарил корзинами, шампанское покупал непременно французское, приглашал исключительно в дорогие рестораны. Щедро тратил на нее первые писательские гонорары. Опять же старался удовлетворять культурные запросы профессорской дочки: театры, филармонии, модные выставки. Татьяна переживала свой первый настоящий роман. Вскоре Олег резко пошел в гору. Его остросюжетные боевики оказались востребованы, и за экшен по Гришину стали неплохо платить. Собственной популярностью Олег чрезвычайно гордился и мнил себя одаренным автором. Иногда Татьяне хотелось сказать Гришину, что его потенциал далек от его литературной судьбы, но… Из деликатности она молчала, хотя и не могла воспринимать творчество Олега всерьез. Брутальный и недалекий майор Глухов, этакий Бонд отечественного разлива, постоянно мчался кого-то спасать, кого-то по ходу дела убивал, соблазнял красоток направо и налево, причем все они, как на подбор, были голубоглазыми блондинками, как Татьяна.

— Задумалась? — к действительности ее вернул голос Олега.

— Да, нахлынули воспоминания!

— Славные были времена! Нищета, молодость. — Он усмехнулся. — Чего-то мне все хотелось…

— А сейчас? Хочется чего-нибудь?

Гришин задумался.

— Черт его знает… Вроде все есть… Разве что международных контрактов!

— А перемен?

— Что ты имеешь в виду? — спросил Олег настороженным тоном.

Татьяна вздохнула — она задала вопрос без всякой задней мысли, отнюдь не намекая на его супружеские узы.

— Психологи советуют менять что-то каждые семь лет: род деятельности, квартиру…

— Нет, что ты! Квартира у меня замечательная, мне вовсе не хочется ее менять, от добра добра не ищут! А работа… Где еще я смогу столько заколачивать? Пока старик Глухов меня кормит, какой смысл дергаться? А потом, ты знаешь, я вообще боюсь перемен!

Она усмехнулась — конечно, знает.

— Я бы, разумеется, хотел, чтобы все было по-другому. Если б не моя жена… Ты же знаешь, Танюша, я бы женился на тебе.

— Перестань! — ей были неприятны эти слова. — Ты оправдываешься, как будто я тебя в чем-то упрекаю!

На самом деле она никогда его ни в чем не обвиняла, даже тогда, когда через полгода любовной связи узнала о существовании жены Олега. Этот факт как-то вдруг выплыл наружу, и Гришин удивился, отчего Татьяна придала ему такое значение. «А какое это имеет отношение к нам?» — удивленно спросил он. Нет, Татьяна его не обвиняла, просто решила разорвать их связь. Полгода они не встречались. А потом Олег сказал, что разводится. Он и по сей день разводится.

— Ты идеальная женщина! — Он снова поднял бокал. — За тебя!

Вскоре Олег предложил уйти из ресторана. Они вышли, сели в машину и поехали в съемную квартиру.

…В спальне Гришин вручил ей подарок — цепочку с бриллиантовой подвеской. Утром, рассматривая бриллиант, Татьяна увидела, что он приличных размеров и явно дорогой, но радости не почувствовала.

Маша сидела в своей квартире на Мойке в полном одиночестве. Татьяна еще утром взяла в издательстве отгул и уехала в Березовку. Перед Машей лежали страницы текста из пьесы, которую она готовила для завтрашнего прочтения в театре. Текст запоминался с большим трудом — она то и дело отвлекалась, разглядывая в окно Мойку, по которой плыли катера с развеселыми туристами.

Раздался телефонный звонок, и девушка услышала любимый голос.

— Маруська, привет!

Она, как заправская актриса, тут же придала голосу томности и сексуальности. Ответила Бушуеву чуть с придыханием:

— Да, Саша!

— Идем гулять!

— Не могу! У меня завтра важный день! Пробы в театре!

— Ну начинается! — недовольно вздохнул Саша. — Я надеялся, что, когда ты закончишь этот дурацкий институт с постоянными вечерними репетициями, мы будем проводить вместе куда больше времени!

Маша чувствовала себя виноватой — в последнее время они действительно редко виделись.

— Ты же знаешь, я скоро уезжаю!

В конце лета Бушуев собирался в Москву поступать в Литературный институт.

— Извини, мне надо выучить еще две страницы текста!

Он холодно отрезал:

— Ну как знаешь! Желаю творческих успехов!

Маша с тоской посмотрела в окно — лето, солнце, счастье!

— Ладно! Пусть идет все к чертям! Где встретимся?

…Они сидели в кафе на набережной и пили шампанское.

Саша подмигнул ей:

— Выпьем за тебя! Кстати, что за пробы?

Маша всплеснула руками:

— Очень важные! Понимаешь, мне после института надо где-то закрепиться, а этот театр — предел мечтаний! Сашка, ты не представляешь, как я хочу поступить туда! Там такая школа! А режиссер просто гений! Завтра иду к нему на кастинг, боюсь, мама дорогая! Говорят, он просто зверь! Я уже целую неделю готовлюсь и репетирую!

— Значит, сегодня отдохнешь!

— Только к полуночи мне надо вернуться, чтобы выспаться!

— Успеешь! Маруська, неужели ты хотя бы один вечер не можешь принадлежать мне целиком и полностью?! Тем более что я скоро уезжаю!

Вспомнив об этом, она опечалилась.

— Так жалко тебя отпускать! Но я понимаю — у тебя талант, надо его развивать, учиться!

— Не знаю, Маруся! Может, вообще задвинуть эту литературу к такой-то матери?

— Да ты что? С ума сошел?

— А что… — Он усмехнулся. — На поэтические гонорары не больно-то проживешь! А поженимся, как жить? Сколько ты в своем театре будешь получать?

— Копейки!

— Вот видишь!

— Но мы пока не женимся!

— В ближайшее время я поставлю вопрос ребром! Хватит жить порознь!

— Разве нам сейчас плохо?

— Хорошо, Маруся, кто спорит… Очень мило: прогулки, шампанское, веселые выходки, секс по тридцать шесть часов кряду, но… — Он замолчал.

— О чем ты?

Маша дотронулась до его руки.

— Но ведь есть что-то еще: ответственность друг за друга, необходимость в постоянном присутствии любимого человека.

— И скучные серые будни?!

— Мне кажется, этого мы можем не опасаться! Чего ты боишься? Быта?

— Неужели варить супы и стирать носки весело?

— А разве наша жизнь состоит сплошь из веселых вещей? И вообще… Носки я сам себе стираю! При чем здесь это? Ах, Маша, ты еще такая маленькая!

— Окончишь институт, вернешься из Москвы, и поженимся!

— А все-таки, может, ну их, эти творческие амбиции, к лешему? Пойду к Козликову в рекламное агентство, он меня зовет. Монеты нормальные, и ехать никуда не надо!

— Вот пусть Козликов и считает монеты! А ты гений! У тебя особый путь! Ты вообще будущий Введенский! Кстати, завтра я читаю его стихи, вот послушай!

Маша с чувством начала… Над Невой летели строчки, в которых некто «забыл существованье слов, зверей, воды и звезд». Когда она закончила, раздались аплодисменты. За соседним столиком ей хлопали пожилые интуристы. Маша улыбнулась им в ответ.

— Поэзия Введенского — это космос! Знаешь, я часто размышляю над его словами «но кругом быть может Бог!». Вот смотри: солнце отражается в Неве — это Бог, Он в твоих волосах, вон собака смешная бежит — и это Он…

Влюбленные брели вдоль набережной, взявшись за руки. На подходе к Дворцовой площади к ним подошел явно нетрезвый человек невнятной наружности и обратился к Бушуеву: «Простите, я хочу нарисовать вашу даму. Редкая фактура!» Уличный художник кивнул на стоявший неподалеку мольберт.

— Я согласна! — быстро сказала Маша.

Бушуев потянул ее за рукав, но она уже устремилась вслед за странным художником. Тот страшно обрадовался, достал кисти. Усадив девушку, принялся рисовать. Саша примостился рядом, наблюдая за Машей. В глазах девушки отражался его любимый город, на который он хотел смотреть только ее глазами.

Она разглядывала Дворцовую площадь в лучах заходящего солнца. Ах, если бы на портрете можно было передать ее счастье! В этот момент она была невероятно, фантастически счастлива, застыла в счастье, как муха в янтаре. Навечно. Портрет вышел довольно странным, но очень понравился Маше. Она даже в ладоши захлопала. Как будто про нее угадали что-то важное… Художник расцвел, галантно поцеловал ей руку.

У Александрийской колонны Бушуев еще раз взглянул на портрет и покачал головой:

— Ну ты даешь! Чувак был совсем пьяный!

— Мне стало жаль его, видно, что человеку нужны деньги. Но портрет, согласись, замечательный!

— Ты совсем не похожа на себя!

— А мне кажется, очень похожа! Такое чистое импрессио, по настроению — это я! Глаза мечтательные, в башке стихи Введенского!

Он улыбнулся:

— Маруська! Ты совершенно невозможна!

— Какой прекрасный вечер! Хорошо бы еще шампанского!

— Подожди здесь, я мигом!

Бушуев взял стремительный старт и через несколько минут вернулся с бутылкой и бумажными стаканами. Они выпили шампанское прямо на площади, быстро набирая градусы.

Вскоре Маша констатировала, глупо хихикая: