Жулик. Часть 2. СВ

Скрипящий ржавый фонарь, качаясь на ветру, рисовал на стенах гаража размытые силуэты. Упершись лбом в руль, Веня тупо смотрел на «торпеду». Прострация овладевала им. Мысли растворялись в помутненном сознании и тут же заменялись новыми. К реальности возвращали шепот мотора и мигающая лампочка. «Сейчас заглохнет, и я не заеду в бокс», — подумал он и повернул ключ. Двигатель стих.

В голове не спеша, как аэростаты, всплывали события прошедшего дня. Баня в Подлипках. В парной мощно, в унисон поют: «Эх, мороз, мороз». Недоумение: «Зачем петь здесь?» Бондарчук разливает коньяк, он пьет и, ощутив незримую связь с окружающими, визгливым фальцетом вливается в общий мужской хор. Как оказался дома, вспомнят другие.

В комнате бардак. Он сидит на полу, пытаясь засунуть сноуборд в чехол для лыж. Входит жена. Она кричит, а ему кажется, что только раскрывает рот и смешно кривляется. Ему весело. Удар по голове гасит остатки сознания, и снова мрак. К жизни возвращает удушливо-кислый запах. Он лежит, а перед ним стоят раскрытые лыжные ботинки. Жена орет и выбрасывает за дверь вещи. Теперь Веня разбирает слова. Соседи грозят милицией. Он ползает на четвереньках по холодному кафелю и собирает барахло.

Вениамин поежился. В остывающей машине становилось промозгло и неуютно. Организм требовал покоя, но холод и дискомфорт возвращали к жизни. Он оторвался от руля и приподнял голову. Вокруг вперемешку лежало то, что удалось спасти от жены. Часы показывали четыре. «Надо собираться», — то ли сказал, то ли подумал он. Эхом отозвалось: «Надо, надо!» Вокруг никого. Пожав плечами, Веня, не разбираясь, распихал добро по сумкам.

Мороз пробирал уже до костей. До утра в машине он не дотянет. «Разжечь костер! Огонь — спасение!» — и Веня с оптимизмом нырнул в хаос гаража. Он вытащил ящики, картонные коробки, еще мусор и запалил. Костер весело разгорелся, источая долгожданное тепло и вонь синтетики. Веня уставился на огонь. Он любил это состояние ступора, когда языки пламени сливаются в сплошную огненную стену. Оттаявшее, размягченное сознание вновь покинуло его. Грозной фурией из небытия явилась жена. Она орала, ругалась, однако он благоразумно не отвечал ей. Жены Веня боялся, как, впрочем, и всего окружающего мира. Считая себя осторожным и даже трусоватым, он всячески лелеял эти качества и к пятидесяти годам довел их до совершенства. Конфликтов Вениамин избегал.

Костер догорал. Ярко вспыхнув, пламя озарило полумрак и погасло. «Что еще сжечь?» В углу стояли лыжи жены. Каталась она мало, однако каждый год требовала новые. Сладостное чувство мести пеной поднялось в нем, и, схватив топор, он решительно шагнул в темноту. На душе стало тепло и приятно. То ли от горящих лыж, то ли от собственной смелости.

Рассвет оживил мартовское небо. Собрав пожитки, Веня вызвал такси и поехал в аэропорт. У стойки регистрации он встретил Бондарчука с Витей.

— Ты где ходишь? — наехал Паша и, рассмотрев, свистнул: — Ну и рожа! Мы же в бане парились!

В туалете Веня вздрогнул. Из зеркала на него

смотрел запивший после смены кочегар или шахтер. Отмывшись, он догнал друзей в «Duty Free».

Бондарчук тормошил:

— Веник, не спи! Две возьмем или одну?

Пока тот соображал, Паша уже тащил к кассе две бутылки «Hennessy». Мечта покемарить в дороге так и осталась мечтой.

Во время взлета Бондарчук переживал и ерзал в кресле. Не в силах терпеть, он разорвал пакет и вытащил коньяк. Самолет занял эшелон, и стюардессы понесли минералку. Выпив ее, разлили алкоголь в освободившийся пластик.

— Поехали, — Паша залпом опрокинул стаканчик и посмотрел на собутыльников. Те медлили.

Не нажраться в отпуске Паша не мог. По-человечески его можно понять и простить. Бондарчук, который год, без выходных, возил коммерсов, их жен, детей и любовниц. Бегал по магазинам, покупая все, вплоть до женских прокладок, и находил в такой жизни счастье. Он боготворил своих хозяев, хотя, бухнув лишнего, называл их жмотами и ублюдками.

Веня с Витькой выпили. Лениво поковыряв в салате, Виктор отвернулся, наблюдая пелену облаков. Не разделяя восторгов Бондарчука, он набирал алкогольную норму без лишнего драйва. Освобожденный от семейных пут, он чувствовал, как вместе с коньяком по внутренностям растекаются покой и одиночество. Витька таксовал. Ездил медленно, думал как ездил, поэтому зарабатывал мало, к недовольству предприимчивой жены. Ее отсутствие с годами становилось все желаннее. Глядя в иллюминатор, он наслаждался бездельем и релаксом.

Конец ознакомительного фрагмента.