Ведьмины болота 2. Последняя жертва Шашургу

— Ну, брат, давайте знакомиться, — сказал игумен лесному чудищу. — Кто вы, откуда, зачем к нам пришли? Может, вы голодный? Я распоряжусь, в трапезной наверняка что-то осталось.

Чудище помотало лохматой головой. Нет, он не голодный. А все остальное… Надо набраться смелости и все рассказать, иначе действительно, зачем он почти месяц собирался и уговаривал себя? Чтобы придти и чайку попить? Нет, надо говорить…

Игумен терпеливо ждал, прихлебывая несладкий чай и поглядывая поверх кружки на незнакомца. Он совершенно не знал лесного беглеца и вовсе не собирался ему помогать, хотя прекрасно видел, какая борьба идет внутри этого несчастного человека. Он то открывал, то закрывал рот, сжимал кулаки с такой силой, что кожа становилась белой. К чаю не притронулся, и взгляд его был устремлен внутрь. Что творилось вокруг, он явно понимал не до конца.

Наконец бродяга зажмурился, из глаз его брызнули слезы, и отец Роман понял, что внутренняя война закончена. Победил разум, и сейчас человек заговорит. Так и произошло.

— Меня зовут Николай, — медленно, хрипло заговорил он. — Простите, мне трудно говорить, я молчал несколько лет.

Николай закашлялся и наконец-то взял кружку с остывшим чаем.

Отец Роман решил не шевелиться и не разговаривать, чтобы не спугнуть Николая.

— Для начала — вот. — Незнакомец порылся в складках своего рванья где-то в области груди, и положил на стол небольшую, с ладонь размером, икону. Придвинул поближе к игумену. Отец Роман взглянул на иконочку. Старый, ручного письма, образ Христа Спасителя.

— Взял с собой, когда уходил. Украл. Не могу я без Него. — оборванец вытер вновь набежавшие на глаза слезы и продолжил:

— Вы не поверите, владыка, но мне тридцать четыре года. Четыре из них я живу в лесу. Меня действительно когда-то звали Николай. Я был священником. Протоиереем. А теперь я иуда. Вот уже четыре года как иуда.

Отец Роман во все глаза смотрел на своего собрата. Тридцать четыре года? Да тут на все восемьдесят потянет! И почему священник — был?

— С вас сняли сан? За что? — быстро спросил отец Роман первое, что пришло в голову. — Почему иуда? Почему вы так выглядите? Где вы живете?

Сыпавшиеся словно горох из дырявого мешка вопросы, сгибали Николая все ниже и ниже. Он поставил на стол кружку и стал растирать виски, словно у него сильно болела голова. Впрочем, возможно, так оно и было. Потом опустил руки, еще немного посидел молча, повесив голову и, наконец, проговорил:

— Да, батюшка, так разговора не получится. С вашего позволения, я начну с самого начала.

Выпрямился, откашлялся. Посмотрел в красный угол на иконы, рука дернулась перекреститься, но он этого не сделал. Отец Роман смотрел на гостя во все глаза.

— В общем, так, отец Роман, — решительно начал бродяга. — Сана с меня никто не снимал, это я сам так решил. Недостоин я быть служителем Божиим. С того самого часа, как сделался иудой. Ушел в лес, выкопал себе землянку и стал жить.

— Если сан с Вас не снимали, и в служении не запрещали, то это все не считается! — твердо сказал игумен. — Не считается! Вы по-прежнему протоиерей! И вообще, я пока ничего не понимаю, — честно признался отец Роман.

— Сейчас, дайте мне время собраться, пожалуйста… Хотя к встрече с вами я готовился больше месяца. А вот на тебе, все слова куда-то улетучились… В общем, приехал я сюда с той же целью, что и вы, отец Роман — искать монастырь. И не один приехал, с супругой. С моей Анечкой…

Тут Николай замолчал и заплакал, заплакал по-настоящему, по-детски, навзрыд. А отец Роман взглянул на окно. Там, под блюдечком, на котором стоял горшочек с фиалками, до сих пор лежала записка некоего иерея Николая. Пожелтевший кончик этой записки выглядывал на свет и словно сам просился в руки. Отец Роман вытянул записку, развернул и протянул Николаю:

— Вы писали?

Николай вытер глаза, взглянул на записку и отрицательно покачал головой:

— Нет, не я.

— А вы все-таки прочтите, — попросил игумен.

Николай послушно прочел записку и снова покачал головой:

— Очевидно, между мной и вами, был еще один священник — отец Николай. Он быстро все понял и сбежал. А мы… Вы нашли монастырь, а мы с Анечкой — свою погибель…

— Нет, подожди, батя! — неожиданно по-свойски заговорил игумен. — Монастырь нашел не я. Его отдали нам ведьмы, потому что мы с дедом Савелием и Анной Трофимовной отслужили здесь пасхальную службу!

— Глупый, глупый… — пробормотал бродяга. — Кто ж верит ведьмам?

— Но ведь отдали? — растерялся отец Роман.

— Нет. Просто им пока что нет резона здесь оставаться… А вот когда… Ладно, я обещал по порядку…

— Анечка моя, Анечка… Отец, отслужи панихиду, я хоть помолюсь! Четыре года в церкви не был! — слезы ручьем катились из его глаз и терялись в густой растительности на лице.

— Конечно, отслужу, — рассеянно проговорил игумен. — Нас здесь три священника, отслужим и панихиду, и что захочешь. Я вижу, тебе необходимо исповедаться. Но я до сих пор ничего не понял.

— Анна Трофимовна — моя жена. Они убили ее в тот день, когда я отказался от Бога. — с трудом, еле выговаривая слова, заикаясь и запинаясь, тихо произнес Николай.

— Страшные вещи ты говоришь, брат. Как это — отказался от Бога?! — игумен поставил опустевшую чашку и стал нервно выстукивать пальцами по столу какой-то замысловатый ритм. — Как это убили? Когда я приехал, Анна Трофимовна была жива и здорова… И… Ей было далеко не тридцать лет!

— Ты ведь мне все равно не поверишь, отец Роман, — тоскливо прошептал Николай.

— Поверю. Я с некоторых пор верю во множество удивительных вещей. И тебе поверю. Говори.

Николай недоверчиво взглянул на игумена и снова опустил глаза. Помолчал, поелозил на табуретке и начал свой рассказ.