Другой Зорге. История Исии Ханако

Рихард Зорге появился на свет 4 октября 1895 года (по новому стилю) в небольшом городке Сабунчи недалеко от Баку — нынешней столицы Азербайджана, являвшейся тогда нефтяной столицей Российской империи. Он был младшим ребенком немецкого инженера Рихарда Зорге-старшего и русской женщины Нины Семеновны Кобелевой, происходившей из Рязанской губернии. В семье к тому времени уже имелось семь детей: Вильгельм, Маргарита, Герман, Наталия, Георгий, Мартин, Анна. Рихард оказался младшим из пяти братьев, но он никогда не говорил, что самым любимым — возможно, из-за того, что всегда отличался беспокойным, неуживчивым характером. По иронии судьбы это соответствовало его фамилии: согласно словарям, слово Sorge в зависимости от контекста переводится как «забота», «тревога», «беспокойство» и т. п. — и в значении «источник волнений», и в смысле «проявление внимания к кому-то». Рихард Зорге, по свидетельству всех, кто его знал, был одновременно и очень заботливым по отношению к близким людям и друзьям, и человеком, доставляющим массу беспокойства своим начальникам, коллегам, да и все тем же близким.

Кем он был по национальности? В Японии раньше таких детей от смешанных браков называли «хафу», то есть «половинка», имея в виду, что генов и национальных особенностей в них по половине от отца и от матери. Сейчас их все чаще принято именовать «даббуру», то есть «двойные», подчеркивая, что они взяли лучшее от обоих родителей. Но в случае с Зорге все несколько сложнее. Его семья покинула Баку и перебралась в Берлин в 1898 году, когда Рихарду было три года. Бо́льшую часть жизни он провел среди немцев. Было бы странно поэтому, если бы он в таких обстоятельствах считал себя русским. Тем более нет никаких документальных оснований считать, что Зорге мог говорить что-то особенное о своем азербайджанском или — шире — кавказском происхождении, хотя фантазии на эту тему популярны в определенных кругах интернет-пользователей и азербайджанских краеведов. Внутренне он ощущал себя немцем, и это было настолько очевидно, что и Исии Ханако, прожившая с ним шесть лет, а потом узнавшая, что он был советским разведчиком, никак не могла свыкнуться с мыслью, что настоящая родина ее возлюбленного — Россия.

С другой стороны, во всех его документах, от свидетельства о рождении Зорге и до свидетельства, подтверждающего получение им докторской степени, указано место рождения: Россия, Баку (или просто «Кавказ»). Скрыть это было невозможно. Да и незачем: после революции из России в Германию вернулись тысячи немецких семей. Отправившиеся когда-то на заработки на Восток уроженцы Баварии, Пруссии, Силезии и прочих германских земель собирались теперь обратно со всех концов развалившейся империи — из Прибалтики, Москвы, Баку, Петрограда… Особенного внимания на это никто не обращал, и подозрений ни у кого, включая полицейские органы Германии, такие репатрианты не вызывали. Главное, чтобы они сами приняли родину, которая приняла их. В этом смысле Рихарду Зорге было проще — он приехал в Германию совсем маленьким и был воспитан в приличной и обеспеченной (в Берлине его отец вошел в руководство одного из банков) немецкой семье, проникнутой духом любви, прежде всего, к родине его отца, давшей им достойное существование. От России остались воспоминания родителей и старших братьев и сестер, да медный самовар в качестве зримого свидетельства русского происхождения матери. По-русски в семье почти не говорили, и Рихард изъяснялся на нем крайне слабо даже во времена своей работы в Москве. Так что неудивительно, что когда в августе 1914 года началась война между двумя его родинами, молодой человек, не колеблясь, выбрал германскую сторону. Не успевший окончить школу доброволец отправился на сборный пункт изучать науку шапкозакидательства: «Пулю в лоб французу, штык — Ивану в пузо!», как учили тогда немецких новобранцев.

Рихард Зорге стал одним из тех молодых немцев, кто ушел на фронт сам, горя желанием защитить интересы Германии и не особенно задумываясь, чьи именно это интересы и от кого конкретно он их обороняет. Он был полон сил, ненависти к врагу и… недоумения по поводу организации военной службы. «До войны политической жизни не знал. Когда поступил в армию, действовал не политически, а лично выступал: бил фельдфебелей…» — признается Зорге спустя много лет, восстанавливая свою биографию в камере токийской тюрьмы. Тяжелейшая битва под Диксмёйде (на Изере) 29 октября 1914 года заставила только что отметившего свое девятнадцатилетие Рихарда задуматься о причинах происходящего: «Это кровопролитное, ожесточенное сражение впервые возбудило в сердцах — моем и моих товарищей-фронтовиков — первую, а потому особенно глубокую психологическую неуверенность. Наше горячее желание драться и искать приключений было быстро удовлетворено. Потом наступило несколько месяцев молчаливых раздумий и опустошения». Зорге начал размышлять о причинах войны, а следом — о том, что никому из воевавших с ним плечо к плечу солдат, ефрейторов, фельдфебелей это война была не нужна. Как явно не нужна она была и таким же рядовым бойцам по ту сторону фронта. Тогда кому же? «Ради чего это всё? Война, смерть, увечья, кровь и страдания — кому всё это нужно? Кто в этом виноват? Что надо сделать, чтобы это прекратить?» — Зорге силился найти ответы на возникавшие один за другим вопросы или людей, которые смогли бы ему в этом помочь.

В первой половине 1915 года Рихард был ранен. Он оказался в госпитале, где познакомился с более развитым в политическом смысле товарищем по оружию — Эрихом Корренсом. Теперь уже вместе они пытались разобраться в экономических и социальных причинах войны. Не хватало образования, и Зорге, заочно завершив обучение в школе, поступил на медицинский факультет Берлинского университета. Но война продолжалась, и он снова отправился на фронт. На этот раз — Восточный, сражаться против русских. В начале 1916 года он получил второе ранение и снова очутился на госпитальной койке. Его повысили в звании до унтер-офицера и наградили Железным крестом 2-го класса, но Зорге уже не интересовали воинские почести. Вопросы, которые он задавал себе, полностью овладели им: «Я убедился, что Германия не может предложить миру ни новых идей, ни новых каких-либо действий, но и Англия, и Франция, и другие страны мира также не имеют возможностей внести свой вклад в дело мира. Никакие дискуссии о духовности и высоких идеалах не могли поколебать моей убежденности. С тех пор я не воспринимал всерьез утверждения об идеях и духе, которыми якобы руководствуются ведущие войну народы, независимо от их расы».

Раздумья были прерваны окончанием лечения и очередным возвращением на фронт — в печально знаменитую «верденскую мясорубку»^[1]. Там Зорге получил последнее и тяжелейшее ранение, наложившее отпечаток и на его внешний облик, и на его психику: была перебита кость ноги, он получил множественные осколочные ранения, потерял много крови и вообще чудом остался жив. Полумертвого его вынесли с поля боя и отправили в госпиталь в Кёнигсберге. Лечение шло тяжело, нога адски болела, страдало израненное тело, но в неменьшей степени — душа. На войну Рихард уходил пышущим здоровьем молодым атлетом, спортсменом — он входил в национальную сборную Германии по легкой атлетике, вполне профессионально бегал на средние дистанции, прыгал в высоту и метал диск. Вернуться с войны предстояло инвалидом. Много лет спустя первая жена Рихарда — Кристина вспоминала: «Рихард воевал; из-за простреленного колена он ходил, прихрамывая… Он никогда не мог медленно спускаться по лестнице — бежал вприпрыжку и при этом безжалостно подтрунивал над собой». А его токийская подруга Эта Харих-Шнайдер замечала, что «Зорге снова и снова начинал рассказывать о Вердене. Это было его душевной травмой». Но именно в кёнигсбергском госпитале Рихард «…впервые сумел подробно услышать о революционном движении в Германии, различных партиях и течениях, международном революционном движении».

Здесь же Зорге услыхал о Ленине, как об одном из лидеров современного ему социал-демократического движения, скрывающемся в Швейцарии. Зорге захватило изучение марксизма, в котором он, как ему казалось, находил ответы на все мучившие его вопросы. Личную ненависть к войне и страсть к новому учению подпитывает юношеское тщеславие: Рихард знал, что секретарем Фридриха Энгельса и одним из создателей Коммунистической партии США был его двоюродный дед Фридрих Адольф Зорге. Теперь младший Зорге в полной мере осознал правоту предка, понял логику его жизни и… взялся превзойти во всем. Рихард Зорге решил, как он сам потом говорил, стать «апостолом революции».

Следующие несколько лет прошли в учебе и подпольной работе. Зорге постоянно колесил по стране, что было вызвано его участием в деятельности Независимой социал-демократической партии Германии, членом которой он стал, и постоянной опасностью ареста (несколько раз он задерживался полицией, но без серьезных последствий). Приобретая таким образом навыки конспиративной работы, Рихард учился и во вполне традиционном смысле слова: вынужденный трижды сменить университеты и не успевший окончить ни один из них, он в сентябре 1919 года успешно защитил в Гамбурге диссертацию на тему «Имперские тарифы Центрального союза немецких потребительских обществ» — это допускалось действовавшими тогда законами. Зорге получил степень доктора социологии, что соответствовало степени Ph.D в англосаксонской системе образования или кандидата наук в нашей. Вскоре после этого ему полностью пришлось уйти в подполье: и в переносном, и в почти буквальном смысле — вступивший в Коммунистическую партию Германии (КПГ) Зорге работал на шахтах Рурского угольного района, и, вероятно, это был самый дипломированный шахтер того времени.

В марте 1921 года Рихард Зорге переехал в прославленный кузнечным делом Золинген, где сотрудничал с коммунистической прессой, читал лекции рабочим и впервые зажил семейной жизнью.

Его первой супругой стала Кристина (Кристиана, Христиана) Герлах — тоже коммунистка и… жена преподавателя Зорге, у которого наш герой ее увел. Они познакомились еще осенью 1918 года во время восстания в портовом Киле. Членом Кильского совета рабочих и солдатских депутатов вместе с Зорге стал доцент, а впоследствии доктор философии и профессор Курт Альберт Герлах. Они были очень дружны: Курт, будучи на девять лет старше Рихарда, тоже пережил ужасы войны на фронте. Но, в отличие от Рихарда, на войну Герлах пошел по политическим мотивам, разорвав отношения с собственным отцом — директором фабрики, которого считал капиталистом. И если в боевом опыте Зорге превосходил Герлаха, то в исследовательском, преподавательском и опыте подпольщика явно уступал ему.

Их знакомство описала Кристина — тогда еще Герлах: «Много молодых людей собиралось в нашем уютном, утопавшем в глициниях, доме, где я, двадцатилетняя супруга профессора государственной экономики, разливала в чашки чай и без устали вслушивалась в жаркие споры. Мой муж несколько лет жил в Англии, был фабианцем и сочувствовал немецкой революции. Поздняя осень 1918-го, зима 1919 года! Художники говорили о новом искусстве, поэты ломали устаревшие традиции; среди наших гостей сидел молчаливый молодой человек, один из студентов моего мужа — Рихард Зорге… В аудиториях и на семинарах он, наверное, вел себя менее сдержанно, чем у нас в салоне, так как я вскоре стала замечать, что мой муж выделяет его из всех остальных. Между обоими завязалась дружба; мы называли его “Ика”».

Из Киля Герлахи переехали сначала в Ахен. Вскоре там же оказался Зорге. «Снаружи стоял Ика. Меня как будто пробило молнией. В единое мгновение во мне пробудилось что-то до сих пор спавшее, что-то опасное, темное, неизбежное…» — вспоминала Кристина. Курту Герлаху в 1920 году исполнилось всего 34, но он был тяжело болен — страдал от диабета, и как раз в это время его уволили из университета за социалистическую пропаганду. Его жена Кристина — «очень симпатичная платиновая блондинка с острым носиком», как описывал ее один из коллег, погрузилась в отчаяние. Они переехали в Золинген, куда следом перебрался и друг Ика. В начале 1921 года профессор Герлах был уже совсем плох, а его супруга перестала скрывать от мужа чувства к Зорге. Это было непростое для нее решение: «Мой муж с любовью и с большим вкусом обставил наш дом — теперь он вдруг заговорил о разводе… Ика никогда ни на чем не настаивал, люди сами тянулись к нему, и мужчины, и женщины… В разладе сама с собой, разрываясь от любви к обоим, я уехала к своей мачехе в Южную Германию… Он и мой муж продолжали оставаться друзьями даже после того, как муж узнал о наших отношениях».

Это был не только, а возможно, и не столько брачный союз, сколько характерный для того времени и для определенной группы молодых людей, настоящих революционеров абсолютно во всем, союз товарищей по взглядам, убеждениям, отношению к миру. Во всяком случае со стороны Зорге. В октябре 1919 года, когда началась его связь с Кристиной, он сделал шокирующее нас сегодня признание в письме своему старому другу Эриху Корренсу: «Никоим образом, даже внутренне, я не испытываю нужды в другом человеке, чтобы быть способным жить; я имею в виду действительно жить, а не произрастать. У меня более нет никаких привязанностей. Я настолько лишен корней, что чувствую себя по-настоящему дома лишь в пути».

Отказавшегося от «корней и привязанностей» Зорге с Кристиной теперь сближала диссертация, которую она решила написать. Тема была выбрана необычная, в чем-то даже провокационная: «Лев Толстой как социолог». «Дважды в неделю, — вспоминала Кристина, — я ездила в Кёльн на занятия семинара по социологии, а дома работала над диссертацией. Когда подошло время сдавать устный экзамен, Ика стал меня натаскивать. Просто удивительно, как его острый ум мгновенно схватывал самую суть. С его помощью летом 1922 года я выдержала кандидатский экзамен». Осенью Курт Герлах умер, а супруги Зорге переехали в Берлин.

В это время Рихард Зорге до предела активизировал свою деятельность в германской компартии. В 1923 году, после ее запрещения и перехода на нелегальное положение, он стал связным лидера КПГ Эрнста Тельмана, а год спустя обеспечивал размещение и безопасность высокопоставленных гостей из СССР, прибывших на IX съезд немецких коммунистов. У супругов Зорге был свой дом, и Кристина сохранила для нас его довольно поэтичное описание вкупе с любопытной характеристикой молодого Рихарда:

«В парке возле особняка какого-то франкфуртского патриция нам, несмотря на инфляцию и трудности с жильем, удалось отыскать пустующую конюшню с жилыми помещениями для конюхов. Мы переделали все это в оригинальный летний домик; один из друзей, художник, выкрасил в нем комнаты: одну в красный, другую в желтый, а третью в голубой цвет.

Марксизм Ики, к счастью, не исповедовал аскетизм и бедность, хотя у него никогда не было стремления ни к деньгам, ни к имуществу… Он любил глубокую русскую печаль, был отзывчивым, но без сентиментальности, помогал коллегам в трудные дни и с жаром писал о пролетариях. Разумеется, он приводил с собой гостей из числа коллег по работе в редакции: они выпивали, много курили… Он любил кошек и собак и играл с ними, как мальчишка… Не будучи особо разборчивым в еде, он, тем не менее, с удовольствием готовил. Его меню было не очень обширным, однако определенно больше моего… Если блин разваливался, он мрачнел, его не утешало даже, если я называла бесформенное произведение его кулинарного искусства королевским блюдом».

Весьма любопытны в связи с этим и воспоминания Хеде Массинг, австрийской актрисы и агента советской разведки, судя по всему, именно в это время или несколько раньше вхожей в дом Зорге: «В их квартире была сосредоточена жизнь их друзей и единомышленников. Я помню, что кругом была старинная, антикварная мебель, которая досталась Кристине от ее первого мужа, солидного ученого. Здесь была чудесная коллекция современных картин и редких гравюр. Меня потрясала легкость, с которой проходила жизнь в этом доме. Мне нравилось сочетание серьезных бесед и дружелюбной атмосферы». Хеде одной из первых обратила внимание на еще одно из главных качеств будущего разведчика, о котором потом будут писать многие введенные в заблуждение «некоммунистическим обликом» Зорге: «Ика предпочитал простую, неофициальную одежду, был гурманом и знатоком вин, любил рассказывать забавные истории о животных. Он, еще меньше, чем Кристина, был похож на типичного коммуниста. Из всего их круга у супругов Зорге были самые развитые такт и вкус. Они оба мне очень нравились».

Не слишком похожая на коммунистку платиновая блондинка Кристина Зорге успешно старалась быть под стать своему одновременно светскому и демократичному в манерах супругу, устроив в их доме нечто вроде салона:

«По вечерам у нас собирались художники, музыканты и литераторы, из которых иные были уже признанными мастерами или же стали таковыми впоследствии — Хиндемит, Георг Грос, Дрёммер…

В это же время у нас впервые появились русские. Вспоминаю себя сидящей на нашей лиловой софе и грызущей орехи, которые они принесли с собой… Скорлупу русские бросали прямо на ковер, что, вероятно, расценивалось как признак свободных взглядов на буржуазные предрассудки».

Разместив русских с орешками в своем доме и прогуливаясь по периметру с овчаркой, а потом оживленно участвуя в формальных и домашних диспутах, Рихард не мог не привлечь внимание, а затем и симпатии гостей из Москвы. По мнению лидеров Коминтерна, а это были именно они: секретарь Исполнительного комитета Коминтерна (ИККИ) Осип Аронович Пятницкий, члены Президиума ИККИ Дмитрий Захарович Мануильский, Отто Виле Куусинен и Соломон Абрамович Лозовский, такой человек, как Зорге, был нужен в Москве. И сам он был полностью с этим согласен.

15 декабря 1924 года Ика и Кристина прибыли в Москву, а с января 1925-го он начал работать в Коминтерне, перемещаясь там из отдела в отдел и страшно раздражая начальство своим желанием переделать все к лучшему (во всяком случае, в его понимании). Кристину устроили в библиотеку Института Маркса и Энгельса. Жили они в своеобразном общежитии Коминтерна и советских спецслужб в гостинице «Люкс» (бывшей «Франции») на Тверской, 36 (ныне — Тверская, 10), однокомнатном № 20 (по другим данным, № 19).

Кристине в Москве не понравилось. Ее даже нейтральные воспоминания о столичной жизни отдают некоторым холодком: «В однокомнатном гостиничном номере, где мы жили с Рихардом, появлялось все больше и больше гостей, они часто приходили за полночь, приносили с собой вино и водку, лососину и икру; мы ставили на стол чай или кофе». Холодок не случайный: до конца жизни фрау Зорге старательно делала вид, что рассталась с Зорге по причине непринятия советских реалий. Внешне всё так и выглядело. Очень скоро Кристина попросила германскую визу и в октябре 1926 года — спустя менее чем два года жизни в СССР — с легкостью получила ее. Рихард не препятствовал. Более того, к расставанию он сделал жене подарок, передав ей права на принадлежавший ему в Берлине участок земли, которым, по словам Кристины, «он очень тяготился». В ее описании отъезда из Москвы чувствуется смесь какой-то странной легкости с досадой, что все получилось именно так, а не иначе: «Должна ли я была ехать? Почему бы и нет? Ика не сказал мне по этому поводу ни слова: как всегда, он предоставлял мне полную свободу выбора. Поздно вечером он привез меня на вокзал, помог уладить все дела, связанные с отъездом; мы оба делали вид, что расстаемся ненадолго. Но когда поезд подошел к перрону, слезы хлынули у меня из глаз. Я знала, что это был конец нашей совместной жизни, знал это и он. Тем не менее мы переписывались, хотя и очень редко, вплоть до самой его гибели. Он ни разу даже не намекнул о своей настоящей работе, даже во время нашей короткой встречи в Берлине в 1932 году, когда мы официально расторгли наш брак, продолжавшийся пять лет, сохранив дружеские взаимоотношения».

Вполне логичный конец для союза бывшей коммунистки (а была ли она таковой?), а на самом деле «буржуйки», с пламенным борцом за мировую революцию — так можно подумать, глядя на историю любви Ики и Кристины со стороны. Но… так ли все это было на самом деле? Нет. В действительности Кристина Герлах-Зорге еще до отъезда из Москвы была завербована IV Управлением Штаба Красной армии, и их развод с Зорге был мерой вынужденной. Демонстративная холодность, претензии к качеству жизни в Москве, по отдельности проводимые отпуска — все это стало лишь прикрытием, созданием видимого повода для отъезда из СССР и легенды для женщины ничего якобы не знающей о работе своего мужа.

Покинув советскую столицу, Кристина отправилась не домой, во Франкфурт, а в Лондон — для выполнения задания советской военной разведки. Лишь в начале 1928 года она вернулась в Германию, где летом следующего года встретилась с тогда еще фактическим мужем. Рихард, служивший к тому времени уже в Отделе международных связей (ОМС) Коминтерна — международной коммунистической разведке, ехал из Лондона в Москву через Берлин. Там, в германской столице Кристина Зорге познакомила его с Константином Басовым — резидентом IV Управления в Берлине и шефом самой Кристины. 9 сентября Басов сообщил в Москву: «Телеграфировал относительно предложения Зорге. Он действительно очень серьезно намерен перейти на работу к нам. С теперешним его хозяином у него очень неопределенное положение, и уже почти целый месяц, как [он] не получал никаких указаний относительно своего будущего. Сидит также без денег. Он достаточно известный работник… и нет надобности останавливаться на его характеристике. <…> Владеет нем., англ., фр., русск. языками. По образов. — доктор эконом. Если его положение решится в пользу нас, т. е. теперешний хозяин не будет держать его, то он лучше всего подойдет для Китая. Туда он может уехать, получив от некот. здешних издательств поручения по научной работе…»

Москва согласилась. Рихард Зорге оставил работу в Коминтерне и стал агентом советской военной разведки — IV Управления Штаба РККА.

Так в первый раз в жизни Зорге женщина сыграла ключевую роль в его судьбе, оставшись в тени. Ее саму журналисты нашли лишь в середине 1960-х в Америке, в штате Массачусетс, где она жила со своей новой семьей, ничего не знавшей о прошлом бывшей фрау Зорге, и преподавала в местной школе немецкий и французский языки. Летом 1965 года она передала восточногерманскому журналисту Юлиусу Мадеру письмо, в котором рассказала о своем отношении к Рихарду. Это обращение было вызвано статьей в западногерманском журнале «Квик», в котором, в свою очередь, с искажениями цитировались ее воспоминания о бывшем муже, написанные для швейцарского издания «Вельтвохе» (основная часть воспоминаний Кристины в книге Мадера, приводимых и здесь, позаимствована именно из «Вельтвохе»). Вот отрывок из этого письма:

«4 июня 1965 г.

Я преклоняюсь перед мужеством, отвагой и порядочностью Ики; он никогда ничего не делал ради денег… Следовало бы получше разобраться в его нелегкой судьбе, оценить его личность не только с точки зрения политики. Поэтому я и написала статью для “Вельтвохе”, которая затем появилась в искаженном виде в “Квик”. Но я никогда не была женой шпиона…

Ваша Кристина Зорге».

Завербованный, как мы видим, специально для работы на советскую военную разведку в Китае, Зорге отправился туда почти сразу же — в конце 1929 года. Это многое, кстати, говорит о хваленой подготовке разведчиков-нелегалов — она почти отсутствовала. Едва ли не все навыки, которыми располагал новый агент, были приобретены им либо во время работы в коммунистическом подполье в Германии, либо (и в основном) в ходе выполнения заданий ОМС Коминтерна в Европе. Военные лишь ознакомили его с некоторыми нюансами криптографии и способов поддержания связи — на остальное у них не было ни времени, ни собственного умения. Тем не менее работа в шанхайской резидентуре, вообще китайский период биографии Рихарда Зорге — до сих пор недооцененная историками часть его жизни.

В Шанхае Рихарду Зорге, направленному туда рядовым агентом, почти сразу же пришлось возглавить резидентуру в этой важнейшей точке пересечения мировых интересов, противоречий, интриг и, как следствие, в фокусе внимания многих разведок. В этом огромном городе на разных условиях и с разными целями работали агенты национального правительства Китая и партии Гоминьдан, китайских красных — представителей Мао Цзэдуна, и генералов-милитаристов, английской, французской, японской разведок. Добавим сюда прессинг контрразведок, государственной и муниципальной полиции (точнее, полиций, ибо в Шанхае, наводненном беженцами, действовали разные полицейские формирования, имелись среди них даже «русские отряды»). Со всем этим и пришлось столкнуться Зорге — сразу и по полной программе.

Новоиспеченный резидент советской военной разведки впервые использовал тогда свой позывной, который потом прославит его, войдет вместе с ним в историю: «Рамзай» — Р. З., Рихард Зорге. И… едва избежал ареста: английские разведчики вычислили его как большевистского агента, но сначала затянули с арестом, а потом ошиблись, приняв за него другого, и в итоге совсем потеряли цель.

Рихарду Зорге повезло, но на грани провала он оказался не по своей воле. Ему неоднократно приходилось нарушать правила конспирации — иногда из-за собственного видения ситуации, но чаще всего по приказу Москвы, постоянно фонтанировавшей новыми идеями по поддержке китайских коммунистов. Москва же постоянно его в этом — в нарушении конспирации — и упрекала, и тут же требовала продолжать действовать тем же манером — во имя дела.

Дело «Рамзай» умел вести как никто. В его шанхайской сети трудились более девяноста человек, в основном китайцы и немцы (последних немало служило в Китае в качестве военных советников) — в самых разных общественных слоях, регионах и областях деятельности. Он имел информаторов среди военных и крестьян, среди инженеров, журналистов. Уровень его компетентности в дальневосточных вопросах поражал: уже 30 марта 1932 года, почти за десять (!) лет до Пёрл-Харбора, он отправил в Москву доклад о том, что главным вопросом будущей войны на Тихом океане станет выбор направления главного удара: на север, против Советского Союза, или на юг, против Великобритании и США. Зорге пытался спасти Москву в провальном для всего мирового коммунистического движения «Деле Нуленсов» и найти рычаги воздействия на главного противника китайских красных — Чан Кайши. Он лично познакомился с атаманом Григорием Семеновым и оценил возможности военной «реинкарнации» русской эмиграции в Китае. Вынужденно помогал хорошо знакомой ему разведке Коминтерна (у них не было в Шанхае своей рации, и Москва возложила эту головную боль на резидентуру «Рамзая»), колесил по Китаю, выезжал в Японию, и общался, общался, общался… Все это очень помогло ему в дальнейшем — и как разведчику, и как востоковеду. С точки зрения прикрытия Зорге уже тогда, в Шанхае, создал себе реноме крупнейшего знатока Дальнего Востока среди германских журналистов. Это ему удалось отчасти и благодаря женщинам, отнюдь не со всеми из которых он состоял в любовной, а не только профессиональной связи. Но настоящим потрясением для Рихарда стало знакомство с Агнес Смедли.

Талантливая американская журналистка всю жизнь боролась за права угнетенных и против угнетателей, где бы она их ни находила, работала в Шанхае как внештатный корреспондент множества газет и имела за спиной не менее богатый опыт, чем Рихард. Состоявшая в Социалистической партии США, она уехала в Индию со своим тогдашним мужем — индийцем, чтобы вместе с ним спасать его народ от британского владычества. В 1920 году, отсидев шесть месяцев в индийской тюрьме, Агнес перебралась в Европу, где вскоре стала, как и Зорге, сотрудницей Коминтерна. В Шанхае она оказалась лишь на два года раньше его, но все местные полицейские и местные красные уже знали ее как автора антиимпериалистического романа «Дочь Земли» и как женщину, чьи контакты были настолько обширны, разнообразны и интенсивны, что даже организовать слежку за ней становилось не самым простым делом. В шанхайском котле разведок ее подозревали все и едва ли не во всем, но никто так и не смог ничего доказать. Не случайно, полтора десятилетия спустя — десятилетия, в которое поместились и мировая война, и подвиг и гибель Зорге, американская разведка будет особенно пристально интересоваться всем, что могло иметь хоть какое-то отношение именно к его давней связи с Агнес Смедли.

Зорге сначала узнал ее заочно — как автора книги, новость о начале публикации которой застала разведчика еще в Берлине. В Шанхае Агнес исполняла обязанности корреспондента «Франкфуртер цайтунг» — потом сам Зорге в Токио прославится как журналист этого издания. Газета писала, что Смедли «…в настоящее время работает на Дальнем Востоке в качестве нашего специального корреспондента; как предоставляемые ею материалы, так и этот автобиографический роман демонстрируют ее незаурядный писательский талант, умение сочетать решительность и твердость в описании фактов с поэтической утонченностью».

Агнес Смедли, приехав в Китай, очень скоро нашла конфиденциальные контакты в окружении Чан Кайши и сблизилась со вдовой Сунь Ятсена Сун Цинлин, жившей в Шанхае. Именно эти связи помогли Зорге в первую же неделю после прибытия стать членом престижного «Китайского автомобильного клуба», президентом которого являлся сам Чан Кайши. Оставаясь, благодаря таким связям, в курсе малейших политических и экономических изменений, Смедли занялась еще и созданием специальной картотеки на высших чинов армии Гоминьдана, куда включала не только служебные характеристики, но и информацию интимного характера: рост, вес, количество и имена жен и любовниц. «Коллекция» Смедли насчитывала досье на 218 китайских генералов. Неудивительно, что журналистка была необходима Зорге как воздух: в качестве вербовщика, информатора, собеседника, единомышленника, друга. Он оказался в высшей степени заинтригован ею и позже подтвердил, что личное знакомство его не разочаровало: «Это совершенно чудесная женщина. Она будоражит коммунистическими идеями сыновей и дочерей франкфуртских капиталистов… С точки зрения математической логики, она нуль, но такой, который увеличивает стоящее перед ним число на десяток». Внешность же Смедли описала ее подруга и сотрудница резидентуры «Рамзая» советская разведчица Урсула Кучински (она же — Гамбургер, Бертон, Рут Вернер, «Соня»): «…Агнес выглядит как интеллигентная работница. Просто одета, редкие каштановые волосы, очень живые, большие темно-зеленые глаза, отнюдь не красавица, но черты лица правильные. Когда она отбрасывает волосы назад, виден большой, выступающий вперед лоб. Ей здесь нелегко. Европейцы ее не приемлют, поскольку она их глубоко оскорбила. По случаю ее приезда американский клуб с феодальными замашками устроил чай. Агнес пришла и, интересуясь всем, что имеет отношение к Китаю, спросила, есть ли здесь кто-либо из китайцев. “Нет, — ответили ей, — среди членов клуба китайцев нет”. “А среди гостей?” — спросила она. Ответ: “Китайцам не разрешено посещать клуб”. После этого она поднялась и ушла».

Неясно, когда именно познакомились Зорге и Смедли, но очевидно, это произошло вскоре после его приезда в Шанхай. Похоже, что притирка характеров двух сильных личностей проходила нелегко. Во всяком случае, непростой нрав Агнес отмечал и Рихард. Характеризуя ее как агента, он писал:

«№ 4. Анна. Источник связан с широкими кругами журналистов и политических деятелей. Поступающая через него информация обильна и ценна, но связь с ним очень сложна и затруднительна. Качество работы всецело зависит от личных взаимоотношений источника с резидентом».

У «Рамзая» сложились «личные взаимоотношения» с «№ 4». Рассуждая сегодня об этом, важно понимать, что и Рихард, и Агнес жили в эпоху и в среде первой сексуальной революции ХХ века. Они спокойно, раскрепощенно и даже радостно относились к свободным отношениям и не особенно скрывали их от окружающих. Дочь коллеги «Рамзая» — Александра Улановского Майя рассказывала об этом: «Отец хорошо относился к Зорге, уважал его, но все же Рихард не был для него “своим в доску”. “Все-таки он немец, — говорил отец, — из тех, кто переспит с женщиной, а потом хвастает”. Но Зорге вовсе не хвастал своими победами, просто немецкие радикалы являлись “передовыми” в вопросах морали и удивлялись нашей с отцом “отсталости”. Еще в 1923 году в Гамбурге коммунисты и анархисты уверяли нас, что купальные костюмы — буржуазный предрассудок. На общественных пляжах купаться голыми запрещалось, радикалы с трудом находили место для купанья, и мы смеялись: “В этом заключается вся их революционность!” Немцы были также очень откровенны насчет секса. Поэтому Зорге запросто рассказывал о своей связи с Агнесс Смедли, ведь она была своим человеком, коммунисткой, к тому же незамужней. А отца его откровенность коробила».

Агнес Смедли так же нелегко было смутить, как и Рихарда Зорге. Она была старше его на три года, и так же, как и он, не делала из сексуальных связей культа, считая главным в отношениях с мужчинами дружбу и взаимопонимание. Из Шанхая писала о своем настроении тайному другу: «Я замужем, детка, так сказать до какой-то степени замужем, ну, ты понимаешь; но он тоже мужчина в полном смысле слова, и у нас все 50 на 50 — он помогает мне, а я ему, и мы работаем вместе или по отдельности и все такое; большая, широкая многосторонняя дружба и товарищество. Не знаю, как долго это продлится; от нас это не зависит. Боюсь, что не очень долго. Однако эти дни будут лучшими в моей жизни. Никогда я не знала таких прекрасных дней, никогда не переживала столь здоровой жизни — и умственно, и физически».

Смедли и Зорге хорошо понимали друг друга. Во многом похожие, они притягивались и отталкивались одновременно. Несомненно, в их отношениях присутствовала взаимная симпатия, но даже если между ними и была близость, как между мужчиной и женщиной, это не стало главным для них. Куда важнее (или хотя бы в определенной самой Смедли пропорции «50 на 50») оказались общность интересов и взаимное товарищество, уважение, граничившее с, опять же, взаимным восхищением. Забыть Агнес было невозможно, как невозможно было забыть и Рихарда. Трудно в нее было и не влюбиться, и влюблялись многие.

Похоже, что одним из очарованных Агнес Смедли журналистов оказался японец Одзаки Хоцуми, с которым она познакомила Зорге и для которого это знакомство стало роковым. Их общение не было долгим, «Рамзай» мгновенно оценил личные и деловые качества Одзаки и понял, что в будущем этот человек будет невероятно полезен. Зорге поверил японскому журналисту, но ни сам не открылся ему до конца (еще очень долго Одзаки считал, что имеет дело с американским коллегой по фамилии Джонсон — так ему преставился «Рамзай»), ни изучил досконально детали жизни своего будущего агента. Ни тогда, ни годы спустя, когда они уже тесно сотрудничали в Японии — отсюда странная, на наш взгляд, сцена «сватовства» Ханако за Одзаки, которая ждет вас впереди. Удивительно, но Зорге действительно во многом рассчитывал на удачу и свое невероятно точное, удивительно тонкое чутье на людей и, в общем-то, ни разу не ошибся.

Что же касается Урсулы Кучински, то было бы странно, если бы не появились слухи о ее романе с Зорге. Слухи беспочвенные. Урсуле, родившейся в семье профессиональных германских подпольщиков-коммунистов, в 1930 году исполнилось 23 года, но она уже успела выйти замуж. Более того, в Китай, где нашел работу ее муж — архитектор Рудольф Гамбургер, она приехала беременной. В Шанхае она познакомилась с Агнес Смедли: та «…сказала, что в случае моего согласия меня мог бы навестить один коммунист, которому я могу полностью доверять. Товарищ пришел ко мне домой. Это был Рихард Зорге…

Вряд ли мне следует описывать внешность этого необыкновенного человека. Это уже сделано во многих книгах и статьях. Впервые он посетил меня в ноябре 1930 года… Рихарду Зорге было 35 лет. Я нашла его обаятельным и красивым, таким, каким его описывали другие. Продолговатое лицо, густые, вьющиеся волосы, глубокие уже тогда морщины на лице, ярко-голубые глаза, обрамленные темными ресницами, красиво очерченный рот. Я описываю Рихарда только потому, что, видимо, о нем нельзя думать, не видя его перед собой.

При первой нашей встрече я еще не знала его имени. Оно бы мне ничего и не сказало. Рихард сказал, что он слышал о моей готовности помочь китайским товарищам в их работе. Он говорил о борьбе против реакционного правительства страны, об ответственности и опасности, связанной с малейшей помощью товарищам, рекомендовал мне еще раз все обдумать. Пока я еще могу отказаться, говорил он, и никто меня в этом не упрекнет.

По мне было уже видно, что я ожидаю ребенка. Агнес также наверняка ему об этом сказала. Мне показался обидным вопрос, могу ли я и в условиях опасности работать в духе интернациональной солидарности. Тогда я не понимала, что он сам себе задает аналогичные вопросы и что он не пришел бы сам, если бы не был уверен в моем согласии. В течение получаса, пока Рихард оставался у меня после моего согласия, высказанного в несколько резкой форме, он обстоятельно обсудил со мной вопрос о возможности организации встреч с китайскими товарищами в нашей квартире. Я должна была лишь предоставить комнату, но не принимать участия в беседах…

Как он сумел столь быстро получить информацию о моей надежности? Я вспоминаю, что Рихард предложил мне присутствовать на демонстрации на центральной улице города, не принимая в ней непосредственного участия. Нагруженная покупками, дабы как европейке оправдать свое присутствие, я стояла перед большим магазином “Винг-Он” и видела, как избивают и арестовывают китайцев. Во многих случаях арест был равнозначен смерти. Я видела лица молодых людей, которым только что был объявлен смертный приговор, и знала, что уже ради них я выполню любую работу, которая от меня потребуется. Впоследствии я узнала, что на демонстрации меня видел Герхард Эйслер — мы были с ним немного знакомы еще в Германии. Он обратил внимание товарищей на то, что в будущем в подобных обстоятельствах я должна выглядеть более женственной, например, надевать шляпу.

После того как я познакомилась с Рихардом, я узнала, что обо мне стало известно Коминтерну и что от меня ожидают сотрудничества. Рихард считал необходимым, чтобы я состояла в его группе. С точки зрения интересов конспирации он считал замену нежелательной, однако окончательное решение этого вопроса оставил за мной. Я осталась с Рихардом и его группой, не задумываясь над тем, какие особые задачи они выполняют. Значительно позднее я узнала, что речь идет о работе в советской разведке Генерального штаба Красной Армии».

Очевидно, у Рихарда и Урсулы сложились дружеские отношения, но не такие, как в случае с Агнес Смедли. Теперь он выступал и с позиций начальника по разведывательной линии, и как старший товарищ, старший брат. Они проводили вместе не так уж много времени, но ставшая в будущем профессиональной разведчицей Урсула имела зоркий взгляд и хорошую память. Описание Рихарда, оставленное ею, удивительно напоминает то, что уже после войны напишет главная героиня этой книги — Исии Ханако. Ну и, конечно, нельзя не упомянуть, что именно ей принадлежит первый документальный рассказ о Зорге-мотоциклисте:

«Были дни, когда в отличие от своей обычной жизнерадостности, юмора и иронии он был молчалив и подавлен. В первые недели весны — моему сыну было примерно два месяца — Рихард неожиданно спросил меня, не желаю ли я прокатиться с ним на мотоцикле. Мы встретились с ним на окраине города, находящейся неподалеку от моего дома. Впервые в жизни я ездила на мотоцикле. Ему пришлось объяснить мне, что у мотоцикла есть педали, в которые можно упереться ногами.

Лишь спустя полгода, когда я навестила Рихарда в больнице — его нога была в гипсе, — другие товарищи сказали мне, что он всегда ездил с недозволенной скоростью. Я была в восторге от этой гонки, кричала, чтобы он ехал быстрее, и он гнал мотоцикл во весь опор. Когда мы остановились, у меня было такое чувство, будто я заново родилась. Ненавистная жизнь шанхайского общества была забыта, так же как и необходимость постоянно чувствовать себя солидной дамой, нести ответственность за нелегальную работу, заботиться о своем чудесном малыше. Я смеялась, болтала без умолку, и мне было безразлично, что об этом подумает Рихард. Может быть, он предпринял эту поездку для того, чтобы испытать мою выносливость и мужество. Если же он принял это мудрое решение, чтобы установить между нами более тесный контакт, то он выбрал правильное средство. После этой поездки я больше не испытывала смущения, и наши беседы стали более содержательными. Это лишний раз свидетельствует о том, какое большое значение имеют отношения между людьми. Ради них можно, пожалуй, иной раз и нарушить строгие правила конспирации».

На исходе 1932 года рискового мотоциклиста и бесстрашного резидента Рихарда Зорге отозвали из Китая. Срок его командировки истек, а резидентура отчаянно нуждалась в переформатировании. В Москву «Рамзай» вернулся победителем, доложил о выполнении задания руководству Разведупра, получил долгожданный отпуск и… вновь встретился с женщиной, которую вскоре назвал своей женой.

Екатерина Александровна Максимова родилась 6 ноября (по старому стилю) 1904 года в Петрозаводске. Мать — Александра Степановна имела немецкие корни и в девичестве носила фамилию Гаупт, так что, как и Рихард, Катя была ребенком от смешанного, интернационального, брака и тоже наполовину немка. Правда, в семье она оказалась не младшей, а старшей из пятерых детей, но у ее родителей нашлись возможности для обучения девочки музыке и театральному мастерству даже в сложные годы Гражданской войны и последующей разрухи. В 1920 году, окончив семь классов школы, Катя поступила на службу в Оленецкое статистическое бюро, а летом 1921-го успешно выпустилась из городской театральной студии. Училась она у местной знаменитости — Юрия Николаевича Вентцеля, известного под театральным псевдонимом Юрий Юрьин, а потом снова встретилась с ним, поступив в Петроградский институт сценического искусства. Как часто бывает, молодая актриса влюбилась в наставника, и 22-летняя красавица Катя вышла за своего 38-летнего преподавателя замуж. Взяв с собой дочку Юрьина Наташу, весной 1926 года молодожены отправились в Италию, на остров Капри. У Юрия Николаевича открылся туберкулез, и поездка к южному солнцу оставалась последним шансом на выздоровление — не сбывшимся шансом.

1 сентября 1927 года муж Кати умер и был похоронен в Италии. Дочка вернулась к родной матери, а Екатерина Александровна отправилась в Москву.

Согласно официальной версии, по дороге, в поезде она познакомилась с немецким коммунистом и военным разведчиком Вилли Шталем, который попросил девушку давать ему уроки русского языка и, в свою очередь, познакомил со своим другом — Рихардом Зорге. Тот еще служил в ОМС Коминтерна и часто бывал в заграничных командировках, но в 1929 году Ика переехал к Кате, в ее полуподвальную комнату без удобств в Нижнем Кисловском переулке. Сестра Кати вспоминала:

«Свадьба была очень скромной — оба презирали этот “мещанский обряд”. Просто вечер с друзьями после регистрации брака здесь же, в Нижнем Кисловском, куда Ика перенес из гостиницы свои чемоданы.

Бутылка легкого вина и разговоры о музыке, о театре и, естественно, о “текущем моменте” — в Германии к власти пришли фашисты…

А потом мы вновь встретились с сестрой.

— Мы были всего полгода вместе, но это были шесть месяцев самого настоящего счастья, — говорила мне Катя…

Нам с сестрой Татьяной не довелось познакомиться с мужем Кати, но мне всегда казалось, что мы хорошо его знаем. Катя говорила, что он ученый, специалист по Востоку. Мы знали и о том, что он находится на трудной и опасной работе».

Зорге вернулся с этой работы в начале 1933 года — вернулся к гражданской жене Екатерине, чтобы провести с ней несколько месяцев вместе, а потом снова отправиться в командировку — на этот раз в Японию.

6 сентября 1933 года резидент «Рамзай» сошел с борта трансатлантического лайнера «Императрица России» в порту Йокогама и отправился в Токио, чтобы создать одну из самых эффективных разведывательных сетей в мировой истории. К началу 1934 года ядро резидентуры в Токио было собрано. Поначалу их было всего пять человек: Рихард Зорге, Одзаки Хоцуми, французский журналист сербского происхождения Бранко Вукелич, японский художник, присланный советской разведкой из Америки, Мияги Ётоку и радист, которого вскоре пришлось заменить на знакомого Зорге по Шанхаю немецкого коммуниста Макса Клаузена. В будущем эта сеть разрастется до тридцати пяти человек. Возможно, их было еще больше, но когда в октябре 1941 года резидентура провалится, именно это число будет названо в качестве официального количества агентов, входивших в так называемое «шпионское кольцо Зорге».