Культурные особенности – II. Божья воля

— Тишина, — чужой голос хлестнул по ушам, прошелестев эхом по стенам пещеры. Замерли все, даже «золотые зубы» — на полушаге, удержав занесенную для удара ногу. Эрвину зажали рот. Качнулся, плюнул искрами огонек. И поник, укрытый рогожей.

На камни упала тьма. Непроглядная, черная тьма, будто повязку на глаза надели. Птица закричала вдали. Тихий, протяжный, ломающийся эхом на камнях крик. Эрвин дернулся — на месте, плечом вперед, со всей оставшейся силы. Кричал орлан — там вдали, в скрытом гранитным пологом небе. Раз другой. Чужая рука сжала плечо, скрутила, вдавила в землю.

— Тихо сиди, чужой, не дергайся, — шепнули на ухо. Тихо. Орлан закричал опять. С неба. И тут же — как отклик, куда ближе, с земли. Тонкая, в три такта, птичья трель. Еще и еще. Звонкая, как перекличка.

«Ирина погнала, небось. Ищут, — успел подумать Эрвин. Птица свистнула — опять, ближе, еще раз. Уже другая — навострился различать голоса. Ближе.

— Цивик цивик.

«ищем, ищем»

По разбитым губам — кровь, разбередил рану улыбкой. В уши — тихий, ласковый птичий посвист. Опять. Эрвин вздрогнул даже. Звук тянулся, звенел в ушах, летел — откуда? Попытался повернуть голову и не смог. Держали крепко. Но рядом, похоже — изнутри пещеры. Уж больно звенит, ломается на острых камнях эхо. Цивик — цивик… Знакомый напев. По привычке Эрвин перевел его в слова.

«все в порядке».

Далеко, с неба — орланье карканье, тягучий, словно разочарованный крик. Раз два… Все дальше и дальше. Плечо отпустили, на камнях опять вспыхнул, разгораясь, огонь.

Туземец — тот, что сидел в углу, рассматривая винтовку — повертел в руках тонкую дудку. Поймал Эринов взгляд, убрал тростинку в карман, усмехнулся:

— Есть у нас и на ведьмино колдовство методы, звездный.

Птичий крик бился, звенел в небе еще. Тихо, на грани слышимости. Орлан что-то кричал в вышине. Похоже — разочаровано.

«Держись, брат, как бы Ира тебя в тетерева теперь не переименовала. Или там в глухаря… Она может»

Мысль скрутила, хлестнуло виной по нервам. Представил себе Ирку внутренним взором — строгую, нахмуренную, отчитывающую почем зря ни в чем не повинную птицу. Строго, под стать фамилии, с неизменным пальцем, поднятым вверх. Коса, небось, растрепалась, да морщинки собрались в усталых глазах… И носок нарядного, расшитого бисером сапожка постукивает, ковыряет, бьется впустую о землю.

«Не ругайся, — захотелось сказать, — Тетеря здесь я. Расслабился»

Мысль хлестнула, обожгла нервы чувством вины. Эрвин встряхнулся. Выбираться надо, теперь уже самому. А то Иришка обидится, и орлану придется век в тетеревах куковать. Жалко пернатого. Оглядел пещеру — шея шевелилась с трудом, но все-таки шевелилась. Шевелились глаза, взгляд скользил — внимательно, подмечая каждую мелочь. Туземцы вокруг. Люди, как люди, местный тип — широкоскулые, зеркальные лица, винтовки, куртки мягкой охряной кожи, бахрома на рукавах. Черная, змеящаяся по телу вязь татуировок. Знаки на лице. Местный аналог паспорта и трудовой книжки. Эрвин сморгнул, сообразив, что на них надо посмотреть внимательнее.

Пригляделся — благо туземцы сидели почти неподвижно, давая себя рассмотреть. Так, латинских крестов, как у старого Яго нет — значит не христиане, язычники. Шеки чистые — холостые значит, еще молодежь. Хотя по виду — не скажешь, в возрасте мужики. Сидят — а лица плоские, суровые, почти неподвижные. Лишь сквозняк шевелит нити бахромы на рукавах, да поясные бляхи звенят иногда о вытертую ладонями сталь затворов винтовок. На лбу… Эрвин сморгнул в третий раз, вспоминая уроки старого Яго. На лбу местные носят отметку «коммандо» — рода или боевой группы. И засечки — знаки побед. Миа в качестве такого приспособила себе Эрвинов наплечный знак: ромб «волонтера флота». Прямо на лоб, да. Яго носит латинский крест и котенка, люди Дювалье — перечеркнутую молнию. У поймавших Эрвина туземцев на лбу была какая-то непонятная хрень. Вроде зубчатого колеса но странная, без засечек. Странно, насколько Эрвин понимал — здесь знак прилагался к победной засечке, а не наоборот. Нет победы — значит, хвалится нечем, нет повода рисовать знак. У золотозубого вон, всего одна, но аж на нос заехала — так, размахался. А на щеке у непонятный зверь. Рогатый, мелкий, похож то ли на земного козла, то ли на своего владельца… Но похож…

Золотозубый поймал его взгляд, набычился — лохматые брови опустились, сошлись тучей на переносицу. Скрипнул червонным золотом — зубами, размахнулся опять. И замер, остановленный коротким:

— Оставь. Пусть с ним король разбирается.

Переводчик в ухе пискнул, запнулся на незнакомом слове. Два слога, россыпь огласовки в конце. Ее Эрвин узнал — уважение — а вот основные звуки нет. «Кар ойл»…

Не слышал он еще здесь такого слова.

Встряхнулся — не время сейчас тонуть в лингвистических тонкостях — перевел глаза на говорящего. Пламя плеснуло, услужливо подсветив тому лицо, пробежало искрами по дымому зеркалу кожи. Тот самый туземец с дудкой, что сидел в углу, рассматривая «Лаав Куанджало». Видимо главный здесь — золотозубый еще поворчал, но послушно заткнулся. Хотя и вождь… Раньше он был куда более грозным. Но и бог с ним. Откуда козел на щеках, интересно?

— Кто такой король? — спросил Эрвин, поймав глазами спокойный взгляд туземца с дудкой.

— Увидишь, — ответил тот, смерив Эрвина взглядом с головы до ног, — а если то, что я вижу правда, то и поговоришь.

— Видишь — что? Спросил Эрвин, гадая, как ещё не устал удивляться. Туземец его услышал — сморгнул, расширил глаза. Буркнул под нос что-то про диких звездных.

И показал вниз, проведя пальцем по вязи рун на ложе винтовки.

— Это великий ствол, «Ройане», — задумчиво проговорил он, положив ладонь на темную сталь и выцветшее белое дерево ложа «Лаав Куанджало». Россыпь звонких туземных звуков в конце — непереводимая огласовка прозвучала торжественно, звучно, как королевский титул. В тон голосу, глухо лязгнула сталь — это в зеркальной руке чуть дернулся, наливаясь рыжим огнем от костра полированный шарик затвора.

«Кокетка, блин» — огрызнулся, мысленно, Эрвин. Близко ведь так. Видеть свой ствол в чужих руках было почему то обидно. Туземец не заметил — продолжал, нараспев, вытягивая слова подобно бусам:

— Из него убивали драконов, чужак. Исполинов, ступающих тяжко зверей, ужас нашего мира. И она признала тебя? Скажи звездный…

— Харамбе, не смущай людей. Ты говоришь как колдуньи, — отозвался золотозубый. Туземец прервал его — жестом, быстрым, как взмах мухобойки.

— Подожди. «Кар ойл» решит, он всегда все решает. Светает уже.. «Говорящая с птицами» не вчера родилась, надо идти, пока ее слуги нас не увидели. Идем, чужак. И лучше иди сам, нести тебя будет тяжко. Хоть и можно, да…

— Хочешь, чтобы я не дергался? Тогда, скажи — куда…

— Я сказал уже. К королю… — Харамбе сморгнул вдруг — один раз, другой, поймав удивление в глазах Эрвина. Потряс головой, удивляясь чужому недоумению. И пояснил:

— Чему ты удивляешься, чужак? Это же ваше слово…

Изумление качалось в его глазах — глубоких, зеркальных. Отражением, тенью чужого изумления. В глазах Эрвина, да. Теперь он слово узнал. Земное, действительно. Только откуда, к курвиной матери, здесь может взяться король — здесь, на чужой планете, на влажной красноватой земле, никогда не носившей на себе Карла с погонялом Великий…

Золотозубый кашлянул. Воин откинул полог. Серый цвет полился внутрь, заливая гранит рассветной, призрачной хмарью. Зашипел залитый костер, люди встали, поднялись и пошли. И Эрвин пошел. Что оставалось? Туземцы шли тихо, след в след, тенями скользя меж низких, густых, клонящихся к земле веток. По небу струйками тек серый предрассветный туман. Тек, клубился, кутал пологом невысокие фигуры туземцев, застывал инеем росы на стволах. Высоко в небе чирикала птица. Тогда туземцы замирали — все. Харамбе доставал дудку, выводил короткую трель — три ноты, отрывисто, на птичий манер. «всё в порядке». Застывал на минуту, слушая шелест ветвей. По лицу плескались, вились клубами туманные тени. Потом махал рукой — вперед, мол. Шли вверх, потом вниз. Эрвин крутил головой, считал повороты, но скоро сбился. Лес вокруг был глухой, еловый. Одинаковый, до тошноты, вид. Пытался обламывать ветки — дали по рукам. Больно. А золотозубый, оскалившись, наклонился и распрямил, вернул тонкие зелёные побеги на место. Качалась трава. Лишь сбитая роса напоминала о прошедшем отряде. Высохнет — и все, будто и не шли они здесь никогда два десятка человек и один звездный оболтус под конвоем. Под сапогом захрустела, покатилась по осыпи мелкая галька. Расступились деревья, покатый холм мигнул в глаза проплешинами желтой, оплывшей глины. Впереди. А на другой его стороне стояла деревня.

Туземная деревня — Эрвин уже как будто видел ее. Как в Туманном лесу или Фиделите — поля расчищенной от леса и распаханной земли — правильным кругом, кольцом по земле и крутой, заросший холм в их середине. Невысокие, очень толстые, похожие на пивные бутылки деревья по краю, высокие, шумящие сосны — за ними, внутри.

Роща на вид и роща — дикая, если не обращать внимания на подстриженные кусты и свитые, переплетенные сеткой лиан ветки.

Заревел глухо гигантский зверь, Харамбе впереди замер, понимая руку вверх в защитном, отвергающем жесте. Затворы залязгали, Эрвин завертел головой. С трех сторон деревню окружала стена глухих гор, с четвертой высились громадные стальные ежи за которыми бродила голодная высоколобая тень. Треугольная голова, две мощные лапы, пупырчатая, желтая кожа, алая пасть. Сотрясатель. Золотозубый оскалился вновь — чуть нервно, как показалось. Что-то крикнул, Эрвин не разобрал — что. Харамбе встряхнулся, махнул ладонью опять. Зашагал — по ровному полю, прямо у зверя на глазах. Остальные — за ним, невозмутимо на вид, будто не на них косил алый глаз многотонный двулапый монстр. Земля под сапогами дрогнула, заскрипела протяжно сталь — зверь боднул стальные полосы лбом, яростно, но на вид бесполезно. Двутавровые, заросшие лианами балки скрипели и гнулись, но держали надежно. Эрвин пожал плечами и выкинул сотрясателя из головы. Пусть ревет. Харамбе свернул пару раз с прямого пути, зачем то делая восьмерку по ровному полю перед деревней. У Сотрясателя на глазах. Остальные шли за ним, след в след, не пытаясь поправить вожака или сократить путь. Эрвин, улучив момент, шагнул было в сторону. Его дернули за плечо, удержали на полушаге. Улучил момент, наклонился. Голыш в траве — плоский камень удачно попал под каблук — Эрвин откинул его и исподтишка понаблюдал за полетом. Тот пролетел по дуге прорвал рыжую сетку травы, и канул, провалился под землю без звука. Толкнули в плечо.

«Умно… Волчьи ямы отрыли»

Впереди, в тени окружающих деревню, заросли густых колючих кустов. И в зеленой тени веток — вороненый стальной блеск. Тонкие дула, укутанные ветками стволы. Пушки. Птица свистнула в вышине.

«Передай Мие, чтоб не форсила, не гоняла бэху по ровному. Сожгут же», — подумал Эрвин, дернув, как от зубной боли лицом. Наверное, зря. Вряд ли острокрылая рыжая сойка смогла прочесть его мысль, а свистеть по-птичьему он так у Ирины и не научился. Харамбе услышал и — с места, на каблуках — повернулся, положил руку на затвор. Солнце сверкнуло — радугой по лицу, замерцала на багровой точке в уголке глаза. С неба — хриплый посвист опять и хлопанье — птица заметила его жест, сложила крылья и, заложив вираж, ушла за деревья.

— Смерть колдунам и их прихвостням, — Рявкнул Харамбе, поднимая к плечу кулак.

Эрвин — мысленно — завязал на памяти узелок. Расписать при случае «под хохлому» эту плоскую, сверкающую, что начищенная тарелка, рожу.

С деревьев, сверху Харамбе окрикнули часовые — короткий, переливчатый клич. И отзыв из туземных уст такой же короткий. Заскрипели ветки, стена кустов на глазах разошлась. Эрвина снова толкнули в спину, он качнулся, но на ногах устоял. Огрызнулся — через плечо, сердито

— Что за деревня то хоть?.

— Расколотая скала…

Ответили ему. И впрямь, над деревьями, прямо перед глазами скала — два гранитных пика, два змеиных клыка охряно — рыжих в синеве неба. Эрвин пошел вперед, крутя головой и гадая, откуда он помнит это название.

Деревня встретила его глухим гулом голосов, гамом, мельтешением и теснотой — плотной, кружащей голову. Охра и зелень лозы на стенах, блеск солнца в траве — хороводом, игривой пляской на зеркалах сотен. При виде Эрвина люди поворачивались, поднимали глаза — полдневное солнце плясал, играя зайчиками на зеркальных туземных лицах. И замирало, подергиваясь тонкой серой переной, когда Харамбе или золотозубый поворачивали на них голову. Сосны вокруг — высокие, гордые, шелестящие густыми кронами в вышине. Дома меж них — знакомые Эрвину по Туманному лесу и Фиделите плетенки вокруг опорных столбов. Как в Фиделите, только та стояла привольно, дома ставила широко, кутая землю узорочьем розовых, желтых белых цветов в рамке пахучей зелени огородов. Здесь же царила охра и камедь. Плетенки — дома стояли тесно, стена к стене, даже забираясь друг на друга — один над другим. Новый, зеленый, блестящий тонкой пахучей лозой, на платформе над старым, высушенным солнцем до черно — желтого блеска. Балки, сучья, яркие ленты меж них — та же лоза, зеленая и желтая, высохшая — полосами. Подъемники на крюках, лестницы с тонкими перилами, просто веревки, на которых, как дома, женщины сушили белье. Платформы из толстых балок нависали над головой. Наколочены криво — опасно скрипели, кренились кое-где. И проворачивались — на глазах у Эрвина туземный мальчишка, навалившись плечами на вытертый деревянный рычаг крутил свой третий этаж окнами к солнцу. Конструкция отчаянно скрипела и гнулась, лоза топорщилась, балки скрипели и подпрыгивали в пазах. За шиворот с высоты сыпался мусор, пыль и мелкая древесная крошка. Эрвин догнал Харамбе, ткнул пальцем, показал на гнущуюся балку над головой:

— А не рухнет?

Тот было махнул рукой — пустое, мол, не о том думаешь. Но поднял глаза. На покосившейся, в сетке трещин опорной балке его взгляд не задержался, скользнул выше, на третий «этаж». Должно быть, увидел что — то: замер, изменился лицом, поднял руку вверх и крикнул своим — хрипло, гортанное что-то. Толпа вокруг загудела на сто голосов — Эрвин не понял слов, лишь отраженное солнце вспыхнуло россыпью блесток на лицах. Один из воинов подпрыгнул, ухватился за лиану, подтянулся — конструкция протяжно заскрипела и накренилась. Запрыгнул наверх, потянулся, сорвал с плетеной стены покрывало. Эрвин сморгнул — то была просто тряпка, ворсистый истертый ковер, каким здесь прикрывали стены — от холодных ветров или чужих взглядов. Но сейчас ее сорвали вниз, будто знамя с флагштока. Сорвали, спрыгнули, потоптали ногой. Сверкнула искра, раздался крик — женский, злой и визгливый вначале, испуганный — потом, когда за стеной увидели, с кем имеют дело. Золотозубый оскалился, Харамбе поднял палец вверх:

— Честному человеку от глаз скрывать нечего. А нечестный королю не друг.

Толпа загудела снова. Внизу тихо, и без интереса. Видимо — не в первый раз. Загудело сверху, на этажах — кого-то склоняли на все лады, кто-то отругивался, дрожащим, тонким с обиды голосом. Звонкая, бессмысленная бабья ругань. Харамбе отвернулся, брезгливо откинув ковер каблуком — прочь с глаз, в кучу мусора за углом.

«Спаси нас бог от таких друзей, а с врагами мы как-нибудь разберемся»

Угрюмо думал Эрвин такую мысль, шагая Харамбе вслед и косясь снизу вверх на трещины в опорных балках. Улица на глазах разошлась, ветер плеснул в лицо духотой и бурой пылью утоптанной площади. Планировка — Эрвин оценил на глаз — знакомая, две улицы сходились крестом, на манер Фиделиты. Только там, где у «крестовых» пел и тянулся в небо собор — здесь стояла приземистая бревенчатая изба. Низкая с покатой, загибающейся на стороны крышей. Маски демонов на торцах бревен, На окнах — резные, глухие наличники.

Эрвин, увидев их, хмыкнул, подумав, что местный король, наверное, и сам себе не друг. Дали по шее. Харамбе поклонился вдруг — низко, резным маскам зверей на дверях. Двум страшным, совиным, похоже — отводящим зло мордам. Перед ними — два ярких костра, в железных, кованых плошках. Трепетали огни, копоть плыла, ложась черными пятнами сажи на балки, маски зверей и слепые, вытаращенные глаза резных демонов.

Привратник окликнул их. Харамбе поклонился — снова, низко, достав ладонью земли. Копоть плеснула, колечко дыма закружилась, легла тому на лицо.

«Чего это он?» — опять подумал Эрвин, глядя сзади на это все. А притолока на двери низкая — поклонишься, если хочешь войти. Эрвин, на всякий, плюнул через левое плечо — попал прямо в огонь, под негодующий вопль привратника. И шагнул вперед, в полутьму, держа пальцы — тоже на всякий — скрещенными в отводящие зло рожки.

** **

Еще ни разу Эрвин не видел корону, носимую с большим достоинством. Цветную, пластиковую, по три сорок за штуку — Эрвин, вроде бы, видел такую уже, дома, в магазине игрушек. С ценником, криво прилепленным на ободок. Но теперь она сидела на весьма примечательной голове. Высокий, ладно скроенный, широкоплечий туземец — пятнистая, переливающаяся чешуйками радуги шкура едва сходилась в узел на груди. Длинные волосы по плечам, широкие скулы, высокий правильный лоб — туземная кожа переливалась в свете огней, мерцала в глаза теплым янтарем и тусклым, червонным золотом. Внимательные, большие глаза, а руки на резных подлокотниках кресла — тонкие, спокойные, сильные.

«Видели бы производители, какой лоб будет украшать их игрушка — поставили бы ей не три сорок на ценник, а больше» — успел подумать Эрвин, прежде чем сидящий заговорил:

— Удачной ли была охота?

Голос низкий, спокойный. Вроде и приветливый, только глаза смотрят мимо людей — вдаль, на вырезанную на потолке драконью морду. Харамбе в ответ поклонился. Низко, Эрвин увидел, как свились узлом мышцы на его шее. И изумленно сморгнул. За сегодняшний день он увидел больше поклонов, чем за все предыдущие дни на этой планете.

Вышла женщина, протянула вошедшим чашу воды. Поклонилась тоже. И низко — на височной дуге, сталкиваясь, прозвенели серебряным звоном мониста.

Эрвин от удивления сморгнул опять. В дороге Миа с Лианной нет-нет да кивали Ирине, на стоянке девчонки из Фиделиты — своей маме Кураж. Но тихо, украдкой, пока их мужики не видят. Он сам, старый Яго или Хуан — председатель такого не удостаивались ни разу.

«И нафига?»

Вопрос на губах так и увял, невысказанный. Золотозубый шагнул вперед. Как-то лихо, они с Харамбе тихо поменялись местами — один неслышно перетек с первого места назад, другой — развернул плечи, приосанился, выступил — как то враз занимая весь, еще не занятый королём, сектор обзора.

— Удачно, король. Мы прошли до ежей и убили колдунью, осквернившую дыханием синее небо.

У убитой была игривая челка и юла на щеке — тонкая, выжженная черной вязью из точек. Скребущий, растянутый скрип — вдруг, Эрвин удивился, когда услышал его. Понял только потом — это во рту скрипели, крошась, его собственные зубы. Синее небо, курвасса их мать, со всеми синонимами. Чем помешала-то? Золотозубый стоял спиной к нему — не видел, не слышал.

— Все по твоей воле, король.

— Как всегда, да. Только я просил взять ведьму живой.

— Чужеземцы в долине. Звездные и крестовые люди из городов. Их машины вошли в твою долину. Большие, тяжелые машины.

Золотозубый взял паузу, кивнул королю еще раз, словно предлагая тому самому оценить масштабы отведенного от него бедствия. Король паузу выдержал — спокойно, позволив себе лишь чуть поднять бровь в невысказанном — и что?

Пауза кончились. Золотозубый снова кивнул и продолжил, сверкнув на короля металлом тусклой улыбки:

— Они пересекли наш путь, а мы — их. Остановили. И взяли пленных.

— И это, король. — Харамбе скользнул вперед, протягивая тому на обеих руках сверкнувшее вороненой сталью ружье. Эрвинову «Лаав Куанджало». Едва не столкнувшись с золотозубым плечом — тот как раз поворачивался, готовя палец к торжественному, плавному жесту. На Эрвина хотел показать. Пальцы короля сомкнулись на ложе. Король поднял винтовку у глазам, посмотрел — внимательно, Эрвин опять дернулся, пожалев что не у себя дома, в школе. Пальцы у «короля» тонкие, нежные. Эх, указку бы взять, их старую, буковую, из школы, что осталась за небом, в родных краях. Взять, размахнуться, да по этим пальцам. Чтобы знали, как хватать что ни попадя.

Взгляд у Эрвина, наверное, был достаточно красноречив, но «король» его не заметил. Отложил ружье в сторону, повел руками, приглашая Харамбе и золотозубого сесть — одного слева от себя, другого справа. Оба заговорили, точнее, заспорили — но тихо, не поймешь о чем. Один в правое ухо королю, другой — в левое. Классический, по десантному выражению: «навес лапши на начальственные уши», хоть учебный фильм для молодежи снимай. Только лапша, похоже, вилась у обоих в разные стороны. После пары минут разговора «король» хлопнул ладонью по резному подлокотнику — сильно, у вырезанного зверя с хрустом отлетел рог. Золотозубый отшатнулся, Харамбе опустил глаза, склонившись в котором по счету поклоне.

Зато король поднял взгляд, соизволив обратить на Эрвина внимание.

— Ты и впрямь комманданте, звездный? Убийца драконов? — спросил тот, наклонившись и сверля Эрвина большими серыми глазами. Корона чуть сползла на глаза. Мешала, путала взгляд. Искусственные камни и блестки мерцали, оттягивали внимание на бестолковый блеск мишуры. Прятали, скрадывали выражение лица. Эрвина это почему то взбесило. Дико.

Да и отвечать незачем — насечки на ложе Лаав Куанджало давно сказали все за него. Разве что у «короля» со зрением плохо. Или с устным счётом до одного. Эрвин промолчал.

Король то ли не понял, то ли подумал чего — добавил, четко, с металлом в голосе:

— С тобой говорит ТайАлор, король Расколотой скалы и владыка тысячи демонов. Отвечай, чужеземец…

Эрвин сморгнул опять. Присвистнул сквозь зубы — чисто, чтобы скрыть просящийся наружу большой десантный загиб. Местные на памяти Эрвина не представлялись — никогда, у них послужной список на лбу написан. В буквальном смысле — витыми рунами татуировок по зеркальной коже. Развести туземца на обычное имя-фамилия-должность приходилось долгой и витиеватой дипломатией, с обходными ходами, намеками и извинениями — дикий мы, дескать, на звездах народ, руны читать не обученный. А уж если удавалось развести — председатель Хуан в Фиделите из представления целое шоу устроил, демонстрируя звездному гостю побежденного когда-то дракона. Вполне реальную, кстати, выбеленную ветром клыкастую пасть, а не горстку слов, пластиковую финтифлюшку на голове и пустой, явно выдуманный на коленке титул.

Конец ознакомительного фрагмента.