Археолог 1. Солнечный камень

Июнь 1970-го года. Балтийск, Калининградская область СССР

Ох, и устроил же нам выволочку Валерий Михайлович! Мы вчетвером стояли перед ним, виновато опустив головы. А преподаватель расхаживал вдоль нашего короткого строя, заложив руки за спину.

— Чем вы только думали? Ловить контрабандистов на живца! Гореликов, а если бы они тебя убили? Ну, хорошо — родителей у тебя нет, сам жизнью не дорожишь. Но как ты мог не подумать о товарищах? А что, если нам прикроют практику? Ты же знаешь, что Балтийск — закрытый город. Декану стоило таких трудов выбить для нас пропуска. Археологическая экспедиция!

Эти слова Валерий Михайлович насмешливо протянул.

— А на деле — пацаны, которые не наигрались в ковбоев! Сколько тебе лет, Гореликов?

— Двадцать два, Валерий Михайлович! — ответил я.

— Двадцать два! — подхватил преподаватель. — Аркадий Гайдар в твои годы полком командовал, а ты!

— Мы хотели, как лучше, Валерий Михайлович! — насупившись, протянул Мишка.

— Как лучше они хотели! Вот выставить бы вас отсюда к чёртовой матери, да отчислить с факультета! И вам польза будет, и другим — наука! Что у тебя с головой, Гореликов?

— В каком смысле? — не понял я.

— В прямом смысле, Саша! Я знаю, что она у тебя опилками набита! Но и опилки можно сотрясти. Ну-ка, покажи затылок!

Я послушно стянул шляпу.

Валерий Михайлович твёрдой рукой нагнул мою голову вперёд, чтобы разглядеть ссадину.

— Хорошо приложили, ничего не скажешь! Марш в санчасть — пусть промоют и обработают ссадину! А вы, голуби, с завтрашнего дня всю неделю будете дежурить по кухне! И никаких вам раскопов, ясно? Гореликов! После санчасти присоединишься к своим друзьям! Брысь по комнатам, и чтобы я вас сегодня не видел!

Нашу экспедицию разместили в здании старых немецких казарм. Длинное двухэтажное здание стояло вдоль проспекта Ленина, не выходя на него фасадом. Мы занимали недавно отремонтированные комнаты на втором этаже, куда приходилось подниматься по узкой деревянной лестнице.

Вообще, такие комфортные условия нехарактерны для археологической экспедиции. Обычно археологи работают в поле — живут в палатках и питаются в полевой кухне. Но мы проводили раскоп прямо в городе, у северной стены старой кирхи. Поэтому и поселили нас тоже в городе.

— Вот попали, так попали! — бросил Севка, плюхнувшись на кровать.

Железная пружинная сетка жалобно скрипнула.

— Сами виноваты, — рассудительно ответил Мишка.

Он пострадал вообще без вины. Идея насчёт янтаря была Севкина, а воплощать её взялся я. Зная характер Мишки, я был уверен, что он нас отговаривал, но безуспешно. А чистить картошку на кухне теперь будет вместе со всеми.

Дежурные по кухне в археологической экспедиции назначались на сутки, и это считалось тяжёлой повинностью. Примиряло с ней только то, что через кухню проходили все. И вдруг — целая неделя среди кастрюль и мусорных вёдер вместо раскопа!

— Чёрт! — сказал я. — А как же Оля? Ведь у неё сегодня день рождения. А благодаря нашим стараниям, она вместо подарка тоже получила неделю дежурства по кухне.

Севка так и подпрыгнул на кровати.

— Ты прав, Сашка! Надо что-то придумать с подарком.

— И не только с подарком, — ответил я. — надо и праздник устроить.

Прожив жизнь, я точно знал — ничто так не примиряет с печальным завтра, как небольшой банкет сегодня. И если уж от кухни нам не улизнуть — надо, чтобы перед этим в жизни произошло хоть что-нибудь хорошее.

— Где тут моя кровать? — спросил я ребят.

— Шутишь?

Севка недоверчиво уставился на меня.

— Да нет, сколько можно говорить. В самом деле, память отшибло!

— Вот твоя кровать.

Мишка показал на аккуратно заправленную койку, которая стояла возле окна. Я подошёл к ней и вгляделся в пейзаж за стеклом.

Точно! Этот вид отпечатался в моей памяти, словно картинка с фотографии. Зелёные кроны тополей, за ними — крыши железнодорожных вагонов на станции, а ещё дальше — высокая труба из закопчённого кирпича.

Этот пейзаж часто всплывал в моей памяти. Даже тогда, когда я уже напрочь забыл, где его видел.

— Куда ты уставился? — подозрительно спросил Севка.

— Да так, — ответил я. — Ничего особенного.

На самом деле, я смотрел на дом, который одним углом выступал из-за зеленеющих деревьев. Обыкновенный двухэтажный особняк немецкой постройки. Этих уютных домиков в Балтийске полно. После войны в них селились две, а то и три семьи. Некоторые семьи жили дружно, и сообща держали дом в порядке. Другие считали это жильё временным, а друг друга — просто случайными соседями. У таких жильцов старый дом постепенно приходил в упадок, следы которого иногда замазывались свежей краской и заклеивались обоями.

В девяностые годы, когда Балтийск перестал быть закрытым городом, эти домики стали выкупать и расселять люди побогаче. Как раз в том доме, который был виден из окна казармы, мне довелось гостить. Его выкупил большой человек — владелец первой сети видеосалонов в Балтийске. Через знакомых он пригласил меня приехать и оценить — что из интерьера может представлять историческую ценность. Билеты и проживание хозяин оплачивал, и я решил — почему бы не слетать летом к морю?

Вот тогда и произошла одна любопытная история…

— Ничего особенного, — повторил я.

Наклонился и вытащил из-под кровати свой рюкзак.

— Вот что, орлы! Раз уж с подарком мы промахнулись — так давайте хотя бы устроим Оле праздник. У кого сколько денег осталось? Выгребайте всё, будем считать и разбираться.

В общей сложности, у нас набралось пятьдесят два рубля с мелочью. Богаче всех оказался Мишка — у него в чистых, свёрнутых в аккуратный рулончик носках была припрятана сизая двадцатипятирублёвая бумажка. Пятнадцать рублей нашлись у меня в потайном карманчике рюкзака, который я аккуратно пришил изнутри к самому донышку. Севка насобирал двенадцать рублей.

— Я могу родителям написать, — недовольно буркнул он. — Они вышлют.

— Никому не надо писать, — ответил я. — Советский студент должен быть смел и находчив. Особенно, в том, что касается денег. Что-нибудь придумаем, а пока и этих хватит. Идём за Олей!

Из-за моих приключений остаток дня у нас получился совершенно свободным. Ведь Валерий Михайлович, рассердившись, отправил нас не на раскоп, а по комнатам. Ребята вернутся ближе к вечеру, а дежурство по кухне начнётся только завтра.

— Что ты опять придумал, Сашка? — спросил меня Мишаня. — Тебе врачу надо показаться, Валерий Михайлович велел.

— Ерунда! — отмахнулся я. — Голова почти не болит. А день рождения важнее. Сейчас захватим Олю, зайдём в магазин и посидим где-нибудь на берегу. Есть тут укромное местечко, куда патрули не заглядывают?

— Полно! — оживился Севка. — Ты не помнишь, что ли?

— Главное, чтобы ты помнил, — улыбнулся я. — Погнали!

Наобещав девушке вино, фрукты и феерический морской закат, мы без труда уговорили Олю присоединиться к нам. Думаю, она и сама пошла бы — хотя бы затем, чтобы не упускать нас из виду.

В ближайшем продуктовом магазине нам повезло достать четыре бутылки крымского «Ркацители». На сдачу взяли четыре свердловские слойки со сладкой посыпкой и четыре плавленых сырка «Орбита» — всё по числу участников банкета.

Севка порывался купить бутылку водки, заявляя, что вино — только для девочек. Но мы с Мишаней его остановили. Не хватало ещё вечером объясняться с Валерием Михайловичем по поводу появления в нетрезвом виде.

— А как же фрукты? — едва сдерживая смех, спросила Оля.

— Точно!

Я картинно хлопнул себя по лбу.

Вернулся в магазин, и через минуту вышел, торжественно держа в ладонях большое зелёное яблоко.

— Вот! А теперь — к морю!

Нашу казарму мы благоразумно обошли стороной. Дальше тропинка к морю пролегала как раз мимо того дома, который меня заинтересовал. Проходя мимо, я постарался как можно внимательнее рассмотреть его. Особенно меня интересовала одна из комнат нижнего этажа.

Судя по состоянию облупившихся стен и давно некрашеным оконным рамам, теперешние жильцы не слишком заботились о поддержании порядка в доме. Потолок на голову не падает, и ладно!

Мне это было только на руку.

Мы миновали узкую полоску прибрежных сосен, хвоя которых мягко похрустывала под подошвами кед. Дальше начался мелкий белый песок, нагретый полуденным солнцем. Тропинка скользнула между дюн и вывела нас к уютной впадинке возле пляжа, поросшей диким шиповником.

— Красота! — улыбнулся я, оглядываясь вокруг и с удовольствием втягивая в себя пахнущий морем воздух.

— Хорошее место, — кивком подтвердил Севка, расставляя на траве бутылки «Ркацители». — Да ты же сам его и нашёл.

— Да помню, помню, — отмахнулся я. — Но всё равно — хорошо.

Удивительно, сколько ярких подробностей жизни ускользнуло из моей памяти за прошедшие пятьдесят лет. С мимолётной горечью я подумал, что вот так проживёшь жизнь, а вспомнить-то особенно и нечего. И не потому, что ничего важного в твоей жизни не было. А потому что память подводит, замывает воспоминания, как морские волны замывают в песок кусочки драгоценного янтаря.

— Ты чего загрустил, Саша? — с улыбкой спросила меня Оля.

Улыбка у неё была потрясающая — задорная, открытая. Когда Оля улыбалась, на щеках и подбородке у неё появлялись милые ямочки. Открытые загорелые руки и крепкая сформировавшаяся грудь под тонкой тканью футболки дополняли приятное впечатление.

— Да так, — ответил я, улыбаясь в ответ. — Ну, наливайте, что ли! С днём рождения, Оля!

Мы выпили кисловатое вино из заботливо прихваченных с собою кружек. Мишаня достал из кармана складной нож и нарезал яблоко на множество тонких долек. Потом развернул и порезал два плавленых сырка.

— Хорошо сидим! — подытожил я. — Давайте по второй.

Мы снова разлили вино по кружкам. Мишаня заботливо отложил пустую бутылку в сторону — её можно было сдать в магазин и получить пятнадцать копеек.

— Может, искупаемся? — предложил Севка. — Оля, ты как?

— Я без купальника, — ответила Оля.

— А давай голышом! — тут же загорелся Севка.

— С ума сошёл, обормот? — возмутилась Оля.

Насколько я понял, отношения у моих друзей складывались непросто. Севка изо всех сил ухаживал за Олей, но она отвечала ему только дружеским участием. Бедный Севка!

Вот что, — сказал я. — Вы посидите, а мне нужно ненадолго отлучиться.

— Куда? — немедленно подскочил Севка. — Я с тобой.

— Не надо, я быстро, — ответил я. — Через десять минут вернусь.

— Только не влипни там ни во что без нас!

— Постараюсь, — улыбнулся я.

Я поднялся по тропинке между дюн, снова прошёл в прохладной тени кривых сосен и вышел к тому самому немецкому дому. На верёвке возле крыльца сушилось бельё — детское, мужское и женское вперемешку. Я подошёл к двери и осторожно потянул на себя фанерную створку.

***

Апрель 997-го года, Гданьск

Взмахнув руками, мастеровой опрокинул кубок. Вода выплеснулась прямо на рясу Адальберта. И тут с места вскочил Бенедикт.

Одним ударом в ухо он свалил мастерового на пол.

Корчма угрожающе загудела. Потные плечистые люди с перекошенными лицами обступили стол епископа.

— Монахи наших бьют! — заорал кто-то.

В воздухе замелькали сжатые кулаки.

— Стоять! — бешено выкрикнул Бенедикт.

Глаза его горели сумасшедшим огнём, на лбу вспухла толстая жила.

— Стоять! — повторил он. — Вы на кого лаете, псы?! Это пражский епископ Адальберт! На виселицу захотели?

Быстрым движением Бенедикт выхватил нож и повёл лезвием перед собой.

Адальберт с Радимом тоже вскочили на ноги.

Сейчас эта толпа нас разорвёт, подумал епископ. Вот и судьба, Господи — невредимым пройти среди язычников и погибнуть от рук христиан.

— Да нам по…, что там за епископ! — пьяно крикнул рыбак, пропахший солью и рыбой. — Много вас, кровососов, развелось!

Под ногами толпы ворочался мастеровой. Вот он ухватился рукой за столешницу. Сейчас встанет — и всё, тут-то им и конец!

Дверь корчмы распахнулась, со всего размаху ударив о стену. Вбежали какие-то люди с плётками, с оружием наголо. Расшвыривая мастеровых по сторонам, они быстро расчистили себе дорогу к столу, возле которого стоял епископ.

— У-у, шваль! — зло выкрикнул передний и плашмя ударил мечом по голове мастерового.

Заливаясь кровью, мастеровой повалился обратно на грязный пол корчмы.

Бенедикт неуловимым движением вложил нож обратно в ножны.

— Епископ Адальберт? — требовательно спросил стражник.

Адальберт хотел ответить, но не сумел проглотить комок, который внезапно встал в горле, и только молча кивнул.

— Воевода хочет тебя видеть!

В окружении стражников монахи протиснулись сквозь толпу, которая заполняла корчму. Выбравшись на улицу, епископ с облегчением вздохнул. Смерть снова посмотрела ему в лицо и отступила.

— Как же вы без охраны в наши края? — спросил стражник, бросив саблю в ножны. — У нас народишко — ого-го! Половина — беглые, а вторая половина — вчерашние язычники. Монахов ненавидят люто!

За что, хотел спросить Адальберт, но опять промолчал. Прожив на свете больше четырёх десятков лет, он хорошо знал, что самая горячая ненависть не нуждается в причинах. Человек ненавидит, когда ему плохо, вот и всё.

— Идите за мной, — бросил стражник и быстро зашагал между покосившихся лачуг в сторону реки. Адальберт с Радимом поспешили следом. Позади Бенедикт тащил за повод упирающуюся лошадь.

Возле реки, на холме возвышался бревенчатый частокол, укреплённый земляным валом. Перед валом был вырыт глубокий ров, через который небрежно перекинули дощатый мост.

Доски моста угрожающе скрипели и прогибались.

Стражник нетерпеливо стукнул кулаком в дощатые ворота.

— Епископ Адальберт к воеводе! — крикнул он, задрав бородатое лицо.

Ворота, скрипя, отворились.

Воевода жил в простом бревенчатом доме. Толстые венцы и узкие — в одно бревно — окна говорили о том, что дом строился с расчётом на оборону. Кроме дома воеводы на дворе небольшой крепости стояли конюшни и большая изба для дружины.

— Кой леший понёс вас в эту корчму? — сердито спросил воевода, глядя на Адальберта из-под нависших бровей. — Убили бы вас там, а мне отвечать перед князем!

Он сердито стукнул кулаком по столу.

— Настуся! Подай еды и пива!

В комнату вбежала молодая девка. Не глядя в лицо гостям, быстро уставила дубовый стол тарелками с жареной рыбой и мясом, принесла большой глиняный кувшин с пивом и молча исчезла.

— Садитесь, — пригласил воевода гостей.

— Благодарю, — ответил Адальберт. — Мы успели перекусить в корчме.

Воевода скривился.

— Гнилой капусты, поди, наелись? Ну, дело ваше. Рассказывайте — зачем пожаловали?

— Святой престол решил направить меня с миссией к пруссам в надежде привести язычников к истинной вере, — неторопливо ответил Адальберт.

Брови воеводы удивлённо поползли вверх. Он крепко сжал губы — видно вертелось на языке крепкое слово.

— И что же — так втроём и пойдёте?

— Мы хотели попросить у тебя воинов в сопровождение, — вмешался молчавший до сих пор Радим.

— Воинов? На верную погибель? Да пруссы с вами и разговаривать не станут. Нашпигуют стрелами, как зайцев, обдерут донага и бросят в лесу. Нет, святые отцы, не взыщите! Хотите сами идти на смерть — воля ваша. А воины мне здесь нужны. Мне ещё налоги и корма собирать для князя. Крепость строить. Князь Болеслав решил крепко опереться на море.

— А нельзя ли достать лодку? — спросил Бенедикт. — На лодке мы могли бы миновать пограничные места и выплыть прямо к пруссам, а уж там — как бог даст!

— Лодку?

Воевода задумчиво почесал косматую бороду.

— У меня лодок нет — не обзавелись ещё. А отбирать у рыбаков — это опять смута будет.

— Мы бы купили лодку, — сказал Адальберт. — И продали лошадь.

— Вот как? Ну, это дело другое.

Воевода повернулся к двери.

— Гневко!

В избу протиснулся тот самый дружинник, который увёл монахов из корчмы.

— Посмотри — что за лошадь у монахов. Купим её. А святым отцам помоги достать лодку.

— Я разберусь! — быстро сказал Бенедикт Адальберту.

Вместе с Гневко он вышел за дверь.

Адальберт задумчиво посмотрел ему вслед. До сих пор он не мог понять — что за человек Бенедикт. Ясно, что приставлен он князем Болеславом, и приставлен неспроста. Наверняка станет выведывать, сколько войск у пруссов, какие у них крепости.

С другой стороны, в дороге от Бенедикта была только польза. Но если пруссы признают в них шпионов — смерти не миновать.

Про себя Адальберт решил откровенно поговорить с Бенедиктом и просить не ставить их миссию под угрозу.

— Ну, вот что! — сказал воевода, хлопнув ладонью по лавке. — Заночуете у меня. Завтра или послезавтра будет вам лодка.

Лодка нашлась к утру.

Епископ проснулся от того, что Бенедикт осторожно тряс его за плечо.

— Ваше преосвященство! Брат Адальберт!

— Что?

Адальберт открыл глаза.

— Есть лодка! Хорошая, крепкая. Только нам бы надо отправляться без промедления. В деревне неспокойно.

— Что случилось?

— Местные прознали, что мы плывём к пруссам. Ну и баламутят. Говорят, что пруссы не потерпят вмешательства и ответят набегом. Мы с Гневко оставили у лодки стражников, а воевода велел скорее грузить припасы и отправляться. Опасается, что не утихомирит людей.

Только этого не хватало!

Адальберт откинул овчинное одеяло, под которым проспал всю ночь. Рывком поднялся с лавки. Бенедикт сунул ему в руки кубок с водой.

— Завтракать некогда, надо сейчас отплывать. Здесь недалеко. Даст Бог, к вечеру доберёмся до пруссов, а уж там…

Он не договорил и махнул рукой.

Адальберт сделал несколько глотков. Вода была свежая — видно, из колодца, а не из реки. Передал кубок Радиму.

— Идём, брат!

Во дворе крепости их ждал Гневко с тремя дружинниками.

— Готовы, святые отцы? Ну, вот и ладно. Припасы ваши уже в лодке, вещи тоже. Воевода велел положить вам куль зерна, сушёной рыбы и бочонок пива. С голоду не пропадёте.

Сейчас, утром, Адальберт увидел, что крепость стоит не просто на холме, а на мысу, который образует изгиб реки. Здесь Висла делала крутой поворот, а за поворотом открывалось устье и бесконечная морская даль.

У епископа защемило сердце. Выйти на утлой лодчонке в эту неизвестность?

Укрепи меня, Господи, мысленно взмолился Адальберт. Укрепи и дай сил совершить предначертанное!

Широкая лодка была надёжно привязана к деревянному причалу. Полотняный парус на мачте лениво хлопал под порывами утреннего ветра. На дне лодки громоздилась поклажа, укрытая шкурами от волн и любопытных глаз.

— Ну, с Богом! — сказал им Гневко.

Он отвязал верёвку от столба и ногой оттолкнул лодку от причала.

Бенедикт сел на кормовое весло. Подтянув угол паруса, поймал им ветер, и лодка, набирая ход, пошла к выходу из устья — прямо в открытое море.

Адальберт взглянул на Радима.

Брат сидел на носу лодки, закрыв глаза, и перебирал деревянные чётки. Губы его беззвучно шептали какую-то молитву.

Ветер был несильный, но устойчивый. Лодка иногда хлопала дощатым днищем по невысоким серым волнам. Гудели туго натянутые снасти. Парус то заслонял безбрежную морскую даль, то снова открывал её взгляду епископа.

— Ничего! — улыбаясь, крикнул Адальберту Бенедикт. — Хорошая лодка! Сейчас выйдем из устья и пойдём вдоль берега.

Адальберт хотел попросить, чтобы монах не уводил лодку далеко в море. Но тут же ему стало стыдно за свою слабость. Да и что толку в близости берега, если плавать Адальберт не умеет? Он всегда считал, что истинная сила человека не в крепости тела, а в крепости душевной.

Впрочем, Бенедикт, словно услышал безмолвную просьбу епископа. Едва выйдя из устья, он налёг на кормовое весло. Парус захлопал, и лодка медленно повернула направо, пошла вдоль низкого берега, густо заросшего тощими невысокими соснами.

— Можно пока перекусить! — снова крикнул Бенедикт Адальберту. — Даже если ветер не стихнет — плыть нам часов десять. А то и больше.

Десять часов сидеть, умирая от страха перед пучиной, Адальберт не собирался. Он наклонился, распутал верёвки, которые стягивали поклажу. Развязал холщовый мешок и достал из него ячменную лепёшку и три сушёные рыбины. Рыбины были жёсткими, словно подошва. На серых боках выступали кристаллики соли. После такой еды захочется пить.

Адальберт снова пошарил в мешке и с облегчением достал кожаный мех, полный воды.

При крайности он мог бы выпить и пива, но не хотел гневить Господа без нужды.

Адальберт разломил лепёшку на три части и вместе с рыбой протянул братьям. Тщательно прожевал невкусную еду, проглотил и развязал ремешок, который стягивал горло меха. Пить хотелось сильно, но Адальберт сделал всего три глотка и протянул воду Бенедикту. Тот жадно припал к меху. Адальберт видел, как ходит вверх и вниз кадык монаха. Наконец, Бенедикт напился и протянул мех Радиму.

— Здесь вода не сильно солёная, — сказал он Адальберту, указывая за борт. — Река её разбавляет. При крайней нужде — можно пить, только недолго.

Епископ только прислонился спиной к мачте, собираясь вздремнуть, как вдруг услышал резкий свист. Что-то ударило в мачту возле самой его головы, и мачта вздрогнула, завибрировала.

— Ложись! — не своим голосом закричал Бенедикт.

Падая на дно лодки, Адальберт успел увидеть стрелу, которая торчала из мачты.

А от берега, в погоню за монахами отчаливала лодка, полная каких-то оборванцев, одетых в звериные шкуры. Оборванцы весело гикали и вопили, размахивая дубинами и луками.