Всё помнят города

Может, мы с Сияном в чём-то даже похожи. Интересно, оценил бы он мою коллекцию храмов, церквей, мечетей, дацанов и синагог? У него ведь у самого, наверное, всюду соборы, монастыри и часовенки. Вот бы взглянуть! А я бы ему показал свои. У меня они, конечно, все маленькие и скромные, но зато разные: каждой вере — свои двери! Есть католическая церковь, и молитвенный дом баптистов, небольшая мечеть, и даже скромный дацан, при котором, кстати, сейчас и живёт мой друг Кинди Кут Шари. Он помогает готовить вегетарианские угощения для прихожан, для учеников, и для их духовных наставников, а также, сшивать бусы из розовых лепестков. Похоже, ему это по душе, и я всегда радуюсь, когда гляжу на него.

А Иван Крепцов в этот вечер нашёл себе кров в домике батюшки Николая и матушки Ксении, вместе с Сияном, которого он представил просто как Яна, своим старикам. Их дом находился на улице Храмовой, совсем неподалёку от моей православной церкви. Надо заметить, она тоже невелика и скромна. Небольшая бревенчатая церковь, увенчанная восьмигранным шатром с крестом на макушке. Над крыльцом главного входа — двускатный навес на резных столбиках с небольшой луковкой на коньке, окрашенной в жёлтый цвет, с православным крестом из латуни. Зато она окружена гульбищем, как в старину — не часто такое встретишь! С севера от неё стоит деревянная колокольня. Самая вершина её на две трети поравнялась с шатром, но всё же не смела превзойти в высоте храма Божьего. А с южной стороны, на территории этой же церкви, есть неприметное кирпичное строение с покатой крышей, довольно большими окнами с обеих сторон, и с боковой дверью. Луковиц и крестов на нём нет, только Оранта висит над входом. Когда церковь строилась, это здание было у меня временным храмом, и Богородица, Нерушимой Стеной, стояла на Горнем Месте. Теперь же, когда эта постройка сделалась при церкви крестильней, её водрузили над входом.

— Много ещё работы, — вздохнул пожилой иерей, только что рассказавший Ивану об этой молодой церкви. — Досадно, что делают наспех, не по уму, на всём экономят. Вон, колокольню нашу, видал?

— И видал, и слыхал, батюшка, ещё издали, — улыбнулся ему Крепцов. — Ваш Благовест на обоих берегах Летки звучит, точно с неба откуда-то звон доносится.

— Это верно, на колокола наши спонсоры не скупились, — кивнул Николай. — А вот на материалах для её постройки, и на людях, толковых работниках, они хорошо сэкономили. Срубили её кое-как, из какого-то низкосортного дерева, так что теперь, хоть и не слыхать треска при звоне колоколов, но прихожане всё же держатся от неё подальше. Качается Благовест — и колокольня покачивается. Но стоит, с Божьей помощью…

— В Пизе не один век стоит, — успокоил его Иван. — А чуть покачиваться, она и должна немного.

— Пойди, объясни это людям, — усмехнулся старик.

— Ты почему не ешь ничего, Яшенька? — побеспокоилась Ксенья, наливая мальчику чашку чая.

Сиян задумчиво поглядел на предложенное ему угощение.

— Подожди-ка, — вдруг заметила Ксения, — это что у тебя за крестик? Никак старообрядческий? Так ты, может, потому и еду нашу не берёшь?

— Так принеси ему груши из подпола, — подсказал иерей супруге. — От земли им брать можно.

Когда та ушла, Иван вопросительно посмотрел на Сияна, встретившись с ним взглядом. И ему на миг показалось, что тут дело вовсе не в его религиозных убеждениях или принципах, а скорее в чём-то другом. В голубых глазах мальчика он прочёл некую растерянность, которой не находил причин, поэтому подсел к нему ближе — узнать, что его смущает.

— Что-то не так, Сиян? — спросил он тихо, в полной уверенности, что батюшка их не слышит.

— Я никогда этого прежде не делал, — признался мальчик.

— Не ел печенье? — удивился Крепцов. — Ну так попробуй, за чем дело стало?

— Я с трудом представляю, как… Вообще едят, — пояснил Сиян. — Вчера я ещё человеком не был.

— Вон оно что… — наконец понял диакон. — Ну, ты откуси немножко, как мы, потом разжуй, и проглоти.

— Но как я пойму, когда уже можно глотать? — недоумевал тот.

— Ты поймёшь, — с теплотой заверил его Крепцов, — это как-то само понимается. Пробуй.

Сидевший напротив них батюшка с умилением улыбнулся, глядя, как мальчик робко берёт со стола печенюшку, и осторожно кусает за самый краешек.

— Вот, молодец, — одобрил он, подвинув Сияну мисочку с мёдом.

Говорить Николай привык громко, но это вовсе не означало, что к старости у него ослаб слух. Скорее наоборот, за долгие годы службы при церкви, он привык различать даже самый тихий невнятный шёпот, о чём и решил издалека намекнуть Ивану.

— Знаешь, Ванечка, что самое, на мой взгляд, печальное, — произнёс он со вздохом. — Очень меня огорчает на исповедях неискренность прихожан. Я не могу утверждать, что они лгут, поскольку лишь Господу Богу известно, насколько правдивы их речи. Но умом-то я понимаю, что многие из этих грехов они себе просто придумали, в попытке замаскировать настоящие.

— Бог им Судья, батюшка, — пожал плечами Иван. — А о чём же рассказывают, что Вам это кажется вымыслами и ложью?

— Когда человек не желает признать, кто он на самом деле есть, — пояснил Николай. — Он иногда выдаёт себя за какого-нибудь героя-любовника, хотя с виду по нему этого точно не скажешь. Кто-то строит из себя бывшего сатаниста, недавно обращённого в веру истинную. А некоторые, говорят, что занимаются колдовством, и владеют магией. У кого на что фантазии хватит. Плохо, что я и вразумить-то их не могу. Знал бы я точно, вымысел их слова, или правда, напомнил бы, что они не со мной говорят, не мне сказки рассказывают. А Господь ведь, осуждает всякую ложь, обман и притворство. В отличие от меня, Он видит, когда человек не тот, за кого себя выдаёт! Так допустимо ли согрешать прямо во время исповеди?

К столу подошла Ксения и поставила перед Сияном тарелку мытых нарезанных груш.

— Ешь на здоровье, — улыбнулась она мальчику.

— Благодарствую, — вежливо отозвался тот.

Николай приспустил очки, и взглянул на него поверх линз.

— А ты, что скажешь по этому поводу? — спросил он Сияна.

Но вместо того, чтобы ответить батюшке, тот просто развязал свою сумку, заглянул внутрь, и нашёл там какой-то перстень, вырезанный, не то из стекла, не то, из какого-то прозрачного камня. Печатка на нём тоже была прозрачной, и её грани переливались на свету, как хрусталь.

— Вот, возьмите, — предложил он иерею. — Наденьте на правую руку, и когда в следующий раз рядом прозвучит ложь, перстень не сможет при ней оставаться прозрачным.

— Интересно, — улыбнулся батюшка Николай, с нарочито заинтересованным видом взглянув на диковину в детской руке Сияна. — И каким же тогда станет этот волшебный перстень?

— Не волшебный, — поспешил разубедить его тот. — Это такой прибор, на основе руфина. Искусственно созданного прозрачного материала, способного сопоставлять слова с мыслями, и измерять степень их соответствия. В печатке есть маленькие мембраны, улавливающие речь и думы того, на кого они будут направлены. А руфиновое кольцо под ней, сравнит одно с другим и покажет, насколько они совпадают у Вашего собеседника.

— А как он покажет? — полюбопытствовала Ксения.

— Если это будет просто невинный вымысел, руфин сделается мутным, как вода с молоком, — пояснил Сиян. — Неправда, сказанная по неведению, ошибка, глупость, вздор и напрасный слух, сделает его жёлтым. Когда ложь направлена во оправдание себя или кого-либо другого, но при этом не призвана кому-либо навредить, руфин мутнеет и зеленеет. А если ложь во спасение — он становится голубым, как сапфир, при этом не теряя прозрачности. Только учтите, у него есть…

— Меры предосторожности при эксплуатации? — подыграл ему Николай.

Сиян вдруг понял, что тот ему просто не верит, но всё же счёл своим долгом предупредить.

— Руфин имеет такое свойство, — продолжил он. — Навсегда чернеет от клеветы. То есть, если кто, уже не в шутку, и не по ошибке, а злонамеренно оговорит ближнего, тем самым нарушив 9-ю заповедь, руфин послужит Вам в свой самый последний раз. Но зато, не придётся страдать без вины тому, кого оболгали, как Руфь, или как Сусанну. Этот материал потому и был назван руфином.

— Ну, что же, спасибо, — порадовался иерей, принимая подарок мальчика. — Правда, мне этот перстень налезет, разве что, на мизинец. Но я обещаю, что буду всегда надевать его перед таинством исповеди, чтобы лучше понимать здешних прихожан. Признаюсь, понять их бывает и вправду сложно, а помочь им всё-таки хочется от души.

Сказав это, он сразу примерил подаренный перстень на палец, и подмигнул Сияну.

— Тут уже мне самому в пору покаяться, — улыбнулся старик. — Услышав твой разговор с Иваном, я чуть было не решил, что и ты не тот, за кого себя выдаёшь. И совсем забыл, что тебе 11 лет!

— Ты, главное, цени это время, и не спеши взрослеть, — поддержала супруга Ксения.

Крепцов неслышно и медленно выдохнул с облегчением.

— Ян, разве тебе самому не нужна больше эта игрушка в твоей коллекции? — спросил он мальчика, чтобы у его стариков не осталось и тени сомнения, что Сиян всего лишь ребёнок.

— Батюшке руфиновый перстень нужнее, он будет применять его, чтоб дать каждому верный совет, — ответил тот. — А мне этот прибор больше навредит, чем поможет. Я должен сам научиться отличать ложь от правды, и решать, когда верить людям, а когда нет.

— Разумно, — согласился Иван. — Но зачем же ты тогда его с собой взял?

— Так, на всякий случай, — смутился Сиян. — Немного не был в себе уверен.

— Как мне это знакомо! — протянул Николай. — Я тоже, в твоём вот возрасте, когда переходил в новую школу и не был уверен, что меня примет класс, брал с собой на первый урок маленького оловянного солдатика со штыком. Так мне было спокойнее, ведь если что, он сразу же оживёт и больно уколет любого, кто станет ко мне задираться!

Ксения сдержанно рассмеялась, и Николай с удовольствием посмеялся над этим сам.

— И однажды, настал момент, когда солдатик этот мне стал больше не нужен, — продолжил он. — Тогда я, вот так же, подарил его кому-то из новичков, а сам и без него научился решать любые конфликты с мальчишками новой школе.

— Вот и мне предстоит здесь учиться, — кивнул Сиян. — Только со своими новыми одноклассниками я пока ещё не знаком.

Мне было приятно слышать, что Сиян воспринимает меня, как школу предстоящей ему новой жизни. Он и не представлял, как скоро ему предстояло знакомство с остальными учащимися! Как раз сегодня, как я уже мог предвидеть, к ним в класс должен был прийти новый ученик, которому мои люди уже шили школьную форму.

Вечера в моём Калининском районе тихими не бывают. Не удивительно, что дед, проспавший весь день сном младенца, проснулся под вечер от громкой ругани под окном. Кто-то из завсегдатаев дворовых скамеек, снова не поделил бутылку, а может, ту женщину, которая часто им составляла компанию. Её голос тоже слышался в их перебранке.

Иосифу Адоневичу такая обстановка была в новизну и, само собой, уснуть под их крики он даже и не надеялся. На часах уже доходило девять, а он, мрачнее тучи, сидел на облезлой табуретке, и пил из надколотого бокала просроченный растворимый кофе без сахара.

— Ну, Краев… — злился он, глядя в окно на противоположный берег реки. — Тебе такой горькой жизни, как этот кофе! Семьёй обзавёлся, домом, хорошей должностью… А я вот, по твоей вине, потерял всё это! Нет под луной справедливости!

Его обида стала более густой и никакие поэтичные образы её уже больше не разбавляли. Теперь, даже сосед за стенкой, прекрасно ощущал вкус и запах этой созревшей душевной боли. Сразу поняв, откуда она исходит, дед постучал к нему в дверь. Но Адоневич никого не желал сейчас видеть, и не хотел говорить ни с кем, но всё же поднялся с табурета и, с недопитым кофе в руке, подошел на стук.

Конец ознакомительного фрагмента.