Нежить и некромант

— Ко мне, домин? Разве мы знакомы? — певуче спросила ведьма, и Миджине захотелось съёжиться или залезть под лавку.

— Пока нет, домнишоара. Разрешите представиться…

От незнакомки веяло тягучей сладостью болотных ягод, которые произрастают в топких местах. Привлекают прохожих своей яркостью и мнимой доступностью, а потом спокойно взирают с веток, как очередного путника принимает болото.

Вбирает в себя, и на какое-то время на топи опускается сытый покой.

Миджина никогда не бывала на болотах, но сейчас так явственно представила их, что сделалось страшно.

Смертные люди не чуют нитей, пронизывающих этот мир, а те, кто однажды умерли, навеки связаны с Тьмой. И видят тлен во всех вещах и прохожих, кому вскорости предназначено отойти в иной мир.

Но эта ведьма не была такой. И всё же Миджина могла бы поклясться на алтаре Создателя, что она связана со смертью, поклоняется ей или выпрашивает особые милости.

— А это моя помощница, Милеока!

О Создатель! Либо некромант над ней издевается, либо и впрямь неспособен запомнить, как звать нежить. Подумаешь, эка невидаль, перепутал имя живого трупа! Нежити вообще не положено зваться, как человеку!

Да, именно так он и и думает!

— Пойдёмте, мы проводим вас, домина. Лихих людей хватает, будем охранять вас, — предложил Салбатор де Торес.

Слова прозвучали насмешкой.

Миджина ощутила мурашки, пробежавшие по спине. Не хотелось ей даже на минуту дольше, чем это было необходимо, находиться рядом с этой Кристиной!

И дело совсем не в том, что её, Миджины, имя, некромант постоянно забывал, а ведьму сразу приметил и запечатлел в памяти. И говорил с ней так, как никогда не обращался с Миджиной.

И то верно, нежить, что с ней церемонии водить!

Даже Петер Болдер, казалось, попал под очарование новой знакомой. И смотрит на неё покровительственно, и рад вклиниться в разговор. А она знай молчит да присматривается.

— Я не делаю зелья, подобные тем, что вас интересуют, домин, — произнесла она, наконец, когда Салбатор изложил суть просьбы. Но как-то нерешительно, заискивающе. — И дело не в деньгах. Это очень опасно, вытягивает магию. Нет, рисковать так не могу.

— А другие делаете? — спросила Миждина.

— Другие? Конечно, многие делаю, — улыбнулась ведьма кончиками губ и снова посмотрела на некроманта.

С поволокой так, словно на милого друга, встреченного после долгой разлуки.

Миджина поразилась собственной смелости, когда задала вопрос про зелья. В ней говорила обида: Салбатор раз двадцать упомянул зелье омоложения, но ни разу не сказал о воскрешении своей «помощницы».

Конечно, если Миджина спросит его прямо и наедине, а так и будет, то некромант станет оправдываться тем, что нужен подходящий момент. Нельзя сразу, раскрывать, кто она такая. И прочую чушь.

Будто Миджина всё ещё наивная, не видавшая жизни селянка, которую легко обвести вокруг пальца!

Она теперь чует, если что недоговаривают. Впрочем, и здесь её навыки пока очень несовершенны. Явное притворство различить на слух несложно, особенно если оно исходит от обычного человека.

А вот с нечистью и прочими Миджина пока не может совладать. Но очень хочется.

Не верилось ей, что жизни в её теле больше нет. Странно, но именно этой ночью, такой душной и тихой, Миджина поняла, что начала привыкать к новому состоянию.

Как там сегодня говорил отец Брикинс, «надо смириться с ролью, уготованной нам Создателем. И попытаться сыграть её наилучшим образом?»

Пусть так, только упускать шанс и скромно молчать в сторонке, когда некромант и Болдер решают свои дела, как два петуха, распуская перья перед молодой курочкой, Миджина не собиралась.

— Вы можете вернуть к жизни того, кто недавно умер? — спросила она, дотронувшись до рукава платья новой знакомой.

Мужчины обернулись и посмотрели на неё с осуждением. Особенно де Торес, тот разве что не стукнул её по голове, но она решила попытать судьбу. Немедленно.

Сейчас, когда летняя ночь так душна и темна, надо решаться, где останешься: по эту сторону или уйдёшь в тень.

Навсегда. Без возврата.

— Я не некромант, домнишоара, — и снова в улыбке ведьмы промелькнуло что-то такое, от чего захотелось отшатнуться, пробормотав извинения и опустив глаза. Сила была за ней страшная, такая, от которой икается случайным прохожим, если встретятся с ней ночью на узкой дорожке.

— Я не про это, — Миджина поджала губы и гордо выпятила подбородок. Отступать она не собиралась.

— И вообще, ни про что подобное, — некромант сдавил ей руку, но и это не убавило решимости той, кому нечего терять.

Кто знает, когда другой случай представится?! Если уж смотреть в глаза Тьмы, то делать это открыто, не таясь. И не опасаясь последствий.

— Пустите, домин, или закричу!

Они как раз проходили через оживлённый квартал, а нечисть, это Миджина уже поняла, избегала огласки, предпочитая оставаться в тени.

Расчёт оказался верен. Некромант смерил её презрительным взглядом, но отпустил, пробормотав проклятие.

Его Миджина расслышала, она теперь отличалась обострёнными чувствами, как у охотничьей собаки, у которой одна роль: найти и загнать добычу. А когда это сделано, Чёрная ведьма найдена, то, выходит, Миджина больше и не нужна?

— Я хотела спросить, домнишоара, — упрямо продолжила она, чувствуя затылком, как некромант смотрит на неё и что при этом испытывает. Горячее желание воткнуть кол между лопаток. — Можно ли нежити стать человеком? Есть ли такое зелье?

— Что-то такое я слышала, — пролепетала та, к кому Миджина обращалась, и замедлила шаг. Потупила глаза, словно вспоминала. Или решала, стоит ли откровенничать со слишком настойчивыми незнакомцами. — Я сама нездешняя, но в моих краях, это возле Глуж-Сапока, говорят живёт одна ведунья. Только для того, чтобы отыскать её, надо не побояться Омертвелого Леса.

Миджине это ни о чём не говорило, но она бы сейчас и бесов Подземного мира не побоялась, только бы снова почувствовать теплоту кожи, ощутить биение живого чувствительного сердца в груди, сжимающегося от страха или от умиления.

Как было бы хорошо, если бы пение птиц на рассвете снова вызывали щемящее чувство чего-то необычного, что вот-вот должно случиться! Миджина скучала даже по страху, а ещё больше по предвкушению любви, томлению души, которое испытывала в последние месяцы жизни.