И блеснёт в тебе небо. Репортажи из самого сердца

Аметист оторвался от жёсткой оправы,

Он уверен, что золото камни не красит,

Он же знает, что он и без золота чист.

Мимо пухлых венков комплиментов и славы,

Проскользнул, игнорируя строчки в приказе,

Укатился, отпрыгнул, сбежал аметист.

Он свободен теперь, словно маленький бомжик,

Он по-прежнему чист, хоть снаружи испачкан,

Это ж он — аметист, вот такие дела.

И чихать нам, что кто-то там лезет из кожи,

Чтобы выбрать оправу, цепочку и тачку,

В ресторанах сиять украшеньем стола.

Умирают герои романов и сказок,

Хэппи-энды случались давно и неправда,

Постарела Ассоль на пустом берегу.

Но скользи, аметист, по росинчатым стразам,

По росинкам, снежинкам, бояться не надо,

Убегай, аметист, разгоняя тоску.

Не твоё это — в душном богатстве купаться,

Слушать шум лицемерно галдящего роя,

На груди пышнотелой красотки висеть.

Ты до гальки прибрежной сумеешь добраться,

И лизнёт тебя море солёным прибоем,

И блеснёт в тебе неба бездонная клеть.

Стоят вдали колючие ресниты,

Лежат меж них глубокие глазаны…

Давай грустить! И знать, что мы забыты,

Что в прошлом мы — немы и безымянны.

Мой верный друг! Не стоит, право, тратить

Ни сил, ни дум на этот лёгкий почерк,

Давай вздыхать о горестной утрате,

Грустить, грустить без слов и проволочек!

А если не грустится, то и дело

Улыбка отвечает на улыбку —

Живи, мой друг, пока не надоело,

Кружись и пой, пока играет скрипка!

Ведь главное — ручьи не все открыты,

Не все перецелованы поляны, —

Стоят вдали колючие ресниты,

Лежат меж них глубокие глазаны…

Твоих Шагов смешные Души

Рождаются и улетают.

Хочу молчать и только слушать:

Они расскажут всё, что знают.

На фоне зябкого тумана,

На поле белого листа

У Метерлинка нет изъяна,

Душа Его Письма чиста.

Душа Моих Тревог не сразу

Отдаст тебя в ночную вьюгу:

Косит там ветер диким глазом,

Его Душа полна испуга,

Поглощена девятым валом

Твоих взметнувшихся волос.

Что сделать мне, чтоб задремал он,

Но в Души Снов Твоих не вполз?

Душа Моих Стихов не верит

В то, что ликует несвобода

И в то, что запирают двери,

И в хитрости другого рода.

Моя дежурная синица

Тебя разбудит в шесть часов.

Взгляни, как в форточку струится

Душа Невысказанных Слов.

Дайте мне веточку в руки,

К ветру поставьте лицом —

Звуки бессмысленной муки

Стану я слушать сквозь сон.

Не обижаясь, не каясь,

В их колыбельной тоске

Стану качаться, срастаясь

С веткой в озябшей руке.

Им отдаваясь покорно,

Всё забывая, — аминь!

Дайте полосочку дёрна,

Чтобы расти, как полынь.

Больше не надо, не надо

Шелеста рваных страниц,

Больше не надо, не надо

Умных насмешливых лиц!

В тёмные влажные ночи

Буду качаться и петь,

В тёмные влажные очи

Диких оленей смотреть.

Вырасту тонкой и колкой,

Без человечьих проблем,

Ветру подставлю иголки,

Город забуду совсем.

А на листке из блокнота,

Найденном лет через пять,

Будет сумбурное что-то,

Кто его сможет понять?

Чёрточки, точки, кружочки,

Хаос нехоженых трав,

Ниточки и узелочки,

Камешки в тонких корнях…

Этой страсти шальные флюиды

Заискрятся, закружатся в пляске

Озорной веселящейся свиты

Серебристой колючей коляски.

А княгиня Метель остановит

Двух прозрачных хрустальных коней —

И, смеясь, эти весточки ловит

От людей, от людей, от людей! —

От горячих, тревожных созданий,

Не умеющих снег сотворить

И своих бесполезных страданий

Не умеющих в смех превратить.

Ах, княгиня Метель, я согласна

В ледяную коляску войти,

Только пусть ожиданий напрасных

Мы не встретим на нашем пути.

Дом твой чист, и стоит на изломе

Двух забвений, княгиня Метель!

Приготовь для меня в этом доме

С ледяным покрывалом постель.

Назови меня дерзкой и глупой,

Если долго не выдержу я,

А от слов, обжигающих губы,

Вся подушка растает твоя.

А мне не стать иной… и это просто

Коллизия невиданного роста:

То отойдёт, то подойдёт поближе,

То застучит дождинками по крыше,

То сердце сдавит, то в лицо смеётся,

Она при мне — как влага при колодце,

Как при крестах могил — ночные страхи,

Как сладостный гарем при падишахе.

А эти строчки — лишняя обуза,

Как тяжесть обязательного груза,

Как от беды непрочная заслонка,

Как жалоба голодного ребёнка.

Но я — в другом. И если б можно было

Уйти, чтоб эта исповедь не ныла,

В мохнатых лапах елей затаиться,

Крапивой от судьбы отгородиться,

То всё в одном сошлось бы: мы едины

С прозрачной лунной тенью от осины,

С далёким звуком плачущей гитары,

С искринками росы на лодке старой,

С тревожным взлётом мотылька ночного,

С молчанием: ни возгласа! ни слова!

Лампа настольная, храбрый вояка,

Руку за помощью к ней протяни —

С тьмой и с отчаяньем кинется в драку

Даже при том, что всесильны они.

Храбрый ночной огонёк-полусонок,

Тёплого воздуха душная гать.

Вот за стеною заплакал ребёнок,

А за другой — заскрипела кровать…

Что я такое? С ладошки сдуваю

Гнев и надежду. А жёлтый песок

Всё засыпает, и я засыпаю,

Я — этот жёлтый песочный кусок…

Жёлтый песочный настольный вояка!

Ты не тяни. Сыпь мне правду в глаза.

Боль эту можно представить двояко:

То ли рубин, то ли вся — бирюза.

Жёлтый ли, жёлтый ли цвет не изменит?

Верность и тяжесть, часы из песка,

Сколько песчаных, песочных стремлений,

Сколько эпиграфов к слову «тоска»!

Когда пружинит под ногами мох

И в крик готов сорваться каждый вздох,

Когда стволы продрогшие нежны,

От глаз людских защиты лишены,

Тогда слезливей небо, а трава,

Хоть зелена ещё, едва жива.

И мокрых веток хрупкие тельца

Всё ласковей касаются лица.

Когда ломаешь злобно их в ответ,

Когда в который раз надежды нет,

Тогда несётся прочь последний лист,

И еле слышен поздней птахи свист.

Вон, вон она! На кончике ольхи!

И стало быть, дела не так плохи.

Но нет, в тревоге мечется она:

Осина, клён, берёза, бузина!

Здесь есть ответ на каждый мой вопрос.

А ветер и вершины трёх берёз

Способны до забвенья закачать,

Им нужно только вспомнить — и начать…

Пасмурный взгляд,

Сиреневый свет океана,

Чаек полёт

И стон ненасытной волны.

Я никогда

С надеждой прощаться не стану,

Я никогда

Беду не пущу в свои сны.

Мне никогда

От снов этих не отказаться.

Мне ни за что

Без них не дойти до конца.

Я обучусь

Надеждой и верой питаться,

Я оботру

Солёные брызги с лица.

Сердце моё —

Сиреневый свет океана,

Совесть моя —

Закатного неба клинок;

В песне ветров

Ни зависти нет, ни обмана,

В голосе птиц

Лишь свежесть, да пасмурный рок.

Быстро темнело — и всё поддавалось

Тьме, лишь фонарь разгорался нарывом.

Ветер стучался в окно — и казалось —

Я уступлю его страстным порывам.

Тучи ползли черепахами к югу,

Звёзды в просветах мерцали нелепо,

Ветки черёмухи с жалобным звуком

Снова и снова царапали небо.

Дом свои окна — усталые вежды —

Тихо гасил, становясь всё чернее.

Хлопала дверь — уходила надежда,

Я утомлённо следила за нею:

Вот миновала фонарь, вот из сада

Вышла — махнула рукой на прощанье, —

Только усталость сменила утрату.

Шли предпоследние сутки молчанья…

Опять вчерашний дождь идёт,

Заводит сцены на пороге,

И мне, как прежде, в руки льёт

Всё те же всхлипы и попрёки.

Отчаянье стучится в дверь —

Оно не верит в сладость плача—

Куда идти ему теперь? —

Ко мне, ко мне — и не иначе…

Ко мне, ко мне, печальный вождь

Сухих зрачков! Уже темнеет.

Тоскливо здесь, но всё же дождь

Войти с тобою не посмеет!

Но у отчаянья глаза

Засыпаны колючей пылью,

И напряглись, как паруса,

Его измученные крылья…

Мы будем долго слушать вой

Дождя и ветра, цепенея…

Я уложу его с собой

И до утра дожить сумею…

Что было разговоров, улыбок — пропали втуне,

Что было к восходу солнца одних дерзаний, —

Осенний пианист начинает играть в июне,

Не пряча своих страданий, своих страданий.

Его ли угорелых значков на бумаге нотной

Не хочет и вечер замазать, замазать вечер?

Осенний, одинокий, и значит — бесповоротный,

Поскольку не верит уже, что возможна встреча.

На трепет облаков и знобящих ветров потуги

Он вето наложит — будет июнь, не так ли?

На праздник покидавших себя, уходивших в звуки,

Его инструмент сзывает — по шагу, капле…

Кому я бормочу, на кого озираюсь к ночи,

«Кому я повем» пиано своих сомнений?

Поведаю кому, загляну в неземные очи?

Звучит пианино громче, и всё осенней…

Уходишь в пустынные годы,

Теряешься в звёздной ночи,

Листаешь века и народы,

Пытаясь судьбу обучить…

Пытаясь о счастье поведать,

О грешной любви рассказать, —

И тянется эта беседа —

И вздохом её не прервать…

Учительский тон неуместен,

И слушать не хочет она

О боли, о жажде, о чести,

О рифмах, лишающих сна…

И знаешь, что нет совершенства,

И знанье несёшь на крыле:

Любовь — это тяга к блаженству,

Которого нет на Земле.

Ещё не верю в зло. Ещё потери,

Как ни были бы тягостны, не в счёт.

Не верю в зло, не верю в зло, не верю! —

Разыгрывают! Завтра всё пройдёт.

Ещё немного: завтра будет легче,

Ещё недельку, месяц, десять лет! —

Не утомят такого рода речи,

Упрямству и надежде края нет.

Как хорошо! За холм садится солнце,

Кричат скворцы, пруд чист и недвижим.

И полон гвалт, что издали несётся,

Неверия, созвучного с моим.

Нам с котом уютно в доме, в пустоте,

Мы не те, кто унывает, нет, не те.

Мы сидим на старом кресле и молчим,

Нам с котом уютно вместе, без причин.

А снаружи завывает бесприют.

А снаружи злобный ветер бьёт в окно.

Там тоскливо, там уюта не дают,

Там тоскливо так, угрюмо и темно.

Мы не выйдем, не зовите нас туда.

Тёплый плед, и тёплый носик у кота.

Я не вынесу прогулки под луной —

С кем угодно, только, только не со мной!

Я забыла сонных улиц красоту,

Одиночество пустынных площадей,

Под луной я потеряюсь, пропаду

В тусклом мире потерявшихся людей…

Рядом с пропастью тайны

Не оставь меня ночью одну.

Ты, любовь, обещай мне,

Что меня проведёшь по бревну.

Ты нежна, терпелива, —

Это дорого ценится здесь.

Ты смела и пуглива —

Это самая редкая смесь.

Ты, любовь, подскажи мне,

Как уйти, не оставив следа

В том заснеженном гимне,

Где хрустит под ногами мечта.

И поверь: даже мера

Беспросветной больной белизны —

Только вечная вера

В жизнерадостный трепет весны.

Дневниковая запись сильна

Тем, что точно вскрывает она,

Разбирает и судит грехи

И проступки — и некуда деться

От рассудка её… Но стихи —

Репортажи из самого сердца.

Мы с тобой так устали, мой друг,

От своих несмыкавшихся рук,

Что не знаем, как их успокоить:

Наши руки не рады весне,

Их так трудно в постели устроить,

Наши руки живут, как во сне.

Наше сердце (не наши сердца)

Беспокойству не знает конца,

Но душевных бежит революций.

И над этой загадкой корпя,

Жизнью странной, растерянной, куцей,

Мы живём, попирая себя.

Кажется, осталось мне совсем немного,

Вот дойду — и отдых разрешу себе, —

Но опять, как в сказке, делится дорога:

Потеряешь что-то на любой тропе.

Ну, какую ж выбрать? Может, между ними,

По колючим стеблям полевых цветов,

Еле слышно чьё-то повторяя имя,

Еле различая чей-то дальний зов,

Смутно вспоминая ноющую строчку

Про осенний листик, мёрзнущий в снегу:

Он лежал там долго ярко-жёлтой точкой

И на всех прохожих нагонял тоску.

Что за листик, чей он? Ах, почём я знаю!

Тот, у Пастернака, был совсем другой:

Он летал, метался, осень проклиная,

И о чьи-то двери бился головой.

Нет, что-то тревожное есть в рассвете,

И что-то жестокое. Красок контраст,

Бесстрастный какой-то и влажный ветер,

И скопище туч, словно снежный наст,

Тебя заперевший шутя: «Пусть бьётся,

Как зимняя птица в ночлеге своём».

И сумрачно так, и антенна рвётся

Куда-то, и нити дрожат у неё.

Я больше понять не могу рассвета:

Какие-то ящики грудой вдали

Согнулись и жмутся к забору, и это

Ещё не конец. С отсыревшей земли

Какой-то туман поднимается белый,

Берёза в нём скорчилась, еле видна,

И кажется, так же отчаянно смело,

Как люди, свой день начинает она.

Не утешит безумный тревогу,

А навек обвенчается с ней.

Не осилит идущий дорогу,

А затихнет под градом камней.

Мне на всех языках отвечали,

Что осилит идущий… но вот

Под камнями любви и печали

Я мертва — а дорога живёт.

Этот тонкий мотив безупречен,

И разбит, как окно, и уже

Затухающим звоном отмечен

На последнем земном этаже…

Стелется дым от костра по земле,

Словно он к ней прикован.

Что ты за весть мне принёс на крыле,

Чёрный голодный ворон?

Уж не ты ли в прошлый четверг

Звал меня громко вдаль?…

И холодно… И день померк…

И снова чего-то жаль…

Что ж ты летишь в ледяной тишине

От моего жилья?

Думаешь, все надоели мне? —

Всем надоела я.

Вновь клочок бумаги в руках

И карандаш тупой…

Но разве просто в сухих словах

Выразить, что со мной!

Как же легко поддаюсь я беде,

Пряча трусливо взгляд!

Двери тревожно скрипят в темноте —

Что-то сказать хотят.

Уж не вы ли в прошлую ночь

Душу мою скребли,

На что-то жалуясь, и помочь,

Казалось, почти могли?

Тонкие звуки дождя.

Мерно-глухие минуты

Остановились во мне…

Встану, глаза отведя:

Пристально смотрит, как будто,

Этот портрет на стене.

Пусто вокруг и свободно,

Гордости — сколько угодно, —

Значит, на поле стекла,

Как разноцветные флоксы,

Я развожу парадоксы,

Так — от угла до угла.

Я их сажаю — и значит,

Взгляд мой в окошке маячит —

Но не прорвётся никак…

Если окно разобьётся —

Что-то, наверно, проснётся,

Впрочем, и это пустяк…

Так я живу и не плачу,

Ловко вопросы запрячу

В сонной, немой тишине…

Только покажется снова —

Смотрит всё так же сурово

Этот портрет на стене.

Смотреть, смотреть без мысли. Валуны

И волны… Нет, слеза и твёрдость.

Нет, миг и сотня лет. Нет, явь и сны.

Покой и бой. Смирение и гордость.

Вот подбегает к валуну волна

Прохладная, крылатая, как птица,

Вот возникает снова, и должна

Опять исчезнуть, и опять родиться.

Нет, валуны — и волны. Валуны:

Смотреть на них, над ними, выше, выше…

И волны. Снова смерть одной волны —

Валун молчит и ничего не слышит…

Дослушай этот голос! Валуны —

Тверды, надёжны… Валуны и волны —

О, как они значения полны,

И смысла, скрытого в воде… Но полно!

Запомни этот шелест! Иногда

На валуны и волны льётся небо —

И вот уже небесная вода,

Как и земная, бьётся в камень слепо…

Не всем раскрываться под ласками солнца,

Лишь розам садовым, — умерь свою прыть!

Пускай под асфальтом в пружинку свернётся

Росток, не сумевший преграду пробить.

Его желтоватая, тонкая нить

На красный цветок не похожа нисколько.

Росток, не сумевший преграду пробить,

Судьбы равнодушной весенняя долька, —

Ну кто встрепенётся, когда среди ночи

Росток, не сумевший преграду пробить,

Начнёт извиваться рефреном меж строчек

В стихах, чтобы их неотвязно твердить?

Росток, не сумевший преграду пробить

И знающий солнечный свет понаслышке,

Тебе предначертано смолкнуть и сгнить

Под непромокаемой серою крышкой…

Зазеркалья негаснущий свет, зеркала

Никогда не откроют секрет, зеркала

Нападут и утащат к себе. Зеркала

Поведут по опасной тропе.

Осторожнее, знают о вас зеркала,

Знают вас и о вас без прикрас зеркала,

Прячут ваши грехи до поры зеркала,

Видят приторность вашей игры.

Кто шагнул, как в таинственный лес, в зеркала —

Тот ушёл в никуда и исчез. Зеркала —

Вас встречают они там и тут. Зеркала

По витринам за вами бегут.

Повторяют ли вас — кто поймёт? — зеркала,

Но бывают тягучи, как мёд, зеркала,

Незаметно увязнешь, уйдёшь в зеркала

И едва ли хоть что-то поймёшь.

Моя роковая ошибка

Украсит пустое жильё.

Моя ненаглядная пытка,

Предметы, приметы её…

Я вынесу, только бы бился

Над дверью кленовый листок,

По комнате ветер носился,

А свет проступал между строк,

Я это не вынесу. Значит,

Уйду в никуда и в давно.

Встревоженный солнечный зайчик

Всё будет стучаться в окно.

Как вам объяснить, ничего не прикрасив,

Вот эту прогулку, как вам рассказать

О мерзкой погоде (о лужах, о грязи),

В которую ночью уходишь гулять!

В тот час, когда нужно уйти от обиды,

Живущей с тобой, на постели твоей,

Прильнувшей к тебе… и уходишь с тем видом,

С которым расстаться решаются с ней.

Вдоль серого, прочного, в шрамах и пятнах,

Забора, промокшего после дождя,

С тем видом, с которым из царств тридевятых

Плетётся герой, ничего не найдя,

Забора, царящего в здешнем пейзаже,

Ему придающего пасмурный тон,

Оттенок зловещий, отчаянный даже,

Идёшь — и никак не кончается он.

Вдоль мрачного, прочного, в пятнах и шрамах,

Забора, лежащего, словно удав,

С тем видом, с которым герой мелодрамы

Домой возвращается, всё потеряв,

Забора, царящего в здешнем пейзаже

Беспомощном, жалком, с поникшей травой,

С дубком пожелтевшим, безжизненным даже,

Идёшь, и щеку вытираешь рукой…

Отбит замок, открыт засов.

Нет сожаленья, боли нет.

Тяжеловесностью годов

Не затушить мгновенья свет.

Слеза во сне, судьба в узде,

Душа вчера едва жила, —

Но по вернувшейся мечте

Она летит, не помня зла.

А где-то там, на дне небес,

Салют снегов, свечей парад,

И птичьим гвалтом полон лес,

И рукописи не горят.

Душа, уставшая от снов,

Когда-то снова упадёт

Из васильковых облаков

На колокольчиковый лёд.

Но ей небесный этот цвет

Окрасит в постоянстве грёз

Непримелькавшийся сюжет

На неотвеченный вопрос.

Не обольщайся россыпью огней,

Горой, и рощей, выросшей на ней,

И кажущейся синей и туманной.

Рекой, нам непривычно голубой —

Нева бледней её, наверно, вдвое, —

Не обольщайся лепкой кружевной

На церкви, и резьбою деревянной,

Которой эта улица полна,

И крышей нависающей; она

Не принесёт просящему покоя.

Не обольщайся! Будешь без конца

До яркого бумажного венца

Всё так же жить, не зная передышки,

Кидаясь то к надежде, то к хандре;

Провинциальный город — тишиною,

И лодочкой, причалившей к горе,

И странной красотой пожарной вышки,

Похожей на резную колокольню,