Брат мой, которого нет…

Анька одиноко шла по ночной пустынной улице. И казалось, что она не просто идет одна, а вообще существует одна во всем мире. Ночь. Темень. Никого. Только грустный, заунывный дождик шуршит листьями, будто поет песню — тоскливую песню о своем одиночестве. И как будто ничего больше в мире не должно быть — никогда — только промозглая осенняя ночь, дождь, с непонятным упорством барабанящий по листве, по лужам, по земле — будто пытающийся до кого-то достучаться, с кем-то поделиться чем-то своим, сокровенным, наболевшим. И Анька, идущая одна, окончательно и бесконечно одна, и не слышащая одинокого зова капель дождя, быть может, останавливающего ее, желающего побыть вдвоем хотя бы с ней, почему-то такой же несчастной в этот пасмурный вечер.

Но худенькая озябшая девчушка с каким-то отреченно-грустным лицом ничего не видела вокруг себя, ее мысли были далеко, там, позади, откуда она ушла, — там, где они снова поругались с Сашкой, и как всегда — насовсем. Они снова наговорили друг другу множество неприятных, злых, колючих слов, снова смотрели друг на друга холодными и делано-равнодушными глазами. Снова, снова, снова… Из-за какой-то ерунды. Слово за слово — и — не остановишь. Когда она уходила из кафе, где они собрались, чтобы отпраздновать день рождения Ромки — общего друга, Саша даже не обернулся — хотя — конечно же, он знал, что она сдернула с вешалки пальтецо, схватила сумочку и вышла. Он все знал, но не догнал. Не попросил прощенья. И даже не потребовал, чтобы она извинилась. Просто не обернулся и не вышел. Как будто и не заметил. Как будто и не было ее вовсе!..

А может, и правда не было? Эта мысль застигла Аньку врасплох своей жгучей, несправедливой неожиданностью — как это ее, Аньки, вот уже семнадцать лет живущей на этом свете на радость родителям и друзьям, могло не быть?! Могло ли? — спрашивала себя снова и снова Анька, и почему-то напрашивался страшный, жуткий в своей нелепой правдивой простоте ответ: А почему бы и нет? Могло. И ничего бы не перевернулось, если бы тебя не было. Просто — не было бы и все. «Но как же? — Думала, пытаясь убедить себя, испугавшуюся, растерявшуюся от убийственно-простых в своей прямой откровенности мыслей, Анька. — Как же? Я выйду замуж — у меня будут дети, у них еще дети, еще, еще. Ведь люди произошли от Адама и Евы. А если бы одного из них не было? Тогда что?!». «Но сейчас много людей — слишком много, — шептал каким-то противным, мерзко-скрипучим скрежетом внутренний голос, — ничего бы не случилось, если бы вдруг не стало той ячейки общества, которую ты создашь. Вот, предположим, ты не захочешь иметь детей. Или не сможешь. Или твой муж. Или у вас будет одни ребенок, у него еще один, у него еще одни. Один плюс один — маленькое потомство получается, соответственно и убытки небольшие. А больше одного сейчас мало кто рожает — материальные проблемы, жилищные. Сама знаешь».

— Нет! — Крикнула Анька и осеклась, поймав себя на том, что говорит вслух. — Нет! — мысленно ответила она своему внутреннему голосу. — Маленькое потомство тут не при чем! А если… а если мой сын, ну, или внук, правнук — предположим, кто-то из этих троих, отведенных тобой мне в потомство, — будет выдающимся ученым, литератором, музыкантом, создаст шедевр, которому будут удивляться вечно, сделает открытие, которое перевернет весь мир?

— К сожалению, или — к счастью, без любого гения можно обойтись. Я думаю, ты бы не очень переживала, если бы не существовало того или иного писателя, художника… Это бы ничуть не помешало тебе есть, спать и весело проводить время. К тому же, ты бы даже не догадывалась, что он вообще мог жить и творить свои бессмертные произведения.

— Но ведь не было бы именно его! Кого-то неповторимого и поэтому великого!

— Но никто бы об этом не знал, что его нет — все бы думали, что его не должно быть. А, скорее всего, попросту — не думали. Жили бы и жили себе. Общество ведь все равно идет вперед, вверх, и каждый выдающийся человек — просто ступенька в этой лестнице под ногами миллиардов людей, даже не глядящих под ноги. И одну ступеньку вполне может заменить другая. От этого восхождение не остановится, и лестница не поведет вниз, назад — к истокам человечества, потому что ее путь только наверх, вопреки всему и всем.

— Так для чего же жить? Жить вообще? Чтобы есть, спать?

Конец ознакомительного фрагмента.