Неточные совпадения
Г-жа Простакова (Правдину). Батюшка, не погуби ты меня,
что тебе прибыли? Не возможно
ль как-нибудь указ поотменить? Все ли указы исполняются?
Вот в
чем дело, батюшка. За молитвы родителей наших, — нам, грешным, где б и умолить, — даровал нам Господь Митрофанушку. Мы все делали, чтоб он у нас стал таков, как изволишь его видеть. Не угодно
ль, мой батюшка, взять на себя труд и посмотреть, как он у нас выучен?
Г-жа Простакова (Тришке). А ты, скот, подойди поближе. Не говорила
ль я тебе, воровская харя, чтоб ты кафтан пустил шире. Дитя, первое, растет; другое, дитя и без узкого кафтана деликатного сложения. Скажи, болван,
чем ты оправдаешься?
Ты
что задумался, мой друг, скажи мне, долго
ль здесь останесся?
Софья. Возможно
ль, дядюшка, чтоб были в свете такие жалкие люди, в которых дурное чувство родится точно оттого,
что есть в других хорошее. Добродетельный человек сжалиться должен над такими несчастными.
— Нам придется здесь ночевать, — сказал он с досадою, — в такую метель через горы не переедешь.
Что? были
ль обвалы на Крестовой? — спросил он извозчика.
Тогда — не правда ли? — в пустыне,
Вдали от суетной молвы,
Я вам не нравилась…
Что ж ныне
Меня преследуете вы?
Зачем у вас я на примете?
Не потому
ль,
что в высшем свете
Теперь являться я должна;
Что я богата и знатна,
Что муж в сраженьях изувечен,
Что нас за то ласкает двор?
Не потому
ль,
что мой позор
Теперь бы всеми был замечен
И мог бы в обществе принесть
Вам соблазнительную честь?
Изображу
ль в картине верной
Уединенный кабинет,
Где мод воспитанник примерный
Одет, раздет и вновь одет?
Всё,
чем для прихоти обильной
Торгует Лондон щепетильный
И по Балтическим волнам
За лес и сало возит нам,
Всё,
что в Париже вкус голодный,
Полезный промысел избрав,
Изобретает для забав,
Для роскоши, для неги модной, —
Всё украшало кабинет
Философа в осьмнадцать лет.
Кто б ни был ты, о мой читатель,
Друг, недруг, я хочу с тобой
Расстаться нынче как приятель.
Прости.
Чего бы ты за мной
Здесь ни искал в строфах небрежных,
Воспоминаний ли мятежных,
Отдохновенья
ль от трудов,
Живых картин, иль острых слов,
Иль грамматических ошибок,
Дай Бог, чтоб в этой книжке ты
Для развлеченья, для мечты,
Для сердца, для журнальных сшибок
Хотя крупицу мог найти.
За сим расстанемся, прости!
Гм! гм! Читатель благородный,
Здорова
ль ваша вся родня?
Позвольте: может быть, угодно
Теперь узнать вам от меня,
Что значит именно родные.
Родные люди вот какие:
Мы их обязаны ласкать,
Любить, душевно уважать
И, по обычаю народа,
О Рождестве их навещать
Или по почте поздравлять,
Чтоб остальное время года
Не думали о нас они…
Итак, дай Бог им долги дни!
Но ей нельзя. Нельзя? Но
что же?
Да Ольга слово уж дала
Онегину. О Боже, Боже!
Что слышит он? Она могла…
Возможно
ль? Чуть лишь из пеленок,
Кокетка, ветреный ребенок!
Уж хитрость ведает она,
Уж изменять научена!
Не в силах Ленский снесть удара;
Проказы женские кляня,
Выходит, требует коня
И скачет. Пистолетов пара,
Две пули — больше ничего —
Вдруг разрешат судьбу его.
Она его не подымает
И, не сводя с него очей,
От жадных уст не отымает
Бесчувственной руки своей…
О
чем теперь ее мечтанье?
Проходит долгое молчанье,
И тихо наконец она:
«Довольно; встаньте. Я должна
Вам объясниться откровенно.
Онегин, помните
ль тот час,
Когда в саду, в аллее нас
Судьба свела, и так смиренно
Урок ваш выслушала я?
Сегодня очередь моя.
«Онегин, я тогда моложе,
Я лучше, кажется, была,
И я любила вас; и
что же?
Что в сердце вашем я нашла?
Какой ответ? одну суровость.
Не правда
ль? Вам была не новость
Смиренной девочки любовь?
И нынче — Боже! — стынет кровь,
Как только вспомню взгляд холодный
И эту проповедь… Но вас
Я не виню: в тот страшный час
Вы поступили благородно,
Вы были правы предо мной.
Я благодарна всей душой…
Как их писали в мощны годы,
Как было встарь заведено…»
— Одни торжественные оды!
И, полно, друг; не всё
ль равно?
Припомни,
что сказал сатирик!
«Чужого толка» хитрый лирик
Ужели для тебя сносней
Унылых наших рифмачей? —
«Но всё в элегии ничтожно;
Пустая цель ее жалка;
Меж тем цель оды высока
И благородна…» Тут бы можно
Поспорить нам, но я молчу:
Два века ссорить не хочу.
Пошли приветы, поздравленья:
Татьяна всех благодарит.
Когда же дело до Евгенья
Дошло, то девы томный вид,
Ее смущение, усталость
В его душе родили жалость:
Он молча поклонился ей;
Но как-то взор его очей
Был чудно нежен. Оттого ли,
Что он и вправду тронут был,
Иль он, кокетствуя, шалил,
Невольно
ль, иль из доброй воли,
Но взор сей нежность изъявил:
Он сердце Тани оживил.
— Зачем же так неблагосклонно
Вы отзываетесь о нем?
За то
ль,
что мы неугомонно
Хлопочем, судим обо всем,
Что пылких душ неосторожность
Самолюбивую ничтожность
Иль оскорбляет, иль смешит,
Что ум, любя простор, теснит,
Что слишком часто разговоры
Принять мы рады за дела,
Что глупость ветрена и зла,
Что важным людям важны вздоры,
И
что посредственность одна
Нам по плечу и не странна?
Что может быть на свете хуже
Семьи, где бедная жена
Грустит о недостойном муже,
И днем и вечером одна;
Где скучный муж, ей цену зная
(Судьбу, однако ж, проклиная),
Всегда нахмурен, молчалив,
Сердит и холодно-ревнив!
Таков я. И того
ль искали
Вы чистой, пламенной душой,
Когда с такою простотой,
С таким умом ко мне писали?
Ужели жребий вам такой
Назначен строгою судьбой?
Весь вечер Ленский был рассеян,
То молчалив, то весел вновь;
Но тот, кто музою взлелеян,
Всегда таков: нахмуря бровь,
Садился он за клавикорды
И брал на них одни аккорды,
То, к Ольге взоры устремив,
Шептал: не правда
ль? я счастлив.
Но поздно; время ехать. Сжалось
В нем сердце, полное тоской;
Прощаясь с девой молодой,
Оно как будто разрывалось.
Она глядит ему в лицо.
«
Что с вами?» — «Так». — И на крыльцо.
Мои богини!
что вы? где вы?
Внемлите мой печальный глас:
Всё те же
ль вы? другие
ль девы,
Сменив, не заменили вас?
Услышу
ль вновь я ваши хоры?
Узрю ли русской Терпсихоры
Душой исполненный полет?
Иль взор унылый не найдет
Знакомых лиц на сцене скучной,
И, устремив на чуждый свет
Разочарованный лорнет,
Веселья зритель равнодушный,
Безмолвно буду я зевать
И о былом воспоминать?
«Не влюблена
ль она?» — «В кого же?
Буянов сватался: отказ.
Ивану Петушкову — тоже.
Гусар Пыхтин гостил у нас;
Уж как он Танею прельщался,
Как мелким бесом рассыпался!
Я думала: пойдет авось;
Куда! и снова дело врозь». —
«
Что ж, матушка? за
чем же стало?
В Москву, на ярманку невест!
Там, слышно, много праздных мест» —
«Ох, мой отец! доходу мало». —
«Довольно для одной зимы,
Не то уж дам хоть я взаймы».
— Я тут еще беды не вижу.
«Да скука, вот беда, мой друг».
— Я модный свет ваш ненавижу;
Милее мне домашний круг,
Где я могу… — «Опять эклога!
Да полно, милый, ради Бога.
Ну
что ж? ты едешь: очень жаль.
Ах, слушай, Ленский; да нельзя
льУвидеть мне Филлиду эту,
Предмет и мыслей, и пера,
И слез, и рифм et cetera?..
Представь меня». — «Ты шутишь». — «Нету».
— Я рад. — «Когда же?» — Хоть сейчас
Они с охотой примут нас.
Всё тот же
ль он иль усмирился?
Иль корчит так же чудака?
Скажите,
чем он возвратился?
Что нам представит он пока?
Чем ныне явится? Мельмотом,
Космополитом, патриотом,
Гарольдом, квакером, ханжой,
Иль маской щегольнет иной,
Иль просто будет добрый малой,
Как вы да я, как целый свет?
По крайней мере мой совет:
Отстать от моды обветшалой.
Довольно он морочил свет…
— Знаком он вам? — И да и нет.
За
что ж виновнее Татьяна?
За то
ль,
что в милой простоте
Она не ведает обмана
И верит избранной мечте?
За то
ль,
что любит без искусства,
Послушная влеченью чувства,
Что так доверчива она,
Что от небес одарена
Воображением мятежным,
Умом и волею живой,
И своенравной головой,
И сердцем пламенным и нежным?
Ужели не простите ей
Вы легкомыслия страстей?
Да и стоило
ль теперь, после всего,
что было, стараться побеждать все эти новые мизерные затруднения? Стоило
ль, например, стараться интриговать, чтобы Свидригайлов не ходил к Порфирию; изучать, разузнавать, терять время на какого-нибудь Свидригайлова!
— Это все вздор, — сказал Свидригайлов, намачивая полотенце и прикладывая его к голове, — а я вас одним словом могу осадить и все ваши подозрения в прах уничтожить. Знаете
ль вы, например,
что я женюсь?
— Жизни! Вы
что за пророк, много
ль вы знаете? Ищите и обрящете. Вас, может, бог на этом и ждал. Да и не навек она, цепь-то…
«Двадцать копеек мои унес, — злобно проговорил Раскольников, оставшись один. — Ну пусть и с того тоже возьмет, да и отпустит с ним девочку, тем и кончится… И
чего я ввязался тут помогать? Ну мне
ль помогать? Имею
ль я право помогать? Да пусть их переглотают друг друга живьем, — мне-то
чего? И как я смел отдать эти двадцать копеек. Разве они мои?»
— «А было
ль известно тебе, Миколаю, в тот самый день,
что такую-то вдову в такой-то день и час с сестрой ее убили и ограбили?» — «Знать не знаю, ведать не ведаю.
Ну, да мало
ль мне мыслей тогда пришло в голову, так
что я положил все это обдумать потом, но все-таки почел неделикатным обнаружить перед вами,
что знаю секрет.
Изверились, да и думаете,
что я вам грубо льщу; да много
ль вы еще и жили-то?
— А правда
ль,
что вы, — перебил вдруг опять Раскольников дрожащим от злобы голосом, в котором слышалась какая-то радость обиды, — правда
ль,
что вы сказали вашей невесте… в тот самый час, как от нее согласие получили,
что всего больше рады тому…
что она нищая… потому
что выгоднее брать жену из нищеты, чтоб потом над ней властвовать… и попрекать тем,
что она вами облагодетельствована?
И заметили
ль вы, Родион Романович, раз навсегда,
что все эти петербургские иностранцы, то есть, главное, немцы, которые к нам откудова-то приезжают, все глупее нас!
— «А не слыхали
ль чего, шуму какого и прочего?» — «Ничего не слыхали такого особенного».
И неужель ты думаешь,
что я не знал, например, хоть того,
что если уж начал я себя спрашивать и допрашивать: имею
ль я право власть иметь? — то, стало быть, не имею права власть иметь.
— Ну, и руки греет, и наплевать! Так
что ж,
что греет! — крикнул вдруг Разумихин, как-то неестественно раздражаясь, — я разве хвалил тебе то,
что он руки греет? Я говорил,
что он в своем роде только хорош! А прямо-то, во всех-то родах смотреть — так много
ль людей хороших останется? Да я уверен,
что за меня тогда совсем с требухой всего-то одну печеную луковицу дадут, да и то если с тобой в придачу!..
— Я, знаете, человек холостой, этак несветский и неизвестный, и к тому же законченный человек, закоченелый человек-с, в семя пошел и… и… и заметили
ль вы, Родион Романович,
что у нас, то есть у нас в России-с, и всего более в наших петербургских кружках, если два умные человека, не слишком еще между собою знакомые, но, так сказать, взаимно друг друга уважающие, вот как мы теперь с вами-с, сойдутся вместе, то целых полчаса никак не могут найти темы для разговора, — коченеют друг перед другом, сидят и взаимно конфузятся.
Катерина. Да
что ты затеяла-то, греховодница! Можно ли это! Подумала
ль ты?
Что ты!
Что ты!
Кабанов. Кулигин, надо, брат, бежать, искать ее. Я, братец, знаешь,
чего боюсь? Как бы она с тоски-то на себя руки не наложила! Уж так тоскует, так тоскует,
что ах! На нее-то глядя, сердце рвется.
Чего ж вы смотрели-то? Давно
ль она ушла-то?
Кабанов. Как можно за себя ручаться, мало
ль что может в голову прийти.
«Ах, ты, обжора! ах, злодей!»
Тут Ваську Повар укоряет:
«Не стыдно
ль стен тебе, не только
что людей?
Возможно
ль,
что меня никто не примечает,
Как ни тянусь я целый час?
Отцы, понятно
ль вам, на
что́ здесь мечу я?..
Лягушка, на лугу увидевши Вола,
Затеяла сама в дородстве с ним сравняться:
Она завистлива была.
И ну топорщиться, пыхтеть и надуваться.
«Смотри-ка, квакушка,
что, буду
ль я с него?»
Подруге говорит. «Нет, кумушка, далёко!» —
«Гляди же, как теперь раздуюсь я широко.
Ну, каково?
Пополнилась ли я?» — «Почти
что ничего». —
«Ну, как теперь?» — «Всё то ж». Пыхтела да пыхтела
И кончила моя затейница на том,
Что, не сравнявшись с Волом,
С натуги лопнула и — околела.
Мартышка, в Зеркале увидя образ свой,
Тихохонько Медведя толк ногой:
«Смотри-ка», говорит: «кум милый мой!
Что́ это там за рожа?
Какие у неё ужимки и прыжки!
Я удавилась бы с тоски,
Когда бы на неё хоть чуть была похожа.
А, ведь, признайся, есть
Из кумушек моих таких кривляк пять-шесть:
Я даже их могу по пальцам перечесть». —
«
Чем кумушек считать трудиться,
Не лучше
ль на себя, кума, оборотиться?»
Ей Мишка отвечал.
Но Мишенькин совет лишь попусту пропал.
Видал я иногда,
Что есть такие господа
(И эта басенка им сделана в подарок),
Которым тысячей не жаль на вздор сорить,
А думают хозяйству подспорить,
Коль свечки сберегут огарок,
И рады за него с людьми поднять содом.
С такою бережью диковинка
ль,
что дом
Скорёшенько пойдёт вверх дном?
Уставши, наконец, тянуться, выправляться,
С досадою Барбосу он сказал,
Который у воза хозяйского лежал:
«Не правда
ль, надобно признаться,
Что в городе у вас
Народ без толку и без глаз?
Одним лишь Откупщик страдает,
Что он не досыпает,
Уж божьего
ль боится он суда,
Иль, просто, трусит разориться...
Навозну кучу разрывая,
Петух нашёл Жемчужное Зерно
И говорит: «Куда оно?
Какая вещь пустая!
Не глупо
ль,
что его высоко так ценят?
А я бы, право, был гораздо боле рад
Зерну ячменному: оно не столь хоть видно,
Да сытно».
Огудалова. Ну,
что уж! Такие
ль хорошие-то бывают!
Тут он взял от меня тетрадку и начал немилосердно разбирать каждый стих и каждое слово, издеваясь надо мной самым колким образом. Я не вытерпел, вырвал из рук его мою тетрадку и сказал,
что уж отроду не покажу ему своих сочинений. Швабрин посмеялся и над этой угрозою. «Посмотрим, — сказал он, — сдержишь ли ты свое слово: стихотворцам нужен слушатель, как Ивану Кузмичу графинчик водки перед обедом. А кто эта Маша, перед которой изъясняешься в нежной страсти и в любовной напасти? Уж не Марья
ль Ивановна?»