Неточные совпадения
Узнав все эти подробности, княгиня
не нашла ничего предосудительного в сближении своей дочери с Варенькой, тем более что Варенька имела манеры и воспитание самые хорошие: отлично говорила по-французски и по-английски, а главное — передала от г-жи Шталь сожаление, что она по
болезни лишена удовольствия познакомиться с княгиней.
Он увидал ее всю во время ее
болезни,
узнал ее душу, к ему казалось, что он никогда до тех пор
не любил ее.
Что сами благодаря этой роскоши стали тряпки, а
не люди, и
болезней черт
знает каких понабрались, и уж нет осьмнадцатилетнего мальчишки, который бы
не испробовал всего: и зубов у него нет, и плешив, — так хотят теперь и этих заразить.
Поди ты сладь с человеком!
не верит в Бога, а верит, что если почешется переносье, то непременно умрет; пропустит мимо создание поэта, ясное как день, все проникнутое согласием и высокою мудростью простоты, а бросится именно на то, где какой-нибудь удалец напутает, наплетет, изломает, выворотит природу, и ему оно понравится, и он станет кричать: «Вот оно, вот настоящее знание тайн сердца!» Всю жизнь
не ставит в грош докторов, а кончится тем, что обратится наконец к бабе, которая лечит зашептываньями и заплевками, или, еще лучше, выдумает сам какой-нибудь декохт из невесть какой дряни, которая, бог
знает почему, вообразится ему именно средством против его
болезни.
— Кой черт улики! А впрочем, именно по улике, да улика-то эта
не улика, вот что требуется доказать! Это точь-в-точь как сначала они забрали и заподозрили этих, как бишь их… Коха да Пестрякова. Тьфу! Как это все глупо делается, даже вчуже гадко становится! Пестряков-то, может, сегодня ко мне зайдет… Кстати, Родя, ты эту штуку уж
знаешь, еще до
болезни случилось, ровно накануне того, как ты в обморок в конторе упал, когда там про это рассказывали…
Он был очень беспокоен, посылал о ней справляться. Скоро
узнал он, что
болезнь ее
не опасна.
Узнав, в свою очередь, что он об ней так тоскует и заботится, Соня прислала ему записку, написанную карандашом, и уведомляла его, что ей гораздо легче, что у ней пустая, легкая простуда и что она скоро, очень скоро, придет повидаться с ним на работу. Когда он читал эту записку, сердце его сильно и больно билось.
Мне надо быть на похоронах того самого раздавленного лошадьми чиновника, про которого вы… тоже
знаете… — прибавил он, тотчас же рассердившись за это прибавление, а потом тотчас же еще более раздражившись, — мне это все надоело-с, слышите ли, и давно уже… я отчасти от этого и болен был… одним словом, — почти вскрикнул он, почувствовав, что фраза о
болезни еще более некстати, — одним словом: извольте или спрашивать меня, или отпустить сейчас же… а если спрашивать, то
не иначе как по форме-с!
— То есть
не в сумасшедшие. Я, брат, кажется, слишком тебе разболтался… Поразило, видишь ли, его давеча то, что тебя один только этот пункт интересует; теперь ясно, почему интересует;
зная все обстоятельства… и как это тебя раздражило тогда и вместе с
болезнью сплелось… Я, брат, пьян немного, только черт его
знает, у него какая-то есть своя идея… Я тебе говорю: на душевных
болезнях помешался. А только ты плюнь…
— Нет, есть: как между больным и здоровым. Легкие у чахоточного
не в том положении, как у нас с вами, хоть устроены одинаково. Мы приблизительно
знаем, отчего происходят телесные недуги; а нравственные
болезни происходят от дурного воспитания, от всяких пустяков, которыми сызмала набивают людские головы, от безобразного состояния общества, одним словом. Исправьте общество, и
болезней не будет.
— Ого, вы кусаетесь? Нет, право же, он недюжинный, — примирительно заговорила она. — Я познакомилась с ним года два тому назад, в Нижнем, он там
не привился. Город меркантильный и ежегодно полтора месяца сходит с ума: все купцы, купцы, эдакие огромные, ярмарка, женщины, потрясающие кутежи. Он там сильно пил, нажил какую-то
болезнь. Я научила его как можно больше кушать сладостей, это совершенно излечивает от пьянства. А то он,
знаете, в ресторанах философствовал за угощение…
«Если б я влюбился в нее, она вытеснила бы из меня все… Что — все? Она меня назвала неизлечимым умником, сказала, что такие, как я,
болезнь мира. Это неверно. Неправда. Я —
не книжник,
не догматик,
не моралист. Я
знаю много, но
не пытаюсь учить.
Не выдумываю теории, которые всегда ограничивают свободный рост мысли и воображения».
Все слышали, что Вера Васильевна больна, и пришли наведаться. Татьяна Марковна объявила, что Вера накануне прозябла и на два дня осталась в комнате, а сама внутренне страдала от этой лжи,
не зная, какая правда кроется под этой подложной
болезнью, и даже
не смела пригласить доктора, который тотчас
узнал бы, что
болезни нет, а есть моральное расстройство, которому должна быть причина.
Вера сообщала, бывало, своей подруге мелочной календарь вседневной своей жизни, событий, ощущений, впечатлений, даже чувств, доверила и о своих отношениях к Марку, но скрыла от нее катастрофу, сказав только, что все кончено, что они разошлись навсегда — и только. Жена священника
не знала истории обрыва до конца и приписала
болезнь Веры отчаянию разлуки.
От Крицкой
узнали о продолжительной прогулке Райского с Верой накануне семейного праздника. После этого Вера объявлена была больною, заболела и сама Татьяна Марковна, дом был назаперти, никого
не принимали. Райский ходил как угорелый, бегая от всех; доктора неопределенно говорили о
болезни…
Я
узнал потом, что этот доктор (вот тот самый молодой человек, с которым я поссорился и который с самого прибытия Макара Ивановича лечил его) весьма внимательно относился к пациенту и —
не умею я только говорить их медицинским языком — предполагал в нем целое осложнение разных
болезней.
— Ну да, так я и
знал, народные предрассудки: «лягу, дескать, да, чего доброго, уж и
не встану» — вот чего очень часто боятся в народе и предпочитают лучше проходить
болезнь на ногах, чем лечь в больницу. А вас, Макар Иванович, просто тоска берет, тоска по волюшке да по большой дорожке — вот и вся
болезнь; отвыкли подолгу на месте жить. Ведь вы — так называемый странник? Ну, а бродяжество в нашем народе почти обращается в страсть. Это я
не раз заметил за народом. Наш народ — бродяга по преимуществу.
Я пристал к нему, и вот что
узнал, к большому моему удивлению: ребенок был от князя Сергея Сокольского. Лидия Ахмакова, вследствие ли
болезни или просто по фантастичности характера, действовала иногда как помешанная. Она увлеклась князем еще до Версилова, а князь «
не затруднился принять ее любовь», выразился Васин. Связь продолжалась мгновение: они, как уже известно, поссорились, и Лидия прогнала от себя князя, «чему, кажется, тот был рад».
Теперь сделаю резюме: ко дню и часу моего выхода после
болезни Ламберт стоял на следующих двух точках (это-то уж я теперь наверно
знаю): первое, взять с Анны Андреевны за документ вексель
не менее как в тридцать тысяч и затем помочь ей напугать князя, похитить его и с ним вдруг обвенчать ее — одним словом, в этом роде. Тут даже составлен был целый план; ждали только моей помощи, то есть самого документа.
В то утро, то есть когда я встал с постели после рецидива
болезни, он зашел ко мне, и тут я в первый раз
узнал от него об их общем тогдашнем соглашении насчет мамы и Макара Ивановича; причем он заметил, что хоть старику и легче, но доктор за него положительно
не отвечает.
Я
не знал, на что решиться, чтобы предупредить
болезнь, и закурил сигару.
— Так я и
знала… Она останется верна себе до конца и никогда
не выдаст себя. Но ведь она
не могла
не видеть, зачем вы пришли к нам? Тем более что ваша
болезнь, кажется, совсем
не позволяет выходить из дому.
Зося металась в страшном бреду и никого
не узнавала; доктор сидел у ее изголовья и по секундам отсчитывал ход
болезни, как капитан, который ведет свой корабль среди бушующего моря.
— Ни одной минуты
не принимаю тебя за реальную правду, — как-то яростно даже вскричал Иван. — Ты ложь, ты
болезнь моя, ты призрак. Я только
не знаю, чем тебя истребить, и вижу, что некоторое время надобно прострадать. Ты моя галлюцинация. Ты воплощение меня самого, только одной, впрочем, моей стороны… моих мыслей и чувств, только самых гадких и глупых. С этой стороны ты мог бы быть даже мне любопытен, если бы только мне было время с тобой возиться…
Не зная ничего в медицине, рискну высказать предположение, что действительно, может быть, ужасным напряжением воли своей он успел на время отдалить
болезнь, мечтая, разумеется, совсем преодолеть ее.
Когда и кем насадилось оно и в нашем подгородном монастыре,
не могу сказать, но в нем уже считалось третье преемничество старцев, и старец Зосима был из них последним, но и он уже почти помирал от слабости и
болезней, а заменить его даже и
не знали кем.
Знаю, бывало, что так у ней всегда
болезнь начиналась, что завтра же она кликушей выкликать начнет и что смешок этот теперешний, маленький, никакого восторга
не означает, ну да ведь хоть и обман, да восторг.
— Мне сегодня необыкновенно легче, но я уже
знаю, что это всего лишь минута. Я мою
болезнь теперь безошибочно понимаю. Если же я вам кажусь столь веселым, то ничем и никогда
не могли вы меня столь обрадовать, как сделав такое замечание. Ибо для счастия созданы люди, и кто вполне счастлив, тот прямо удостоен сказать себе: «Я выполнил завет Божий на сей земле». Все праведные, все святые, все святые мученики были все счастливы.
Но впоследствии я с удивлением
узнал от специалистов-медиков, что тут никакого нет притворства, что это страшная женская
болезнь, и кажется, по преимуществу у нас на Руси, свидетельствующая о тяжелой судьбе нашей сельской женщины,
болезнь, происходящая от изнурительных работ слишком вскоре после тяжелых, неправильных, безо всякой медицинской помощи родов; кроме того, от безвыходного горя, от побоев и проч., чего иные женские натуры выносить по общему примеру все-таки
не могут.
Меня поражало уже то, что я
не мог в нем открыть страсти ни к еде, ни к вину, ни к охоте, ни к курским соловьям, ни к голубям, страдающим падучей
болезнью, ни к русской литературе, ни к иноходцам, ни к венгеркам, ни к карточной и биллиардной игре, ни к танцевальным вечерам, ни к поездкам в губернские и столичные города, ни к бумажным фабрикам и свеклосахарным заводам, ни к раскрашенным беседкам, ни к чаю, ни к доведенным до разврата пристяжным, ни даже к толстым кучерам, подпоясанным под самыми мышками, к тем великолепным кучерам, у которых, бог
знает почему, от каждого движения шеи глаза косятся и лезут вон…
— Жаль, что мы незнакомы с вами, — начал он: — медику нужно доверие; а может быть, мне и удастся заслужить ваше. Они
не понимают вашей
болезни, тут нужна некоторая догадливость. Слушать вашу грудь, давать вам микстуры — совершенно напрасно. Нужно только одно:
знать ваше положение и подумать вместе, можно ли что-нибудь сделать. Вы будете помогать мне в этом?
— А как стало легко! — вся
болезнь прошла, — и Верочка встала, идет, бежит, и опять на поле, и опять резвится, бегает, и опять думает: «как же это я могла переносить паралич?» — «это потому, что я родилась в параличе,
не знала, как ходят и бегают; а если б
знала,
не перенесла бы», — и бегает, резвится.
Не будучи ни так нервно чувствителен, как Шефсбюри, ни так тревожлив за здоровье друзей, как Гладстон, я нисколько
не обеспокоился газетной вестью о
болезни человека, которого вчера видел совершенно здоровым, — конечно, бывают
болезни очень быстрые; император Павел, например, хирел недолго, но от апоплексического удара Гарибальди был далек, а если б с ним что и случилось, кто-нибудь из общих друзей дал бы
знать.
Ехать к Гарибальди было поздно. Я отправился к Маццини и
не застал его, потом — к одной даме, от которой
узнал главные черты министерского сострадания к
болезни великого человека. Туда пришел и Маццини, таким я его еще
не видал: в его чертах, в его голосе были слезы.
— Устенька, вы уже большая девушка и поймете все, что я вам скажу… да. Вы
знаете, как я всегда любил вас, — я
не отделял вас от своей дочери, но сейчас нам, кажется, придется расстаться. Дело в том, что
болезнь Диди до известной степени заразительна, то есть она может передаться предрасположенному к подобным страданиям субъекту. Я
не желаю и
не имею права рисковать вашим здоровьем. Скажу откровенно, мне очень тяжело расставаться, но заставляют обстоятельства.
—
Не знаю, я только боюсь… Мне даже домой хочется уехать. Ты
знаешь, доктор у меня нашел
болезнь: нервы.
И когда
болезнь, скудость, истощение тела, боязнь, вредная телу, возмущают мысль твою в радости упования твоего и в попечении по Господу: тогда
знай, что живет в тебе тело, а
не Христос».
— Я, н-н-нет! Я ведь… Вы, может быть,
не знаете, я ведь по прирожденной
болезни моей даже совсем женщин
не знаю.
И потому я
не имею права… к тому же я мнителен, я… я убежден, что в этом доме меня
не могут обидеть и любят меня более, чем я стою, но я
знаю (я ведь наверно
знаю), что после двадцати лет
болезни непременно должно было что-нибудь да остаться, так что нельзя
не смеяться надо мной… иногда… ведь так?
Родион Потапыч сидел на своей Рублихе и ничего
не хотел
знать. Благодаря штольне углубление дошло уже до сорок шестой сажени. Шахта стоила громадных денег, но за нее поэтому так и держались все. Смертельная
болезнь только может подтачивать организм с такой последовательностью, как эта шахта. Но Родион Потапыч один
не терял веры в свое детище и боялся только одного: что компания
не даст дальнейших ассигновок.
Странно, что на лицо он чрезвычайно свеж, чего я обыкновенно
не замечал в детях, подверженных этой
болезни, Марья Петровна занимается огородом и цветами — большая до них охотница и
знает хорошо это дело.
Ты уже должен
знать, что 14 августа Иван Дмитриевич прибыл в Иркутск с старшим своим сыном Вячеславом. Дорога ему помогла, но
болезнь еще
не уничтожена. Будет там опять пачкаться. Дай бог, чтоб это шло там удачнее, нежели здесь в продолжение нескольких месяцев. Просто страшно было на него смотреть.
Не знаю, можно ли ему будет добраться до вас. Мне это необыкновенно, кажется, удалось, но и тут тебя, добрый друг,
не поймал. Авось когда-нибудь как-нибудь свидимся.
Барон Штейнгейль — в Петербурге, С. Г. Волконский, И. Д. Якушкин (по
болезни до излечения), А. Н. Сутгоф, А. В. Ентальцев — в Москве, Е. П. Оболенский, П. Н. Свистунов — в Калуге, Г. С. Батеньков — в Белеве (в деревне у Елагиной), И. А. Анненков (на службе) — в Нижнем-Новгороде, М. И. Муравьев-Апостол — в Твери, С. П. Трубецкой, А. А. Быстрицкий — в Киеве, Н. В. Басаргин — временно в Смоленской губернии у Барышникова.
Не знаю еще, где бросит якорь.
— Люба, скажи мне…
не бойся говорить правду, что бы ни было… Мне сейчас там, в доме, сказали, что будто ты больна одной
болезнью…
знаешь, такой, которая называется дурной
болезнью. Если ты мне хоть сколько-нибудь веришь, скажи, голубчик, скажи, так это или нет?
— Вот я именно и
не знаю, как начать-то, — сказала Женька нерешительно. — Вот что, Сергей Иванович, больная я… Понимаете? — нехорошо больна… Самою гадкою
болезнью… Вы
знаете, — какой?
Из рассказов их и разговоров с другими я
узнал, к большой моей радости, что доктор Деобольт
не нашел никакой чахотки у моей матери, но зато нашел другие важные
болезни, от которых и начал было лечить ее; что лекарства ей очень помогли сначала, но что потом она стала очень тосковать о детях и доктор принужден был ее отпустить; что он дал ей лекарств на всю зиму, а весною приказал пить кумыс, и что для этого мы поедем в какую-то прекрасную деревню, и что мы с отцом и Евсеичем будем там удить рыбку.
От него я
узнал, что все гости и родные на другой же день моей
болезни разъехались; одна только добрейшая моя крестная мать, Аксинья Степановна, видя в мучительной тревоге и страхе моих родителей, осталась в Багрове, чтоб при случае в чем-нибудь помочь им, тогда как ее собственные дети, оставшиеся дома, были
не очень здоровы.
Десять мешков я сейчас отдам за это монастырю; коли, говорю, своих
не найду, так прихожане за меня сложатся; а сделал это потому, что
не вытерпел, вина захотелось!» — «Отчего ж, говорит, ты
не пришел и
не сказал мне: я бы тебе дал немного, потому —
знаю, что
болезнь этакая с человеком бывает!..» — «
Не посмел, говорю, ваше преподобие!» Однакоже он написал владыке собственноручное письмо, товарищи они были по академии.
«Завален работою, а в собрание, однако, едет!» — подумала Клеопатра Петровна и от такого невнимания Вихрова даже заболела. Катишь Прыхина,
узнав об ее
болезни, немедленно прискакала утешать ее, но Клеопатра Петровна и слушать ее
не хотела: она рыдала, металась по постели и все выговаривала подруге...
Не знаю, поняла ли Нелли все, что я ей говорил. Я был взволнован и от рассказа и от недавней
болезни; но я бросился к Наташе. Было уже поздно, час девятый, когда я вошел к ней.
Я
знал, что их очень озабочивает в эту минуту процесс с князем Валковским, повернувшийся для них
не совсем хорошо, и что у них случились еще новые неприятности, расстроившие Николая Сергеича до
болезни.