Неточные совпадения
С следующего дня, наблюдая неизвестного своего друга, Кити заметила, что М-llе Варенька и с Левиным и его
женщиной находится уже в тех отношениях, как и с другими своими protégés. Она подходила к ним, разговаривала,
служила переводчицей для
женщины, не умевшей говорить ни на одном иностранном языке.
Клим подумал: нового в ее улыбке только то, что она легкая и быстрая. Эта
женщина раздражала его. Почему она работает на революцию, и что может делать такая незаметная, бездарная? Она должна бы
служить сиделкой в больнице или обучать детей грамоте где-нибудь в глухом селе. Помолчав, он стал рассказывать ей, как мужики поднимали колокол, как они разграбили хлебный магазин. Говорил насмешливо и с намерением обидеть ее. Вторя его словам, холодно кипел дождь.
Волнуемый томлением о
женщине, Клим чувствовал, что он тупеет, линяет, становится одержимым, как Макаров, и до ненависти завидовал Дронову, который хотя и получил волчий билет, но на чем-то успокоился и, поступив
служить в контору Варавки, продолжал упрямо готовиться к экзамену зрелости у Томилина.
К собору, где
служили молебен, Самгин не пошел, а остановился в городском саду и оттуда посмотрел на площадь; она была точно огромное блюдо, наполненное салатом из овощей, зонтики и платья
женщин очень напоминали куски свеклы, моркови, огурцов. Сад был тоже набит людями, образовав тесные группы, они тревожно ворчали; на одной скамье стоял длинный, лысый чиновник и кричал...
Он взял ее руки и стал целовать их со всею нежностью, на какую был способен. Его настроила лирически эта бедность, покорная печаль вещей, уставших
служить людям, и человек, который тоже покорно, как вещь,
служит им. Совершенно необыкновенные слова просились на язык ему, хотелось назвать ее так, как он не называл еще ни одну
женщину.
— Разве вы не допускаете, что я тоже могу
служить причиной беспокойства? «Поверит или нет?» — тотчас же спросил он себя, но
женщина снова согнулась над шитьем, тихо и неопределенно сказав...
— Я —
служу науке, конкретнее говоря —
женщинам.
Он не замечал ничего, что могло бы изменить простое и ясное представление о Таисье:
женщина чем-то обязана Дронову, благодарно
служит ему, и ей неловко, трудно переменить хозяина, хотя она видит все его пороки и понимает, что жизнь с ним не обеспечивает ее будущего.
— Люблю лакеев, — сказала Алина неприлично громко. — В наше время только они умеют
служить женщине рыцарски. Слушай — где Макаров?
— Народу — никто не
служит, вот что! — громко сказала высокая, тощая
женщина в мужском пальто. — Никто, кроме есеровской партии.
Играя с тетками, я
служил, говорю, твоему делу, то есть пробуждению страсти в твоей мраморной кузине, с тою только разницею, что без тебя это дело пошло было впрок. Итальянец, граф Милари, должно быть,
служит по этой же части, то есть развивает страсти в
женщинах, и едва ли не успешнее тебя. Он повадился ездить в те же дни и часы, когда мы играли в карты, а Николай Васильевич не нарадовался, глядя на свое семейное счастье.
Больше же всех была приятна Нехлюдову милая молодая чета дочери генерала с ее мужем. Дочь эта была некрасивая, простодушная молодая
женщина, вся поглощенная своими первыми двумя детьми; муж ее, за которого она после долгой борьбы с родителями вышла по любви, либеральный кандидат московского университета, скромный и умный,
служил и занимался статистикой, в особенности инородцами, которых он изучал, любил и старался спасти от вымирания.
— Вам не угодно отвечать. Я не имею права продолжать расспросов. Но я могу просить у вас дозволения рассказать вам о себе самом то, что может
послужить к увеличению доверия между нами? Да? благодарю вас. От чего бы то ни было, но вы страдаете? Я также. Я страстно люблю
женщину, которая даже не знает и никогда не должна узнать, что я люблю ее. Жалеете ли вы меня?
И как прекрасен народ, толпящийся на площадях, на улицах: каждый из этих юношей, каждая из этих молодых
женщин и девушек могли бы
служить моделью для статуи.
Тон общества менялся наглазно; быстрое нравственное падение
служило печальным доказательством, как мало развито было между русскими аристократами чувство личного достоинства. Никто (кроме
женщин) не смел показать участия, произнести теплого слова о родных, о друзьях, которым еще вчера жали руку, но которые за ночь были взяты. Напротив, являлись дикие фанатики рабства, одни из подлости, а другие хуже — бескорыстно.
Братья и сестры его боялись и не имели с ним никаких сношений, наши люди обходили его дом, чтоб не встретиться с ним, и бледнели при его виде;
женщины страшились его наглых преследований, дворовые
служили молебны, чтоб не достаться ему.
У большинства помещиков было принято за правило не допускать браков между дворовыми людьми. Говорилось прямо: раз вышла девка замуж — она уж не слуга; ей впору детей родить, а не господам
служить. А иные к этому цинично прибавляли: на них, кобыл, и жеребцов не напасешься! С девки всегда спрашивалось больше, нежели с замужней
женщины: и лишняя талька пряжи, и лишний вершок кружева, и т. д. Поэтому был прямой расчет, чтобы девичье целомудрие не нарушалось.
Она
служила повитухой, разбирала семейные ссоры и споры, лечила детей, сказывала наизусть «Сон богородицы», чтобы
женщины заучивали его «на счастье», давала хозяйственные советы...
Причиной повышенной плодовитости
женщин и такой же рождаемости
служит, во-первых, праздность ссыльных, живущих в колонии, вынужденное домоседство мужей и сожителей, вследствие отсутствия у них отхожих промыслов и заработков, и монотонность жизни, при которой удовлетворение половых инстинктов является часто единственным возможным развлечением, и, во-вторых, то обстоятельство, что большинство
женщин принадлежит здесь к производительным возрастам.
Шведский писатель Стриндберг, известный женоненавистник, желающий, чтобы
женщина была только рабыней и
служила прихотям мужчины, в сущности единомышленник гиляков; если б ему случилось приехать на Сев<ерный> Сахалин, то они долго бы его обнимали.
К сожительству не
служат помехой ни старость
женщины, ни различие вероисповеданий, ни бродяжеское состояние.
А подневольное состояние
женщины, ее бедность и унижение
служат развитию проституции.
О каких-либо работах не могло быть и речи, так как «только провинившиеся или не заслужившие мужской благосклонности» попадали на работу в кухне, остальные же
служили «потребностям» и пили мертвую, и в конце концов
женщины, по словам Власова, были развращаемы до такой степени, что в состоянии какого-то ошеломления «продавали своих детей за штоф спирта».
8 сентября, в праздник, я после обедни выходил из церкви с одним молодым чиновником, и как раз в это время несли на носилках покойника; несли четверо каторжных, оборванные, с грубыми испитыми лицами, похожие на наших городских нищих; следом шли двое таких же, запасных,
женщина с двумя детьми и черный грузин Келбокиани, одетый в вольное платье (он
служит писарем и зовут его князем), и все, по-видимому, спешили, боясь не застать в церкви священника.
Есть же еще мужчины, ночующие в тюрьмах, и холостые солдаты, для которых «необходимым предметом для удовлетворения естественных потребностей», как выразился когда-то один из здешних начальников,
служат всё те же ссыльные или прикосновенные к ссылке
женщины.
Отбывши срок, каторжная
женщина перечисляется в поселенческое состояние и уже перестает получать кормовое и одежное довольствие; таким образом, на Сахалине перевод в поселки совсем не
служит облегчением участи: каторжницам, получающим от казны пай, живется легче, чем поселкам, и чем дольше срок каторги, тем лучше для
женщины, а если она бессрочная, то это значит, что она обеспечена куском хлеба бессрочно.
Каторжная
женщина получает арестантский пай, который она съедает вместе с сожителем; иногда этот бабий пай
служит единственным источником пропитания семьи.
Чулок вязать!..» Слова эти глупо-справедливы, и они-то могут
служить довольно категорическим ответом на то, почему у нас
женщина в семье находится в таком рабском положении и почему самодурство тяготеет над ней с особенной силою.
Ее пленяли и Гретхен, и пушкинская Татьяна, и мать Гракхов, и та
женщина, кормящая своею грудью отца, для которой она могла
служить едва ли не лучшей натурщицей в целом мире.
Он, не долго думая, объяснился с Беком в том роде, что так как он, Бек, не может позволить ему, Лобачевскому, завести приватную медицинскую школу для
женщин, которая никому и ничему мешать не может, то, в силу своего непреодолимого влечения к этому делу, он, Лобачевский, не может более
служить вместе с ним, Беком, и просит отпуска.
И удивительное дело. Митя Смоковников, живший до тех пор только питьем, едой, картами, вином,
женщинами, задумался в первый раз над жизнью. И думы эти не оставили его, а разворачивали его душу всё дальше и дальше. Ему предлагали место, где была большая польза. Он отказался и решил на то, что у него было, купить именье, жениться и, как сумеет,
служить народу.
Так и сделали. Она ушла в родильный дом; он исподволь подыскивал квартиру. Две комнаты; одна будет
служить общею спальней, в другой — его кабинет, приемная и столовая. И прислугу он нанял, пожилую
женщину, не ветрогонку и добрую; сумеет и суп сварить, и кусок говядины изжарить, и за малюткой углядит, покуда матери дома не будет.
Театр, который всегда был глашатаем мод будущего, может в этом случае
послужить отличнейшим указателем тех требований, которые предъявляет вивёр-буржуа [прожигатель жизни] к современной
женщине, как носительнице особых примет, знаменующих пол.
Она дает тон курорту; на ней одной можно воочию убедиться, до какого совершенства может быть доведена выкормка
женщины, поставившей себе целью останавливать на своих атурах вожделеющие взоры мужчин, и в какой мере платье должно
служить, так сказать, осуществлением этой выкормки.
Не зная, как провести вечер, он решился съездить еще к одному своему знакомому, который, бог его знает, где
служил, в думе ли, в сенате ли секретарем, но только имел свой дом, жену, очень добрую
женщину, которая сама всегда разливала чай, и разливала его очень вкусно, всегда сама делала ботвинью и салат, тоже очень вкусно.
Он забывал, что она не
служила, не играла в карты, что у ней не было завода, что отличный стол и лучшее вино почти не имеют цены в глазах
женщины, а между тем он заставлял ее жить этою жизнью.
В молодости,
служа в гвардии и будучи мужчиною красивым и ловким, князь существовал на счет слабости
женщин, потом женился на довольно, казалось бы, богатой
женщине, но это пошло не в прок, так что, быв еще уездным предводителем, успел все женино состояние выпустить в трубу и ныне существовал более старым кредитом и некоторыми другими средствами, о которых нам потом придется несколько догадаться.
— Умная
женщина была маменька, Арина Петровна, — фантазирует Порфирий Владимирыч, — умела и спросить, да и приласкать умела — оттого и
служили ей все с удовольствием! однако и за ней грешки водились! Ой, много было за покойницей блох!
Эта жалость к людям и меня все более беспокоит. Нам обоим, как я сказал уже, все мастера казались хорошими людьми, а жизнь — была плоха, недостойна их, невыносимо скучна. В дни зимних вьюг, когда все на земле — дома, деревья — тряслось, выло, плакало и великопостно звонили унылые колокола, скука вливалась в мастерскую волною, тяжкой, как свинец, давила на людей, умерщвляя в них все живое, вытаскивая в кабак, к
женщинам, которые
служили таким же средством забыться, как водка.
Одним словом, обе сестры принадлежали к типу тех
женщин, которые создают культ мужчины и всю жизнь
служат кому-нибудь.
«Было, — говорю, — сие так, что племянница моя, дочь брата моего, что в приказные вышел и
служит советником, приехав из губернии, начала обременять понятия моей жены, что якобы наш мужской пол должен в скорости обратиться в ничтожество, а женский над нами будет властвовать и господствовать; то я ей на это возразил несколько апостольским словом, но как она на то начала, громко хохоча, козлякать и брыкать, книги мои без толку порицая, то я, в книгах нового сочинения достаточной практики по бедности своей не имея, а чувствуя, что стерпеть сию обиду всему мужскому колену не должен, то я, не зная, что на все ее слова ей отвечать, сказал ей: „Буде ты столь превосходно умна, то скажи, говорю, мне такое поучение, чтоб я признал тебя в чем-нибудь наученною“; но тут, владыко, и жена моя, хотя она всегда до сего часа была
женщина богобоязненная и ко мне почтительная, но вдруг тоже к сей племяннице за женский пол присоединилась, и зачали вдвоем столь громко цокотать, как две сороки, „что вас, говорят, больше нашего учат, а мы вас все-таки как захотим, так обманываем“, то я, преосвященный владыко, дабы унять им оное обуявшее их бессмыслие, потеряв спокойствие, воскликнул...
Крискент
служил всенощную, утром
женщины шли в церковь к обедне, потом к чаю собирались кой-кто из знакомых старушек, съедали именинный пирог, и тем все дело кончалось.
Евсей часто бывал в одном доме, где жили доктор и журналист, за которыми он должен был следить. У доктора
служила кормилица Маша, полная и круглая
женщина с весёлым взглядом голубых глаз. Она была ласкова, говорила быстро, а иные слова растягивала, точно пела их. Чисто одетая в белый или голубой сарафан, с бусами на голой шее, пышногрудая, сытая, здоровая, она нравилась Евсею.
Это одна из тех трущоб, которые открываются на имя
женщин, переставших быть
женщинами, и
служат лишь притонами для воров, которым не позволили бы иметь свою квартиру. Сюда заманиваются под разными предлогами пьяные и обираются дочиста.
Наша встреча, это наше супружество были лишь эпизодом, каких будет еще немало в жизни этой живой, богато одаренной
женщины. Все лучшее в мире, как я уже сказал, было к ее услугам и получалось ею совершенно даром, и даже идеи и модное умственное движение
служили ей для наслаждения, разнообразя ей жизнь, и я был лишь извозчиком, который довез ее от одного увлечения к другому. Теперь уж я не нужен ей, она выпорхнет, и я останусь один.
Окончив разливанье, которым так любовались художественные натуры села Протозанова, Патрикей Семеныч сходил с возвышения и становился за стулом у бабушки, и отсюда опять продолжал давать молча тон мужской прислуге и
служить предметом восторгов для наблюдавших за ним из своего секрета
женщин.
Я родился на свет, облагодетельствованный настоящим порядком вещей, но я из этого порядка не извлек для себя никакой личной выгоды: я не
служил, я крестов и чинов никаких от правительства не получал, состояния себе не скапливал, а напротив — делил его и буду еще делить между многими, как умею; семейное гнездо мое разрушил и, как ни тяжело мне это было, сгубил и извратил судьбу добрейшей и преданнейшей мне
женщины…
Глафира. Рада
служить вам всем, чем могу. Откройте мне свою душу! Впрочем, не надо, я догадываюсь. Вы
женщина светская, значит, легкомысленная — вы влюблены?
— Вы забыли?.. Это хорошо и может
послужить уроком для других
женщин, как вас понимать! — не унималась Домна Осиповна.
— По-моему, ты совершенно неправильно объясняешь сам себя, — начал он. — Ты ничего осязательного не сделал не по самолюбию своему, а потому, что идеал твой был всегда высок, и ты по натуре своей брезглив ко всякой пошлости. Наконец, черт возьми! — и при этом Тюменев как будто бы даже разгорячился. — Неужели всякий человек непременно обязан
служить всему обществу? Достаточно, если он
послужил в жизни двум — трем личностям: ты вот
женщин всегда очень глубоко любил, не как мы — ветреники!