Неточные совпадения
Александровская колонна неприятно напоминала фабричную трубу, из которой вылетел бронзовый ангел и нелепо
застыл в
воздухе, как бы соображая, куда бросить крест.
Около дырявых, ободранных кошей суетилась подвижная полунагая толпа ребят, денно-нощно работали женщины, эти безответные труженицы в духе добрых азиатских нравов, и вечно ничего не делали сами башкиры, попивая кумыс и разъезжая по окрестностям на своих мохноногих лошадках; по ночам около кошей горели яркие огни, и в тихом
воздухе таяла и
стыла башкирская монотонная песня, рассказывавшая про подвиги башкирских богатырей, особенно о знаменитом Салавате.
Кругом было тихо. Сонный
воздух точно
застыл. Густой туман спустился в самую долину, и начало моросить.
Сестрица умеет и в обморок падать, и истерику представлять. Матушка знает, что она не взаправду падает, а только «умеет», и все-таки до страху боится истерических упражнений. Поэтому рука ее
застывает на
воздухе.
Погода становится суровее:
стынут болота; тонким, как стекло, льдом покрывается между кочками вода с белыми пузырями запертого под ней
воздуха; некуда приютиться гаршнепу, как он ни мал, нет нигде куска талой грязи — гаршнеп и тут еще держится, но уже бросается к родничкам и паточинам.
И тихого ангела бог ниспослал
В подземные копи, — в мгновенье
И говор, и грохот работ замолчал,
И замерло словно движенье,
Чужие, свои — со слезами в глазах,
Взволнованны, бледны, суровы,
Стояли кругом. На недвижных ногах
Не издали звука оковы,
И в
воздухе поднятый молот
застыл…
Всё тихо — ни песни, ни речи…
Казалось, что каждый здесь с нами делил
И горечь, и счастие встречи!
Святая, святая была тишина!
Какой-то высокой печали,
Какой-то торжественной думы полна.
Потом, по просьбе моей, достали мне кусочки или висюльки сосновой смолы, которая везде по стенам и косякам топилась, капала, даже текла понемножку,
застывая и засыхая на дороге и вися в
воздухе маленькими сосульками, совершенно похожими своим наружным видом на обыкновенные ледяные сосульки.
Одна рука уперлась в бок, другая полукругом
застыла в
воздухе, голова склонена набок, роскошные плечи чуть вздрагивают, ноги каблучками притопывают, и вот она, словно павушка-лебедушка, истово плывет по хороводу, а парни так и стонут кругом, не «калегварды», а настоящие русские парни, в синих распашных сибирках, в красных александрийских рубашках, в сапогах навыпуск, в поярковых шляпах, утыканных кругом разноцветными перьями…
И уже никого. И на секунду, несясь стремглав,
застыло: вон, во втором этаже, в стеклянной, повисшей на
воздухе, клетке — мужчина и женщина — в поцелуе, стоя — она всем телом сломанно отогнулась назад. Это — навеки, последний раз…
Однажды, ночью, когда никого около него не было, он потянулся, чтобы достать стакан воды, стоявший на ночном столике. Но рука его
застыла в
воздухе…
Глаза ее смотрели широко; одна рука выбилась из-под заячьего одеяла и
застыла в
воздухе.
Вода тоже сера и холодна; течение ее незаметно; кажется, что она
застыла, уснула вместе с пустыми домами, рядами лавок, окрашенных в грязно-желтый цвет. Когда сквозь облака смотрит белесое солнце, все вокруг немножко посветлеет, вода отражает серую ткань неба, — наша лодка висит в
воздухе между двух небес; каменные здания тоже приподнимаются и чуть заметно плывут к Волге, Оке. Вокруг лодки качаются разбитые бочки, ящики, корзины, щепа и солома, иногда мертвой змеей проплывет жердь или бревно.
Проводив его глазами, Егорушка обнял колени руками и склонил голову… Горячие лучи жгли ему затылок, шею и спину. Заунывная песня то замирала, то опять проносилась в стоячем, душном
воздухе, ручей монотонно журчал, лошади жевали, а время тянулось бесконечно, точно и оно
застыло и остановилось. Казалось, что с утра прошло уже сто лет… Не хотел ли бог, чтобы Егорушка, бричка и лошади замерли в этом
воздухе и, как холмы, окаменели бы и остались навеки на одном месте?
Через минуту бричка тронулась в путь. Точно она ехала назад, а не дальше, путники видели то же самое, что и до полудня. Холмы все еще тонули в лиловой дали, и не было видно их конца; мелькал бурьян, булыжник, проносились сжатые полосы, и все те же грачи да коршун, солидно взмахивающий крыльями, летали над степью.
Воздух все больше
застывал от зноя и тишины, покорная природа цепенела в молчании… Ни ветра, ни бодрого, свежего звука, ни облачка.
Еще бы, кажется, небольшое усилие, одна потуга, и степь взяла бы верх. Но невидимая гнетущая сила мало-помалу сковала ветер и
воздух, уложила пыль, и опять, как будто ничего не было, наступила тишина. Облако спряталось, загорелые холмы нахмурились,
воздух покорно
застыл, и одни только встревоженные чибисы где-то плакали и жаловались на судьбу…
Самовар погас, и теперь в комнате так тихо, что кажется — и
воздух в ней
застыл, сгустился до плотности её стен…
Белое тело ничего этого не пропускало к сердцу, несмотря на то, что дядя говорил прекрасно и с одушевлением, слова его, выходя из уст,
стыли в
воздухе и терялись в пространстве.
Воздух был недвижим; деревья в соседнем саду словно
застыли; на поверхности реки — ни малейшей зыби; с другой стороны реки доносился смутный городской гомон и стук; здесь, на Выборгской, — царствовала тишина и благорастворение
воздухов.
Когда еще доктор осматривал больных, с улицы донесся какой-то подавленный стон. Немного погодя звук повторился и
застыл в
воздухе протяжным унылым воем. Без сомнения, это были волки.
Отвлеченная мысль осуществляется в цехе, группа людей, собравшихся около нее, во имя ее, — необходимый организм ее развития; но как скоро она достигла своей возмужалости в цехе, цех делается ей вреден, ей надобно дохнуть
воздухом и взглянуть на свет, как зародышу после девятимесячного прозябения в матери; ей надобна среда более широкая; между тем и люди касты, столь полезные своей мысли при начальном развитии ее, теряют свое значение,
застывают, останавливаются, не идут вперед, ревниво отталкивают новое, страшатся упустить руно свое, хотят для себя за собою удержать мысль.
Был седьмой час вечера — время, когда белая акация и сирень пахнут так сильно, что, кажется,
воздух и сами деревья
стынут от своего запаха.
Но всего больше весь
воздух шевелится и ходит оттого, что — как он где нагреется, так поднимается кверху, а как
остынет, так идет книзу.
Если на
воздухе летучая вода делается жидкой водой — значит,
воздух холоднее летучей воды, и вода будет
стыть, а
воздух греться.
Если из крепкой воды делается на
воздухе жидкая вода — значит,
воздух теплее, он будет
стыть, крепнуть, а лед греться.
Если на
воздухе из воды делается пар, высыхает вода — значит,
воздух теплее, он будет
стыть, а вода греться.
От тепла все вещи раздаются. Вода от тепла раздается и вся разойдется на такие маленькие частички, что их глазом не видать, и уйдет в
воздух. Частички эти, пары, носятся в
воздухе, и их не видно, покуда
воздух тепел. Но остуди
воздух, и сейчас пар
остынет и станет виден.
Это бывает оттого, что где-нибудь на земле
воздух очень разогреется, а в другом месте
остынет, — тогда и начинается ветер, и низом идет холодный дух, а верхом — теплый, так же как с надворья в избу.
Губка держит в себе воду, и воды не видать, покуда губка не сожмется; но только что пожмешь ее, вода польется. Так же и
воздух держит в себе воду, пока он горяч, а как он
остынет, так вода польется.
Если летом вынесешь из погреба холодный горшок, по нем сейчас сядут капли воды. Откуда взялась эта вода? Она тут и была. Только пока тепло было, ее не видно было, а как ушло тепло из
воздуха в холодный горшок,
воздух вокруг горшка
остыл, и капли сели. То же бывает и на окнах. В горнице тепло, и пары держатся в
воздухе; но с надворья
остынут окна, и снутри, подле окон,
воздух охолодеет, и потекут капли.
Еще не успевшая
остыть от дневного зноя земля излучала в
воздух тепло, и от этого было немного душно.