Неточные совпадения
Да
кто там еще? (Подходит к окну.)Не хочу, не хочу! Не нужно, не нужно! (Отходя.)Надоели, черт
возьми! Не впускай, Осип!
Иди сюда, гляди,
кто здесь!» —
Сказал Игнатий Прохоров,
Взяв к бревнам приваленную
Дугу.
Г-жа Простакова. Врет он, друг мой сердечный! Нашел деньги, ни с
кем не делись. Все себе
возьми, Митрофанушка. Не учись этой дурацкой науке.
Скотинин. Да коль доказывать, что ученье вздор, так
возьмем дядю Вавилу Фалелеича. О грамоте никто от него и не слыхивал, ни он ни от
кого слышать не хотел; а какова была голоушка!
Поняли, что кому-нибудь да надо верх
взять, и послали сказать соседям: будем друг с дружкой до тех пор головами тяпаться, пока
кто кого перетяпает.
«Откуда
взял я это? Разумом, что ли, дошел я до того, что надо любить ближнего и не душить его? Мне сказали это в детстве, и я радостно поверил, потому что мне сказали то, что было у меня в душе. А
кто открыл это? Не разум. Разум открыл борьбу за существование и закон, требующий того, чтобы душить всех, мешающих удовлетворению моих желаний. Это вывод разума. А любить другого не мог открыть разум, потому что это неразумно».
Она оглянулась,
кому передать веер, и хозяйка, улыбаясь ей,
взяла его.
Уж не раз испытав с пользою известное ему средство заглушать свою досаду и всё, кажущееся дурным, сделать опять хорошим, Левин и теперь употребил это средство. Он посмотрел, как шагал Мишка, ворочая огромные
комья земли, налипавшей на каждой ноге, слез с лошади,
взял у Василья севалку и пошел рассевать.
— А эта женщина, — перебил его Николай Левин, указывая на нее, — моя подруга жизни, Марья Николаевна. Я
взял ее из дома, — и он дернулся шеей, говоря это. — Но люблю ее и уважаю и всех,
кто меня хочет знать, — прибавил он, возвышая голос и хмурясь, — прошу любить и уважать ее. Она всё равно что моя жена, всё равно. Так вот, ты знаешь, с
кем имеешь дело. И если думаешь, что ты унизишься, так вот Бог, а вот порог.
Вот люди! все они таковы: знают заранее все дурные стороны поступка, помогают, советуют, даже одобряют его, видя невозможность другого средства, — а потом умывают руки и отворачиваются с негодованием от того,
кто имел смелость
взять на себя всю тягость ответственности. Все они таковы, даже самые добрые, самые умные!..
Казалось, как будто он хотел
взять их приступом; весеннее ли расположение подействовало на него, или толкал его
кто сзади, только он протеснялся решительно вперед, несмотря ни на что; откупщик получил от него такой толчок, что пошатнулся и чуть-чуть удержался на одной ноге, не то бы, конечно, повалил за собою целый ряд; почтмейстер тоже отступился и посмотрел на него с изумлением, смешанным с довольно тонкой иронией, но он на них не поглядел; он видел только вдали блондинку, надевавшую длинную перчатку и, без сомнения, сгоравшую желанием пуститься летать по паркету.
— А
кто их заводил? Сами завелись: накопилось шерсти, сбыть некуды, я и начал ткать сукна, да и сукна толстые, простые; по дешевой цене их тут же на рынках у меня и разбирают. Рыбью шелуху, например, сбрасывали на мой берег шесть лет сряду; ну, куды ее девать? я начал с нее варить клей, да сорок тысяч и
взял. Ведь у меня всё так.
Чувство умиления, с которым я слушал Гришу, не могло долго продолжаться, во-первых, потому, что любопытство мое было насыщено, а во-вторых, потому, что я отсидел себе ноги, сидя на одном месте, и мне хотелось присоединиться к общему шептанью и возне, которые слышались сзади меня в темном чулане. Кто-то
взял меня за руку и шепотом сказал: «Чья это рука?» В чулане было совершенно темно; но по одному прикосновению и голосу, который шептал мне над самым ухом, я тотчас узнал Катеньку.
В контору надо было идти все прямо и при втором повороте
взять влево: она была тут в двух шагах. Но, дойдя до первого поворота, он остановился, подумал, поворотил в переулок и пошел обходом, через две улицы, — может быть, безо всякой цели, а может быть, чтобы хоть минуту еще протянуть и выиграть время. Он шел и смотрел в землю. Вдруг как будто
кто шепнул ему что-то на ухо. Он поднял голову и увидал, что стоит у тогодома, у самых ворот. С того вечера он здесь не был и мимо не проходил.
— Я догадался тогда, Соня, — продолжал он восторженно, — что власть дается только тому,
кто посмеет наклониться и
взять ее.
— Фу! перемешал! — хлопнул себя по лбу Порфирий. — Черт
возьми, у меня с этим делом ум за разум заходит! — обратился он, как бы даже извиняясь, к Раскольникову, — нам ведь так бы важно узнать, не видал ли
кто их, в восьмом часу, в квартире-то, что мне и вообразись сейчас, что вы тоже могли бы сказать… совсем перемешал!
Робинзон. Не знаю,
кому буфет сдать. Твой хозяин не
возьмет ли?
Вожеватов. Женихи платятся. Как
кому понравилась дочка, так и раскошеливайся… Потом на приданое
возьмет с жениха, а приданого не спрашивай.
— Благодари от меня того,
кто тебя прислал; а растерянную полтину постарайся подобрать на возвратном пути и
возьми себе на водку».
Тут он
взял от меня тетрадку и начал немилосердно разбирать каждый стих и каждое слово, издеваясь надо мной самым колким образом. Я не вытерпел, вырвал из рук его мою тетрадку и сказал, что уж отроду не покажу ему своих сочинений. Швабрин посмеялся и над этой угрозою. «Посмотрим, — сказал он, — сдержишь ли ты свое слово: стихотворцам нужен слушатель, как Ивану Кузмичу графинчик водки перед обедом. А
кто эта Маша, перед которой изъясняешься в нежной страсти и в любовной напасти? Уж не Марья ль Ивановна?»
Сюда! за мной! скорей! скорей!
Свечей побольше, фонарей!
Где домовые? Ба! знакомые всё лица!
Дочь, Софья Павловна! страмница!
Бесстыдница! где! с
кем! Ни дать ни
взять она,
Как мать ее, покойница жена.
Бывало, я с дражайшей половиной
Чуть врознь — уж где-нибудь с мужчиной!
Побойся бога, как? чем он тебя прельстил?
Сама его безумным называла!
Нет! глупость на меня и слепота напала!
Всё это заговор, и в заговоре был
Он сам, и гости все. За что я так наказан!..
— Постой, погоди! — веселым голосом попросил Осип, плавно поводя рукою в воздухе. — Ну, а если
взять человека в пределах краткой жизни, тогда — как?
Кто он будет? Вот некоторые достоверно говорят, что, дескать, люди — хозяева на земле…
— Я не спрашиваю —
кто, я спрашиваю — за что? И я надеюсь, Борис, что ты не знаешь, что такое революционеры, социалисты и
кому они служат.
Возьми еще брусники, Матвей!
— Фабричные, мастеровые,
кто наделы сохранил, теперь продают их, — ломают деревню, как гнилое дерево! Продают землю как-то зря. Сосед мой, ткач, продал полторы десятины за четыреста восемьдесят целковых, сына обездолил, парень на крахмальный завод нанялся. А печник из села, против нас, за одну десятину
взял четыреста…
— Применяют безобразное, чтоб подчеркнуть красоту, понимаешь? Они, милейший мой, знают,
кого чем
взять за жабры. Из-за этой душечки уже две дуэли было…
— Пушка — инструмент,
кто его в руки
возьмет, тому он и служит, — поучительно сказал Яков, закусив губу и натягивая на ногу сапог; он встал и, выставив ногу вперед, критически посмотрел на нее. — Значит, против нас двинули царскую гвардию, при-виле-ги-ро-ванное войско, — разломив длинное слово, он усмешливо взглянул на Клима. — Так что… — тут Яков какое-то слово проглотил, — так что, любезный хозяин, спасибо и не беспокойтесь: сегодня мы отсюда уйдем.
Флаг исчез, его
взял и сунул за пазуху синеватого пальто человек, похожий на солдата. Исчез в толпе и тот,
кто поднял флаг, а из-за спины Самгина, сильно толкнув его, вывернулся жуткий кочегар Илья и затрубил, разламывая толпу, пробиваясь вперед...
— Р-россия, черт ее
возьми! — хрипел он, задыхаясь. — Везде — воры и чиновники! Служащие.
Кому служат? Сатане, что ли? Сатана — тоже чиновник.
Анфиса. А что ж такое! Жалко, что ль, мне
кого здесь?
Взяла да и ушла. Конечно, пока мы здесь живем, так братья над нами власть имеют; а как из ворот, так и кончено. И деньги свои потребую, какие мне следовают.
— Можно, Иван Матвеевич: вот вам живое доказательство — я!
Кто же я? Что я такое? Подите спросите у Захара, и он скажет вам: «Барин!» Да, я барин и делать ничего не умею! Делайте вы, если знаете, и помогите, если можете, а за труд
возьмите себе, что хотите, — на то и наука!
— Другой —
кого ты разумеешь — есть голь окаянная, грубый, необразованный человек, живет грязно, бедно, на чердаке; он и выспится себе на войлоке где-нибудь на дворе. Что этакому сделается? Ничего. Трескает-то он картофель да селедку. Нужда мечет его из угла в угол, он и бегает день-деньской. Он, пожалуй, и переедет на новую квартиру. Вон, Лягаев,
возьмет линейку под мышку да две рубашки в носовой платок и идет… «Куда, мол, ты?» — «Переезжаю», — говорит. Вот это так «другой»! А я, по-твоему, «другой» — а?
— Как себя: верность-то, верность какая! До смеха похоже. Точно живые портреты. Как
кого возьмут, купца ли, чиновника, офицера, будочника, — точно живьем и отпечатают.
Но отчего же так? Ведь она госпожа Обломова, помещица; она могла бы жить отдельно, независимо, ни в
ком и ни в чем не нуждаясь? Что ж могло заставить ее
взять на себя обузу чужого хозяйства, хлопот о чужих детях, обо всех этих мелочах, на которые женщина обрекает себя или по влечению любви, по святому долгу семейных уз, или из-за куска насущного хлеба? Где же Захар, Анисья, ее слуги по всем правам? Где, наконец, живой залог, оставленный ей мужем, маленький Андрюша? Где ее дети от прежнего мужа?
—
Кто меня с детьми-то
возьмет? — отвечала она и что-то начала считать в уме.
— Вот тут написано, — решил он,
взяв опять письмо: — «Пред вами не тот,
кого вы ждали, о
ком мечтали: он придет, и вы очнетесь…» И полюбите, прибавлю я, так полюбите, что мало будет не года, а целой жизни для той любви, только не знаю…
кого? — досказал он, впиваясь в нее глазами.
— Да ты где
взял? — спросил он мужика. —
Кто тебе дал?
— Ничего не хочу; «свободный ум» сами говорите, а уж хотите завладеть им.
Кто вы и с чего
взяли учить?
— Какой вздор вы говорите — тошно слушать! — сказала она, вдруг обернувшись к нему и
взяв его за руки. — Ну
кто его оскорбляет? Что вы мне мораль читаете! Леонтий не жалуется, ничего не говорит… Я ему отдала всю жизнь, пожертвовала собой: ему покойно, больше ничего не надо, а мне-то каково без любви! Какая бы другая связалась с ним!..
—
Кто же будет смотреть за ним: я стара, мне не углядеть, не управиться. Я
возьму да и брошу: что тогда будешь делать!..
«Что это такое, что же это!.. Она, кажется, добрая, — вывел он заключение, — если б она только смеялась надо мной, то пуговицы бы не пришила. И где она
взяла ее? Кто-нибудь из наших потерял!»
— А разве я вас любила? — с бессознательным кокетством спросила она. —
Кто вам сказал, какие глупости! С чего вы
взяли, я вот бабушке скажу!
Он забыл, где он — и, может быть, даже —
кто он такой. Природа
взяла свое, и этим крепким сном восстановила равновесие в силах. Никакой боли, пытки не чувствовал он. Все — как в воду кануло.
Возьми самое вялое создание, студень какую-нибудь, вон купчиху из слободы, вон самого благонамеренного и приличного чиновника, председателя, —
кого хочешь: все непременно чувствовали,
кто раз,
кто больше — смотря по темпераменту,
кто тонко,
кто грубо, животно — смотря по воспитанию, но все испытали раздражение страсти в жизни, судорогу, ее муки и боли, это самозабвение, эту другую жизнь среди жизни, эту хмельную игру сил… это блаженство!..
— Да потому, что это тоже входит в натуру художника: она не чуждается ничего человеческого: nihil humanum… [ничто человеческое… (лат.)] и так далее!
Кто вино,
кто женщин,
кто карты, а художники
взяли себе все.
Забоюсь — так
кто же будет лечить меня от испуга, где же
взять ангела, как Соню?..
— Так уж я хочу-с, — отрезал Семен Сидорович и,
взяв шляпу, не простившись ни с
кем, пошел один из залы. Ламберт бросил деньги слуге и торопливо выбежал вслед за ним, даже позабыв в своем смущении обо мне. Мы с Тришатовым вышли после всех. Андреев как верста стоял у подъезда и ждал Тришатова.
— Сам знаешь — чем. Ты без меня как духгак и наверно будешь глуп, а я бы тебе дал тридцать тысяч, и мы бы
взяли пополам, и ты сам знаешь — как. Ну
кто ты такой, посмотри: у тебя ничего нет — ни имени, ни фамилии, а тут сразу куш; а имея такие деньги, можешь знаешь как начать карьеру!
Сначала
взяли было один, а потом постепенно и все четыре рифа. Медленно, туго шли мы, или, лучше сказать, толклись на одном месте. Долго шли одним галсом, и 8-го числа воротились опять на то же место, где были 7-го. Килевая качка несносная, для меня, впрочем, она лучше боковой, не толкает из угла в угол, но
кого укачивает, тем невыносимо.
Если хотите сделать ее настоящей поварней, то привезите с собой повара, да кстати уж и провизии, а иногда и дров, где лесу нет; не забудьте
взять и огня: попросить не у
кого, соседей нет кругом; прямо на тысячу или больше верст пустыня, направо другая, налево третья и т. д.