Неточные совпадения
— Оставайтесь, оставайтесь, — промолвила и фрау Леноре. — Мы познакомим вас с женихом Джеммы, господином Карлом Клюбером.
Он сегодня не мог прийти, потому что
он очень занят у себя в магазине… Вы, наверное, видели на Цейле самый большой магазин сукон и шелковых материй?
Ну, так
он там главным. Но
он очень будет рад вам отрекомендоваться.
Потом
он сообщил, на отборнейшем немецком языке, что желал заявить свое почтение и свою признательность г-ну иностранцу, который оказал такую важную услугу будущему
его родственнику, брату
его невесты; при этом
он повел левой рукой, державшей шляпу, в направлении Эмиля, который словно застыдился и, отвернувшись к окну, положил палец в рот.
С особенным жаром настаивал
он на том, что мама
его непременно хочет сделать из
него купца — а
он знает, знает наверное, что рожден художником, музыкантом, певцом; что театр —
его настоящее призвание; что даже Панталеоне
его поощряет, но что г-н Клюбер поддерживает маму, на которую имеет большое влияние; что самая мысль сделать из
него торгаша принадлежит собственно г-ну Клюберу, по понятиям которого ничего в мире не может сравниться с званием купца!
—
Ну, что ж! теперь надо идти к нам! — воскликнул
он, как только Санин окончил свой туалет и написал письмо в Берлин.
—
Ну, пойдемте, — сказал Санин, и
они отправились.
Санин разговаривал много, по-вчерашнему, но не о России и не о русской жизни. Желая угодить своему молодому другу, которого тотчас после завтрака услали к г-ну Клюберу — практиковаться в бухгалтерии, —
он навел речь на сравнительные выгоды и невыгоды художества и коммерции.
Он не удивился тому, что фрау Леноре держала сторону коммерции, —
он это ожидал; но и Джемма разделяла ее мнение.
—
Ну так делайте из
него торгаша, — с досадой промолвил Панталеоне, — а Джиован'Баттиста так бы не поступил, хотя сам был кондитером!
— А! знаете! —
Ну, так вот что. Сейчас от меня вышел офицер. Тот нахал вызывает меня на поединок. Я принял
его вызов. Но у меня нет секунданта. Хотите вы быть моим секундантом?
— Гм. — Панталеоне совсем ушел в свой галстух. —
Ну, а тот феррофлукто Клуберио, — что же
он? — воскликнул
он вдруг и вскинул лицо кверху.
— Кэ! (Chè!) [Итальянское восклицание вроде нашего:
ну! (Прим. автора.)] — Панталеоне презрительно пожал плечами. — Я должен, во всяком случае, благодарить вас, — произнес
он наконец неверным голосом, — что вы и в теперешнем моем уничижении умели признать во мне порядочного человека — un galant'uomo! Поступая таким образом, вы сами выказали себя настоящим galant'uomo. Но я должен обдумать ваше предложение.
Ну, положим, не убьют
его…
— Эмиль! — перебил
его Санин и указал глазами на кучера, — опомнитесь! Эмиль, пожалуйста, ступайте домой! Послушайтесь меня, друг мой! Вы уверяете, что любите меня.
Ну, я вас прошу!
Противники и секунданты обменялись, как водится, поклонами; один доктор даже бровью не повел — и присел, зевая, на траву: «Мне, мол, не до изъявлений рыцарской вежливости». Г-н фон Рихтер предложил г-ну «Тшибадола» выбрать место; г-н «Тшибадола» отвечал, тупо ворочая языком («стенка» в
нем опять обрушилась), что: «Действуйте, мол, вы, милостивый государь; я буду наблюдать…»
Да; Санину было немножко совестно и стыдно… хотя, с другой стороны, что же
ему было сделать? Не оставлять же без наказания дерзости молодого офицера, не уподобиться же г-ну Клюберу?
Он заступился за Джемму,
он защитил ее…
Оно так; а все-таки у
него скребло на душе, и было
ему совестно, и даже стыдно.
— Будут меня бранить, — говорил Санину Эмиль, прощаясь с
ним, —
ну да все равно! Зато я такой чудный, чудный день провел!
«Скверно!» — подумал про себя Санин — и украдкой поглядел на Джемму. Она, казалось, не слышала
его последних слов. «
Ну ничего!» — подумал
он опять.
Она подсела к мужу — и, дождавшись, что
он остался в дураках, сказала
ему: «
Ну, пышка, довольно! (при слове „пышка“ Санин с изумлением глянул на нее, а она весело улыбнулась, отвечая взглядом на
его взгляд и выказывая все свои ямочки на щеках) — довольно; я вижу, ты спать хочешь; целуй ручку и отправляйся; а мы с господином Саниным побеседуем вдвоем».
—
Он в Туле родился… Туляк был.
Ну хорошо… (Это «хорошо» Марья Николаевна уже с намерением выговорила совсем по-мещанскому — вот так: хершоо.)
Ну давайте же теперь за дело примемся.
— Постойте, постойте. Вы не так меня поняли. Я с вами не кокетничать хочу. — Марья Николаевна пожала плечами. — У
него невеста, как древняя статуя, а я буду с
ним кокетничать?! Но у вас товар — а я купец. Я и хочу знать, каков у вас товар. Ну-ка, показывайте — каков
он? Я ходу знать не только, что я покупаю, но и у кого я покупаю. Это было правило моего батюшки.
Ну, начинайте…
Ну, хоть не с детства —
ну вот — давно ли вы за границей? И где вы были до сих пор? Только идите тише — нам некуда спешить.
—
Ну, извольте: правда, коли вы уж этого непременно требуете, — проговорил
он наконец.
— Это? Критик висбаденский. «Литтерат» или лон-лакей [Наемный лакей (
нем.: Lohn-Lakai).], как угодно.
Он нанят здешним откупщиком и потому обязан все хвалить и всем восторгаться, а сам весь налит гаденькой желчью, которую даже выпускать не смеет. Я боюсь:
он сплетник ужасный; сейчас побежит рассказывать, что я в театре.
Ну, все равно.
Взобрался и Санин на своего коня; Марья Николаевна отсалютовала г-ну Полозову хлыстиком, потом ударила
им свою лошадь по выгнутой и плоской шее: та взвилась на дыбы, прыгнула вперед и пошла щепотким, укрощенным шагом, вздрагивая всеми жилками, собираясь на мундштуке, кусая воздух и порывисто фыркая.
—
Ну и прекрасно. Я прикажу
ему остаться в этом трактире — и пить пиво, пока мы вернемся.
— А нам что за дело! Да
он и думать не будет: будет пить пиво — и только.
Ну, Санин (она в первый раз назвала
его по одной фамилии), — вперед, рысью!
— У меня дядя был псовый охотник, — продолжала она. — Я с
ним езживала — весною. Чудо! Вот и мы теперь с вами — по брызгам. А только я вижу: вы русский человек, а хотите жениться на итальянке.
Ну да это — ваша печаль. Это что? Опять канава? Гоп!
Неточные совпадения
Почтмейстер. Да из собственного
его письма. Приносят ко мне на почту письмо. Взглянул на адрес — вижу: «в Почтамтскую улицу». Я так и обомлел. «
Ну, — думаю себе, — верно, нашел беспорядки по почтовой части и уведомляет начальство». Взял да и распечатал.
Осип. Давай
их, щи, кашу и пироги! Ничего, всё будем есть.
Ну, понесем чемодан! Что, там другой выход есть?
Анна Андреевна.
Ну, Машенька, нам нужно теперь заняться туалетом.
Он столичная штучка: боже сохрани, чтобы чего-нибудь не осмеял. Тебе приличнее всего надеть твое голубое платье с мелкими оборками.
Анна Андреевна.
Ну вот! Боже сохрани, чтобы не поспорить! нельзя, да и полно! Где
ему смотреть на тебя? И с какой стати
ему смотреть на тебя?
«Ах, боже мой!» — думаю себе и так обрадовалась, что говорю мужу: «Послушай, Луканчик, вот какое счастие Анне Андреевне!» «
Ну, — думаю себе, — слава богу!» И говорю
ему: «Я так восхищена, что сгораю нетерпением изъявить лично Анне Андреевне…» «Ах, боже мой! — думаю себе.