Неточные совпадения
Кому в самом
деле придет в голову то, что всё то, что с такой уверенностью и торжественностью повторяется из века в век всеми этими архидиаконами, епископами, архиепископами, святейшими синодами и папами, что всё это
есть гнусная ложь и клевета, взводимая ими
на Христа для обеспечения денег, которые им нужны для сладкой жизни
на шеях других людей, — ложь и клевета до такой степени очевидная, особенно теперь, что единственная возможность продолжать эту ложь состоит в том, чтобы запугивать людей своей уверенностью, своей бессовестностью.
Но посмотришь
на плоды, чтобы оценить дерево, как учил Христос, и увидишь, что плоды их
были злы, что последствием их деятельности
было извращение христианства, и не можешь не признать, что, как ни добры
были люди, —
дело церкви, в котором эти люди участвовали,
было нехристианское.
Все эти добрые люди, — как оба Франциска, d’Assise и de Lobes, наш Тихон Задонский, Фома Кемпийский и др.
были добрые люди, несмотря
на то, что они служили
делу, враждебному христианству, и они
были бы еще добрее и достойнее, если бы не подпали тому заблуждению, которому служили.
Но зачем говорить о прошедшем, судить о прошедшем, которое может
быть ложно представлено и мало известно нам: церкви с своими основами и с своей деятельностью не
есть дело прошедшего; церкви теперь перед нами, и мы можем судить о них
на деле по их деятельности, их влиянию
на людей.
В жизни же внушается, что надо соблюдать следующие правила: не
есть мяса и молока в известные
дни, еще в другие известные
дни служить молебны и панихиды по умершим, в праздники принимать священника и давать ему деньги и несколько раз в году брать из церкви доски с изображениями и носить их
на полотенцах по полям и домам.
В самом
деле, ведь стоит только вдуматься в положение каждого взрослого, не только образованного, но самого простого человека нашего времени, набравшегося носящихся в воздухе понятий о геологии, физике, химии, космографии, истории, когда он в первый раз сознательно отнесется к тем, в детстве внушенным ему и поддерживаемым церквами, верованиям о том, что бог сотворил мир в шесть
дней; свет прежде солнца, что Ной засунул всех зверей в свой ковчег и т. п.; что Иисус
есть тоже бог-сын, который творил всё до времени; что этот бог сошел
на землю за грех Адама; что он воскрес, вознесся и сидит одесную отца и придет
на облаках судить мир и т. п.
Отвергнись от себя, возьми крест свой
на каждый
день и иди за мной. Пища моя в том, чтобы творить волю пославшего меня и совершать
дело его. Не моя воля да
будет, но твоя; не то, что я хочу, но то что ты хочешь, и не так, как я хочу, а как ты хочешь. Жизнь в том, чтобы творить не свою волю, но волю бога.
Позитивисты, коммунисты и все проповедники научного братства проповедуют расширять ту любовь, которую люди имеют к себе и к своим семьям и к государству,
на всё человечество, забывая то, что любовь, которую они проповедуют,
есть любовь личная, которая могла, разжижаясь, распространиться до семьи; еще более разжижаясь, распространиться до естественного отечества; которая совершенно исчезает, касаясь искусственного государства, как Австрия, Англия, Турция, и которой мы даже не можем себе представить, когда
дело касается всего человечества, предмета вполне мистического.
И как ни стараются люди, нельзя скрыть того, что одно из первых условий христианской жизни
есть любовь не
на словах,
на деле.
Строятся крепости, арсеналы и корабли, производят беспрестанно оружия, которые в самое короткое время заменяются другими, потому что наука, которая должна бы
была быть направлена всегда
на благо человечества, содействует, к сожалению,
делу разрушения, придумывает новые и новые средства убивать большие количества людей в наиболее короткое время.
Bo-2-x, конгресс признал, что христианство имеет влияние
на нравственный и политический прогресс человечества и потому напомнил проповедникам Евангелия и другим лицам, занимающимся духовным воспитанием, о необходимости распространения правил мира и сердечного расположения между людьми. Для этой цели конгресс определил 3-е воскресенъе каждого декабря. В этот
день должно
быть особое провозглашение принципов мира.
Но ведь торговля и банковое
дело и состоят только в том, чтобы продавать дороже, чем покупать, и потому предложение о том, чтобы не продавать дороже покупной цены и уничтожить деньги, равняется предложению уничтожиться. То же самое и с правительствами. Предложение правительствам не употреблять насилия, а по справедливости решать недоразумения,
есть предложение уничтожиться как правительство; а
на это-то никакое правительство не может согласиться.
«Собираться стадами в 400 тысяч человек, ходить без отдыха
день и ночь, ни о чем не думая, ничего не изучая, ничему не учась, ничего не читая, никому не принося пользы, валяясь в нечистотах, ночуя в грязи, живя как скот, в постоянном одурении, грабя города, сжигая деревни, разоряя народы, потом, встречаясь с такими же скоплениями человеческого мяса, наброситься
на него, пролить реки крови, устлать поля размозженными, смешанными с грязью и кровяной землей телами, лишиться рук, ног, с размозженной головой и без всякой пользы для кого бы то ни
было издохнуть где-нибудь
на меже, в то время как ваши старики родители, ваша жена и ваши дети умирают с голоду — это называется не впадать в самый грубый материализм.
«И хорошо, если бы
дело шло только об одном поколении. Но
дело гораздо важнее. Все эти крикуны
на жалованье, все честолюбцы, пользующиеся дурными страстями толпы, все нищие духом, обманутые звучностью слов, так разожгли народные ненависти, что
дело завтрашней войны решит судьбу целого народа. Побежденный должен
будет исчезнуть, и образуется новая Европа
на основах столь грубых, кровожадных и опозоренных такими преступлениями, что она не может не
быть еще хуже, еще злее, еще диче и насильственнее.
Невыгоды же подчинения
будут состоять в следующем: в лучшем случае меня не пошлют
на убийства людей и самого не подвергнут большим вероятиям искалечения и смерти, а только зачислят в военное рабство: я
буду наряжен в шутовской наряд, мною
будет помыкать всякий человек, выше меня чином, от ефрейтора до фельдмаршала, меня заставят кривляться телом, как им этого хочется, и, продержав меня от одного до пяти лет, оставят
на десять лет в положении готовности всякую минуту явиться опять
на исполнение всех этих
дел.
В самом
деле, спросите порознь каждого человека нашего времени о том, считает ли он не только похвальным, но достойным человека нашего времени заниматься тем, чтобы, получая за это несоразмерное с трудами жалованье, собирать с народа — часто нищего — подати для того, чтобы
на эти деньги строить пушки, торпеды и орудия убийства против людей, с которыми мы желаем
быть в мире и которые этого же самого желают по отношению нас; или тем, чтобы опять за жалованье посвящать всю свою жизнь
на устройство этих орудий убийства, или
на то, чтобы самому готовиться к убийству и готовить к этому людей?
Зачем я
буду под видом подати отдавать им плоды своих трудов, зная, что деньги употребляются
на подкуп чиновников, тюрьмы, церкви, войска,
на дурные
дела и
на мое же порабощение, зачем я
буду сечь сам себя?
Для покорения христианству диких народов, которые нас не трогают и
на угнетение которых мы ничем не вызваны, мы, вместо того чтобы прежде всего оставить их в покое, а в случае необходимости или желания сближения с ними воздействовать
на них только христианским к ним отношением, христианским учением, доказанным истинными христианскими
делами терпения, смирения, воздержания, чистоты, братства, любви, мы, вместо этого, начинаем с того, что, устраивая среди них новые рынки для нашей торговли, имеющие целью одну нашу выгоду, захватываем их землю, т. е. грабим их, продаем им вино, табак, опиум, т. е. развращаем их и устанавливаем среди них наши порядки, обучаем их насилию и всем приемам его, т. е. следованию одному животному закону борьбы, ниже которого не может спуститься человек, делаем всё то, что нужно для того, чтобы скрыть от них всё, что
есть в нас христианского.
То же и в проявлении христианского общественного мнения о значении насилия и того, что основано
на нем. Если это общественное мнение влияет уже
на некоторых наиболее чутких людей и заставляет их каждого в своем
деле отказываться от преимуществ, даваемых насилием, или не пользоваться им, то оно
будет влиять и дальше, и
будет влиять до тех пор, пока не изменит всю деятельность людей и не приведет ее в согласие с тем христианским сознанием, которое уже живет в передовых людях человечества.
На вопрос о том, когда наступит этот час, Христос говорит, что знать этого мы не можем; но именно потому, что мы не можем знать времени наступления этого часа, мы не только должны
быть всегда готовы к встрече его, как должен
быть всегда готов хозяин, стерегущий дом, как должны
быть готовы
девы с светильниками, встречающие жениха, но и должны работать из всех данных нам сил для наступления этого часа, как должны
были работать работники
на данные им таланты (Мф. XXIV, 43; XXV, 1—30).
Дело было в том, что владелец без согласия крестьян пожелал держать
на своей мельнице воду
на том высоком уровне, при котором заливались их луга.
Такое же впечатление производили и нарядные чиновники и офицеры, рассыпанные по платформе и зале 1-го класса. У стола, уставленного бутылками, в своем полувоенном мундире сидел губернатор, начальник всей экспедиции, и
ел что-то и спокойно разговаривал о погоде с встретившимися знакомыми, как будто
дело,
на которое он ехал,
было такое простое и обыкновенное, что оно не могло нарушить его спокойствия и интереса к перемене погоды.
На этом признании необходимости и потому неизменности существующего порядка зиждется и то всегда всеми участниками государственных насилий приводимое в свое оправдание рассуждение о том, что так как существующий порядок неизменен, то отказ отдельного лица от исполнения возлагаемых
на него обязанностей не изменит сущности
дела, а может сделать только то, что
на месте отказавшегося
будет другой человек, который может исполнить
дело хуже, т. е. еще жесточе, еще вреднее для тех людей, над которыми производится насилие.
Но что заставляет крестьян, солдат, стоящих
на низшей ступени лестницы, не имеющих никакой выгоды от существующего порядка, находящихся в положении самого последнего подчинения и унижения, верить в то, что существующий порядок, вследствие которого они находятся в своем невыгодном и униженном положении, и
есть тот самый порядок, который должен
быть и который поэтому надо поддерживать, совершая для этого даже дурные, противные совести
дела?
Без убеждения в том, что
есть то лицо или те лица, которые берут
на себя всю ответственность совершаемых
дел, не мог бы ни один солдат поднять руки
на истязание или убийство.
Без убеждения в том, что
есть лица, выше его стоящие и берущие
на себя ответственность в его поступке, и люди, стоящие ниже его, которые требуют для своего блага исполнения таких
дел, не мог бы ни один из людей, находящихся
на промежуточных между правителем и солдатом ступенях, совершать те
дела, которые он совершает.
Точно такими же условными лицами, а не тем, что они
суть на самом
деле, под влиянием опьянения власти или подобострастия, представляются людям и самим себе и все другие участники этого
дела от царя, подписавшего согласие
на докладе министра и предводителя, набиравшего в рекрутском наборе солдат, и священника, обманывавшего их, до последнего солдата, готовящегося теперь стрелять в своих братьев.
Было время, когда люди, выехав с целью истязания и убийства, показания примера, не возвращались иначе, как совершив то
дело,
на которое они ехали, и, совершив такое
дело, не мучились раскаяниями и сомнениями, а спокойно, засекши людей, возвращались в семью и ласкали детей, — шутили, смеялись и предавались тихим семейным удовольствиям.
Как ни скрыта для каждого его ответственность в этом
деле, как ни сильно во всех этих людях внушение того, что они не люди, а губернаторы, исправники, офицеры, солдаты, и что, как такие существа, они могут нарушать свои человеческие обязанности, чем ближе они
будут подвигаться к месту своего назначения, тем сильнее в них
будет подниматься сомнение о том: нужно ли сделать то
дело,
на которое они едут, и сомнение это дойдет до высшей степени, когда они подойдут к самому моменту исполнения.
Все люди, едущие в этом поезде, когда приступят к совершению того
дела,
на которое едут,
будут в том же положении, в котором
был бы загипнотизированный человек, которому внушено разрубить бревно, и он, подойдя уже к тому, что ему указано как бревно, и уже взмахнув топором, сам увидал бы или ему указали бы, что это не бревно, а его спящий брат.
Стоило некоторым людям, участникам и неучастникам этого
дела, свободным от внушения, еще тогда, когда только готовились к этому
делу, смело высказывать свое негодование перед совершившимися в других местах истязаниями и отвращение и презрение к людям, участвовавшим в них, стоило в настоящем тульском
деле некоторым лицам выразить нежелание участвовать в нем, стоило проезжавшей барыне и другим лицам тут же
на станции высказать тем, которые ехали в этом поезде, свое негодование перед совершаемым ими
делом, стоило одному из полковых командиров, от которых требовались части войск для усмирения, высказать свое мнение, что военные не могут
быть палачами, и благодаря этим и некоторым другим, кажущимся неважными частным воздействиям
на людей, находящихся под внушением,
дело приняло совсем другой оборот, и войска, приехав
на место, не совершили истязаний, а только срубили лес и отдали его помещику.
Казалось бы, очевидно, что человек, вся деятельность которого основана
на том, что
на его же языке называется мошенничеством, если только эти же
дела совершаются при других условиях, должен бы стыдиться своего положения и никак уже не может, продолжая
быть купцом, выставлять себя христианином или либеральным человеком.
Свобода человека не в том, что он может независимо от хода жизни и уже существующих и влияющих
на него причин совершать произвольные поступки, а в том, что он может, признавая открывшуюся ему истину и исповедуя ее, сделаться свободным и радостным делателем вечного и бесконечного
дела, совершаемого богом или жизнью мира, и может, не признавая эту истину, сделаться рабом ее и
быть насильно и мучительно влекомым туда, куда он не хочет идти.