Неточные совпадения
— Все-таки я
не вижу, что же
тут общего с завтрашним днем?
Тут циркуляр
не только теряет свое разъяснительное значение, но положительно запутывает.
Таков человек, у которого сердце
не на месте; а за ним следует целая свита людей, у которых тоже сердце
не на месте, у каждого по своему ведомству. И опять появляются на сцену лохматые, опять слышатся слова: «противодействие», «ирония». Сколько
тут жертв!
— Однако догадлив-таки Петр Иванович! — говорил один про кого-нибудь из участвовавших в этой драме: — сдал деревню Чумазому — и прав… ха-ха-ха! — Ну, да и Чумазому это дело
не обойдется даром! — подхватывал другой, —
тут все канцелярские крысы добудут ребятишкам на молочишко… ха-ха-ха! — Выискивались и такие, которые даже в самой попытке защищать закабаленных увидели вредный пример посягательства на освященные веками права на чужую собственность, чуть
не потрясение основ.
Сердце бьется, весь организм болит, как
тут не заговорить!
Свежую убоину он употребляет только по самым большим праздникам, потому что она дорога, да в деревне ее, пожалуй, и
не найдешь, но главное потому, что
тут уж ему
не сладить с расчетом: каково бы ни было качество убоины, мужик набрасывается на нее и наедается ею до пресыщения.
Молодежь отдыхает; даже старики позволяют себе относительную свободу, хотя хозяйственный мужичок и
тут не упускает случая, дающего возможность с выгодой употребить свой труд.
Скота — две коровы, штук пять-шесть овец да лошадь —
тут, вместе с небольшим огородцем, и одной десятины поля как следует
не удобрить, а ему приходится удобрять четыре.
И полеводство свое он расположил с расчетом. Когда у крестьян земля под паром, у него, через дорогу, овес посеян. Видит скотина — на пару ей взять нечего, а
тут же, чуть
не под самым рылом, целое море зелени. Нет-нет, да и забредет в господские овсы, а ее оттуда кнутьями, да с хозяина — штраф. Потравила скотина на гривенник, а штрафу — рубль."Хоть все поле стравите — мне же лучше! — ухмыляется Конон Лукич, — ни градобитиев бояться
не нужно, ни бабам за жнитво платить!"
Зимой ему посвободнее. Но и
тут он нашел себе занятие: ябеды пишет. Доносит на священника, что он в такой-то царский день молебна
не служил; на Анпетова — что он своим примером в смущение приводит; на сельского старосту — что он, будучи вызван в воскресенье к исправнику, так отважно выразился, что даже миряне потупили очи.
Он берет с этого объекта все, что может, берет нагло, ни перед чем
не задумываясь и зная, что сегодня он
тут, а завтра — в ином месте.
Так что, когда, по окончании арендного срока, вырубка возвратится к владельцу, то последний может быть уверен, что
тут уж никогда даже осинка
не вырастет.
— Да; но согласитесь, что ждать ужасно! Все кругом рушится, tout est a refaire, — а
тут момент уловить
не могут!
— Э! проживем как-нибудь. Может быть, и совсем момента
не изловим, и все-таки проживем. Ведь еще бабушка надвое сказала, что лучше. По крайней мере, то, что есть, уж известно… А
тут пойдут ломки да переделки, одних вопросов
не оберешься… Вы думаете, нам сладки вопросы-то?
Родители
не раз заманивали его в родной город, обещая предводительство, но он и
тут не соблазнился, хотя быть двадцати пяти лет предводителем очень недурно, да и шансы на будущую карьеру несомненны.
В одном месте хлеб
не убран, в другом —
не засеян; там молотьба прекратилась,
тут льют дожди, хлеб гниет на корню — разве это приятно?
— И прекрасно, мой друг, делаешь, — хвалит его отец, — и я выслушиваю, когда начальник отделения мне возражает, а иногда и соглашаюсь с ним. И директор мои возражения благосклонно выслушивает. Ну,
не захочет по-моему сделать — его воля! Стало быть, он прав, а я виноват, — из-за чего
тут горячку пороть! А чаще всего так бывает, что поспорим-поспорим, да на чем-нибудь середнем и сойдемся!
— Да, но без работы скверно;
не знаешь, куда деваться. В нумере у себя сидеть, сложивши руки, — тоска! На улицу выйдешь — еще пуще тоска! Словно улица-то новая; в обыкновенное время идешь и
не примечаешь, а
тут вдруг… магазины, экипажи, народ… К товарке одной — вместе работаем — иногда захожу, да и она уж одичала. Посидим, помолчим и разойдемся.
— Одна. Отец давно умер, мать — в прошлом году. Очень нам трудно было с матерью жить — всего она пенсии десять рублей в месяц получала.
Тут и на нее и на меня; приходилось хоть милостыню просить. Я, сравнительно, теперь лучше живу. Меня счастливицей называют. Случай как-то помог, работу нашла. Могу комнату отдельную иметь, обед; хоть голодом
не сижу. А вы?
— И я говорю, что мерзавец, да ведь когда зависишь… Что, если он банкиру на меня наговорит? — ведь, пожалуй, и там…
Тут двадцать пять рублей улыбнутся, а там и целых пятьдесят. Останусь я у тебя на шее, да, кроме того, и делать нечего будет… С утра до вечера все буду думать… Думать да думать, одна да одна… ах,
не дай бог!
Да и как
тут поступить —
не знаешь.
Но
тут черезовская удача опять воротилась. Надежде Владимировне назначили пенсию в триста рублей, хотя муж ее никакого пенсионного срока
не выслужил, а в таком размере и подавно.
Шутка сказать! ведь это две тысячи рублей одного содержания, а с канцелярией да с камерой — и
не сочтешь, сколько
тут денег наберется!
Это он-то довилялся! Он, который всегда, всем сердцем… куда прочие, туда и он! Но делать нечего, приходится выслушивать. Такой уж настал черед… «ихний»! Вчера была оттепель, а сегодня — мороз. И лошадей на зимние подковы в гололедицу подковывают,
не то что людей! Но, главное, оправданий никаких
не допускается. Он обязан был стоять на страже, обязан предвидеть — и всё
тут. А впрочем, ведь оно и точно, если по правде сказать: был за ним грешок, был!
Ничто другое его
не тревожит, хотя он читает сплошь все напечатанное. Газета говорит о новом налоге, — он
не знает, какое действие этот налог произведет, на ком он преимущественно отразится и даже
не затронет ли его самого. Газета говорит о новых системах воспитания, — он и
тут не знает, в чем заключается ее сущность и
не составит ли она несчастие его детей.
Он живет изо дня в день; ничего
не провидит, и только практика может вызвать его из оцепенения. Когда наступит время для практических применений, когда к нему принесут окладной лист, или сын его, с заплаканными глазами, прибежит из школы — только тогда он вспомнит, что нечто читал, да
не догадался подумать. Но и
тут его успокоит соображение: зачем думать? все равно плетью обуха
не перешибешь! — "Ступай, Петя, в школу — терпи!""Готовь, жена, деньги! Новый налог бог послал!"
И
тут ему прожужжали уши, что «факт» и убежденная литература находятся в неразрывной связи, что первый сам по себе даже ничтожен и
не мог бы появиться на свет, если б
не существовал толчок извне, который оживляет преступные надежды.
— Еще бы! Марья-то Ивановна, говорят, чуть с ума
не сошла; отец и мать глаз никуда показать
не смеют… А как они друг друга щелкают, эти газетчики!"Жиды! хамы! безмозглые пролазы!" — так и сыплется! Одна травля «жидов» чего стоит — отдай все, да и мало! Так и ждешь: ну, быть
тут кулачной расправе!
— Пожалуй, что и так. В нашем деле, конечно, есть своего рода опасности, но нельзя же
не рисковать. Если из десяти опасностей преодолеть половину, — а на это все-таки можно рассчитывать, — то и
тут уж есть выигрыш.
— Это мир должен. Расход тоже
не маленький. Печку-то перебрать что стоит? Нет, уж что
тут. Счастливо оставаться.
Он надел
тут же, в комнате, шапку, собрал со стола приношение и вышел. Она несколько секунд колебалась, Но потом
не выдержала и догнала его на улице...
— Стрекоза живет по-стрекозиному, муравей — по-муравьиному. Что же
тут странного, что стрекоза"лето целое пропела"? Ведь будущей весной она и опять запела в полях — стало быть, и на зиму устроилась
не хуже муравья. А «Музыкантов» я совсем
не понимаю. Неужели непременно нужно быть пьяницей, чтобы хорошо играть, например, на скрипке?
Но и
тут руководителями являлись
не морального свойства поводы, а сумма иска.
Он даже вздрогнул при этой мысли. И
тут же, кстати, вспомнил об утреннем посещении Ковригина. Зачем, с какой стати он его прогнал? Может быть, это тот самый Ковригин и есть? Иван Афанасьич, Федор Сергеич — разве это
не все равно? Здесь был Иван Афанасьич, приехал в Америку — Федором Сергеичем назвался… разве этого
не бывает? И Анна Ивановна к тому же… и
тут Анна Ивановна, и там Анна Ивановна… А он погорячился, прогнал и даже адреса
не спросил, — ищи теперь, лови его!
Да и вольготнее в трактире:
тут, на просторе, газета по порядку все новости расскажет;
не перервется на слове,
не убежит. Потому что, коль ты ешь на мой счет, так рассказывай!
Тут уже он явился вполне своим человеком у хозяина губернии, так что
не он должен был подлаживаться к обществу, но общество к нему.
— И хоть бы она на минутку отвернулась или вышла из комнаты, — горько жаловался Гришка, — все бы я хоть на картуз себе лоскуток выгадал. А то глаз
не спустит, всякий обрезок оберет. Да и за работу выбросят тебе зелененькую —
тут и в пир, и в мир, и на пропой, и за квартиру плати: а ведь коли пьешь, так и закусить тоже надо. Неделю за ней, за этой парой, просидишь, из-за трех-то целковых!
— Говорить-то по-пустому все можно. Сколько раз я себе говорил: надо, брат Гришка, с колокольни спрыгнуть, чтобы звания, значит, от тебя
не осталось. Так вот
не прыгается, да и все
тут!
— И то, особенный я человек, а я что же говорю! Бьют меня — вся моя особенность
тут! Побежал я от городничего в кабак, снял штаны:"Православные! засвидетельствуйте!" — а кабатчик меня и оттоле в шею вытолкал. Побежал домой —
не пущают!
Тут и родители, и заступающие их место, и попечители, и начальники — словом сказать, все, которые и сами были сечены, которых праотцы были сечены и которые ни за что
не поверят, услыхав, что сыновья и внуки их
не пожелают быть сечеными.
И
тут, стало быть, дело
не обошлось без битья.
— Да с какою еще радостью! Только и спросила:"Ситцевые платья будете дарить?"С превеликим, говорит, моим удовольствием!"Ну, хорошо, а то папаша меня все в затрапезе водит — перед товарками стыдно!" — Ах, да и горевое же, сударь, ихнее житье! Отец — старик, работать
не может, да и зашибается; матери нет. Одна она и заработает что-нибудь. Да вот мы за квартиру три рубля в месяц отдадим — как
тут разживешься! с хлеба на квас — только и всего.
— Я знаю это возражение, — отвечал я, — все столоначальники опираются на него, как на каменную стену; но ведь дело совсем
не так просто, как ты его рисуешь.
Тут целая система со множеством подробностей, со сложной обстановкой…
Даже разговора о сношениях с женщинами он
не допускал, потому что и
тут случайно могла прозвучать нотка, сказаться слово, которое выдало бы его.
Я вспомнил подобную же сцену с сестрою Крутицына, и мне показалось, что в словах:"друзья моего мужа — мои друзья" — сказалась такая же поэма. Только это одно несколько умалило хорошее впечатление в ущерб «умнице», но, вероятно,
тут уже был своего рода фатум, от которого никакая выдержка
не могла спасти.
Но и
тут я убежден, что еще
не успел разобраться в недавнем прошлом и что впоследствии оно все-таки откликается.
Жаль только, что с сестрой приходится видеться редко, но
тут уж ничего
не поделаешь.
В эпохи нравственного и умственного умаления, когда реальное дело выпадает из рук, подобные фантасмагории совершаются нередко.
Не находя удовлетворений в действительной жизни, общество мечется наудачу и в изобилии выделяет из себя людей, которые с жадностью бросаются на призрачные выдумки и в них обретают душевный мир. Ни споры, ни возражения
тут не помогают, потому что, повторяю, в самой основе новоявленных вероучений лежит
не сознательность, а призрачность. Нужен душевный мир — и только.
Никакого"образа мыслей"
тут не нужно; напротив,"образ мыслей"только мешает, производит раскол, раздор, смуту.