Неточные совпадения
Напротив
того, бывали другие, хотя и не
то чтобы очень глупые — таких не бывало, — а такие, которые делали дела средние,
то есть секли и взыскивали недоимки, но так как они при этом всегда приговаривали что-нибудь любезное,
то имена их не только были занесены на скрижали, [Скрижа́ли (церковно-славянск.) — каменные доски, на которых,
по библейскому преданию, были написаны заповеди Моисея.] но даже послужили предметом
самых разнообразных устных легенд.
Мало
того, начались убийства, и на
самом городском выгоне поднято было туловище неизвестного человека, в котором,
по фалдочкам, хотя и признали лейб-кампанца, но ни капитан-исправник, ни прочие члены временного отделения, как ни бились, не могли отыскать отделенной от туловища головы.
Так, например, он говорит, что на первом градоначальнике была надета
та самая голова, которую выбросил из телеги посланный Винтергальтера и которую капитан-исправник приставил к туловищу неизвестного лейб-кампанца; на втором же градоначальнике была надета прежняя голова, которую наскоро исправил Байбаков,
по приказанию помощника городничего, набивши ее,
по ошибке, вместо музыки вышедшими из употребления предписаниями.
Cемен Константинович Двоекуров градоначальствовал в Глупове с 1762
по 1770 год. Подробного описания его градоначальствования не найдено, но, судя
по тому, что оно соответствовало первым и притом
самым блестящим годам екатерининской эпохи, следует предполагать, что для Глупова это было едва ли не лучшее время в его истории.
Как бы
то ни было, но деятельность Двоекурова в Глупове была, несомненно, плодотворна. Одно
то, что он ввел медоварение и пивоварение и сделал обязательным употребление горчицы и лаврового листа, доказывает, что он был
по прямой линии родоначальником
тех смелых новаторов, которые спустя три четверти столетия вели войны во имя картофеля. Но
самое важное дело его градоначальствования — это, бесспорно, записка о необходимости учреждения в Глупове академии.
К довершению бедствия глуповцы взялись за ум.
По вкоренившемуся исстари крамольническому обычаю, собрались они около колокольни, стали судить да рядить и кончили
тем, что выбрали из среды своей ходока —
самого древнего в целом городе человека, Евсеича. Долго кланялись и мир и Евсеич друг другу в ноги: первый просил послужить, второй просил освободить. Наконец мир сказал...
И вот в
то самое время, когда совершилась эта бессознательная кровавая драма, вдали,
по дороге, вдруг поднялось густое облако пыли.
Когда же совсем нечего было делать,
то есть не предстояло надобности ни мелькать, ни заставать врасплох (в жизни
самых расторопных администраторов встречаются такие тяжкие минуты),
то он или издавал законы, или маршировал
по кабинету, наблюдая за игрой сапожного носка, или возобновлял в своей памяти военные сигналы.
— Валом валит солдат! — говорили глуповцы, и казалось им, что это люди какие-то особенные, что они
самой природой созданы для
того, чтоб ходить без конца, ходить
по всем направлениям. Что они спускаются с одной плоской возвышенности для
того, чтобы лезть на другую плоскую возвышенность, переходят через один мост для
того, чтобы перейти вслед за
тем через другой мост. И еще мост, и еще плоская возвышенность, и еще, и еще…
Бросились искать, но как ни шарили, а никого не нашли.
Сам Бородавкин ходил
по улице, заглядывая во все щели, — нет никого! Это до
того его озадачило, что
самые несообразные мысли вдруг целым потоком хлынули в его голову.
Мало
того: летописец доказывает, что глуповцы даже усиленно добивались, чтоб Бородавкин пролил свет в их темные головы, но успеха не получили, и не получили именно
по вине
самого градоначальника.
В сей мысли еще более меня утверждает
то, что город Глупов
по самой природе своей есть, так сказать, область второзакония, для которой нет даже надобности в законах отяготительных и многосмысленных.
Напоминанием об опасном хождении, — говорит он, — жители города Глупова нимало потревожены не были, ибо и до
того,
по самой своей природе, великую к таковому хождению способность имели и повсеминутно в оном упражнялись.
Нет резона драться, но нет резона и не драться; в результате виднеется лишь печальная тавтология, [Тавтоло́гия — повторение
того же
самого другими словами, ничего
по смыслу не прибавляющее, а потому лишнее.] в которой оплеуха объясняется оплеухою.
— Я — твое внутреннее слово! я послана объявить тебе свет Фавора, [Фаво́р —
по евангельскому преданию, священная гора.] которого ты ищешь,
сам того не зная! — продолжала между
тем незнакомка, — но не спрашивай, кто меня послал, потому что я и
сама объявить о сем не умею!
За все это он получал деньги
по справочным ценам, которые
сам же сочинял, а так как для Мальки, Нельки и прочих время было горячее и считать деньги некогда,
то расчеты кончались
тем, что он запускал руку в мешок и таскал оттуда пригоршнями.
— Погоди. И за
те твои бессовестные речи судил я тебя, Ионку, судом скорым, и присудили тако: книгу твою, изодрав, растоптать (говоря это, Бородавкин изодрал и растоптал), с тобой же
самим, яко с растлителем добрых нравов,
по предварительной отдаче на поругание, поступить, как мне, градоначальнику, заблагорассудится.
И точно, он начал нечто подозревать. Его поразила тишина во время дня и шорох во время ночи. Он видел, как с наступлением сумерек какие-то тени бродили
по городу и исчезали неведомо куда и как с рассветом дня
те же
самые тени вновь появлялись в городе и разбегались
по домам. Несколько дней сряду повторялось это явление, и всякий раз он порывался выбежать из дома, чтобы лично расследовать причину ночной суматохи, но суеверный страх удерживал его. Как истинный прохвост, он боялся чертей и ведьм.
Неточные совпадения
Городничий (дрожа).
По неопытности, ей-богу
по неопытности. Недостаточность состояния…
Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар. Если ж и были какие взятки,
то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья. Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек,
то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься.
Городничий.
Тем лучше: молодого скорее пронюхаешь. Беда, если старый черт, а молодой весь наверху. Вы, господа, приготовляйтесь
по своей части, а я отправлюсь
сам или вот хоть с Петром Ивановичем, приватно, для прогулки, наведаться, не терпят ли проезжающие неприятностей. Эй, Свистунов!
Почтмейстер.
Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с
тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч —
по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
И тут настала каторга // Корёжскому крестьянину — // До нитки разорил! // А драл… как
сам Шалашников! // Да
тот был прост; накинется // Со всей воинской силою, // Подумаешь: убьет! // А деньги сунь, отвалится, // Ни дать ни взять раздувшийся // В собачьем ухе клещ. // У немца — хватка мертвая: // Пока не пустит
по миру, // Не отойдя сосет!
Да тут беда подсунулась: // Абрам Гордеич Ситников, // Господский управляющий, // Стал крепко докучать: // «Ты писаная кралечка, // Ты наливная ягодка…» // — Отстань, бесстыдник! ягодка, // Да бору не
того! — // Укланяла золовушку, //
Сама нейду на барщину, // Так в избу прикатит! // В сарае, в риге спрячуся — // Свекровь оттуда вытащит: // «Эй, не шути с огнем!» // — Гони его, родимая, //
По шее! — «А не хочешь ты // Солдаткой быть?» Я к дедушке: // «Что делать? Научи!»