Неточные совпадения
—
Он и то с бурачком-то ворожил в курье, — вступился молодой парень с рябым лицом. — Мы, значит, косили, а с угору и видно, как по осокам
он ходит… Этак из-под руки приглянет на реку, а потом присядет и в бурачок себе опять глядит.
Ну, мы
его и взяли, потому… не прост человек. А в бурачке у
него вода…
— Я старичок, у меня бурачок, а кто меня слушает — дурачок… Хи-хи!.. Ну-ка, отгадайте загадку: сам гол, а рубашка за пазухой. Всею деревней не угадать… Ах, дурачки, дурачки!.. Поймали птицу, а как зовут — и не знаете.
Оно и выходит, что птица не к рукам…
— Гости у нас вечор засиделись, — объясняла
ему стряпка. —
Ну, выпили малость с отцом Макаром да с мельником. У
них ведь компания до белого свету. Люты пить… Пельмени заказали рыбные, —
ну, и компанились. Мельник Ермилыч с радостей и ночевать у нас остался.
— Ах, пес! — обругался неожиданно Вахрушка, вскакивая с порога. — Вот
он к чему про картошку-то меня спрашивал, старый черт…
Ну, и задался человечек, нечего сказать!
—
Ну, это пустяки! Я
ему покажу… Ступай теперь в волость, а я приду, только вот чаю напьюсь.
— Ну-ка, возьмите меня через закон. Вот
он, закон-то, весь тут.
—
Ну, так я уж сам скажусь: про Михея Зотыча Колобова слыхал? Видно,
он самый… В гости пришел, а ты меня прощелыгой да конокрадом навеличиваешь. Полтораста верст пешком шел.
— Пойдем в горницы…
Ну, удивил!.. Еще как Лиодорка тебе шею не накостылял: прост
он у меня на этакие дела.
Ну, лепешки у нас к чаю были, — я
ему лепешку подала.
Ну, потом кучера ушли виноходца нового выводить, а
он в куфне остался.
— Дела тогда у меня повихнулись немножко, караван с салом затонул,
ну,
он и подсыпался, писарь.
А дочь Анна была старшая и в годках, за ней целый мост
их, девок, —
ну,
он и обманул.
«Вот гостя господь послал: знакомому черту подарить, так назад отдаст, — подумал хозяин, ошеломленный таким неожиданным ответом. — Вот тебе и сват. Ни с которого краю к
нему не подойдешь. То ли бы дело выпили, разговорились, —
оно все само бы и наладилось, а теперь разводи бобы всухую.
Ну, и сват, как кривое полено: не уложишь ни в какую поленницу».
— Ну-ка, как
он теперь откажется, ежели хозяйка угощать будет? — заметил хозяин, глупо хихикнув. — Фуса,
ну и гость: ни единой капли…
— Хороши твои девушки, хороши красные… Которую и брать, не знаю, а начинают с краю. Серафима Харитоновна, видно, богоданной дочкой будет… Галактиона-то моего видела? Любимый сын мне будет, хоша мы не ладим с
ним…
Ну, вот и быть за
ним Серафиме. По рукам, сватья…
—
Ну, так я
его подожду здесь. Доложи, што некоторый человек очень желает
его видеть по некоторому делу.
—
Ну, здравствуй, дорогой гостенек, — поздоровался
он, наконец. — Али на богомолье куда наклался?
— И своей фальшивой и привозные. Как-то наезжал ко мне по зиме один такой-то хахаль, предлагал купить по триста рублей тысячу. «У вас, говорит, уйдут в степь за настоящие»…
Ну, я
его, конечно, прогнал. Ступай, говорю, к степнякам, а мы этим самым товаром не торгуем… Есть, конечно, и из мучников всякие. А только деньги дело наживное: как пришли так и ушли. Чего же это мы с тобой в сухую-то тары-бары разводим? Пьешь чай-то?
—
Ну, это пустяки: мы
ему зубы молодые вставим.
Ну, пока мы к заводам обязанные были, так
оно некуда было деться, а теперь совсем другое.
— Особенное тут дело выходит, Тарас Семеныч. Да… Не спросился Емельян-то, видно, родителя. Грех тут большой вышел… Там еще, на заводе, познакомился
он с одною девицей…
Ну, а она не нашей веры, и жениться
ему нельзя, потому как или
ему в православные идти, или ей в девках сидеть. Так это самое дело и затянулось: ни взад ни вперед.
— И то я
их жалею, про себя жалею. И Емельян-то уж в годах. Сам не маленький…
Ну, вижу, помутился
он, тоскует…
Ну, я
ему раз и говорю: «Емельян, когда я помру, делай, как хочешь. Я с тебя воли не снимаю». Так и сказал. А при себе не могу дозволить.
Все соглашались с
ним, но никто не хотел ничего делать. Слава богу, отцы и деды жили, чего же
им иначить? Конечно, подъезд к реке надо бы вымостить, это уж верно, —
ну, да как-нибудь…
—
Ну, уж ты сам езди на своих пароходах, — ворчал
он, размахивая палкой, — а мы на берегу посидим.
—
Ну, капитал дело наживное, — спорила другая тетка, — не с деньгами жить… А вот карахтером-то ежели в тятеньку родимого женишок издастся, так уж
оно не того… Михей-то Зотыч, сказывают, двух жен в гроб заколотил. Аспид настоящий, а не человек. Да еще сказывают, что у Галактиона-то Михеича уж была своя невеста на примете, любовным делом,
ну, вот старик-то и торопит, чтобы огласки какой не вышло.
— Высидела жениха, — шептали бедные родственницы, не могшие простить этого счастия и подыскивавшие что-нибудь неприятное. —
Ну, да
ему, голенькому, как раз по зубам невеста-перестарок.
—
Ну, моего немца вы оставьте, мамынька. Вы
ему теперь цены еще не знаете.
— Сбежал от большого стола старичок-то, женихов отец, — рассказывал
он. — Бой у
них вышел промежду гостей,
ну, оглянулись, а свекра-то и нет. Словно в воду канул…
Писарь Замараев про себя отлично сознавал недосягаемые совершенства нового родственника, но удивлялся
ему про себя, не желая покориться жене.
Ну что же, хорош — и пусть будет хорош, а мы и в шубе навыворот проживем.
— Разе это работа, Михей Зотыч? На два вершка в глубину пашут… Тьфу! Помажут кое-как сверху — вот и вся работа. У нас в Чердынском уезде земелька-то по четыре рублика ренды за десятину ходит, —
ну, ее и холят. Да и какая земля — глина да песок. А здесь одна божецкая благодать… Ох, бить
их некому, пшеничников!
—
Ну, и пусть гонит. Мы
ему не мешаем.
—
Ну что, как там у
них? — спрашивал Михей Зотыч.
— Э, дела найдем!.. Во-первых, мы можем предоставить вам некоторые подряды, а потом… Вы знаете, что дом Харитона Артемьича на жену, —
ну, она передаст
его вам: вот ценз. Вы на соответствующую сумму выдадите Анфусе Гавриловне векселей и дом… Кроме того, у вас уже сейчас в коммерческом мире есть свое имя, как дельного человека, а это большой ход. Вас знают и в Заполье и в трех уездах… О, известность — тоже капитал!
— Завтра, то есть сегодня, я уеду, — прибавил
он в заключение. — Если что вам понадобится, так напишите. Жена пока у вас поживет…
ну, с неделю.
—
Ну, а что твоя деревенская баба? — спрашивала Харитина, подсаживаясь к Галактиону с чашкой чая. — Толстеет? Каждый год рожает ребят?.. Ха-ха! Делать вам там нечего, вот и плодите ребятишек. Мамаша, какой милый этот следователь Куковин!..
Он так смешно ухаживает за мной.
—
Ну, что родитель, каково прыгает? — спросил
он Галактиона, улыбаясь одними глазами. — Завязали вы нам узелок с вашей мельницей… да.
— Муж? — повторила она и горько засмеялась. — Я
его по неделям не вижу… Вот и сейчас закатился в клуб и проиграет там до пяти часов утра, а завтра в уезд отправится. Только и видела… Сидишь-сидишь одна, и одурь возьмет. Тоже живой человек… Если б еще дети были…
Ну, да что об этом говорить!.. Не стоит!
— Да так, как бьют жен. Все это знают… Ревнует
он меня до смерти, —
ну, такие и побои не в обиду. Прислуга разболтала по всему городу.
— Да, дело совершенно верное, — тянул Мышников. — И даже очень глупое… А у Прасковьи Ивановны свой отдельный капитал. Притом дни самого Бубнова уже сочтены… Мне говорил доктор…
ну, этот сахар, как
его… Кочетов.
Он тут что-то этакое вообще… Да, нам положительно некуда так торопиться.
— Доктор очень милый человек, но
он сегодня немного того… понимаете?
Ну, просто пьян! Вы на
него не обижайтесь.
— Послушайте, Тарас Семеныч, я знаю, что вы мне не доверяете, — откровенно говорил Ечкин. — И даже есть полное основание для этого… Действительно, мы, евреи, пользуемся не совсем лестной репутацией. Что делать? Такая уж судьба! Да… Но все-таки это несправедливо.
Ну, согласитесь: когда человек родится, разве
он виноват, что родится именно евреем?
Ну, теперь
он будет мне мстить.
— Что же ты молчишь? — неожиданно накинулась на
него Харитина. — Ты мужчина… Наконец, ты не чужой человек.
Ну, говори что-нибудь!
— Это
он только сначала о Полуянове, а потом и до других доберется, — толковали купцы. — Что же это такое будет-то? Раньше жили себе, и никому дела до нас не было…
Ну, там пожар, неурожай, холера, а от корреспондента до сих пор бог миловал. Растерзать
его мало, этого самого корреспондента.
— Ведь я младенец сравнительно с другими, — уверял
он Галактиона, колотя себя в грудь. —
Ну, брал…
ну, что же из этого? Ведь по грошам брал, и даже стыдно вспоминать, а кругом воровали на сотни тысяч. Ах, если б я только мог рассказать все!.. И все
они правы, а я вот сижу. Да это что… Моя песня спета. Будет, поцарствовал. Одного бы только желал, чтобы меня выпустили на свободу всего на одну неделю: первым делом убил бы попа Макара, а вторым — Мышникова. Рядом бы и положил обоих.
— Раньше вы со мной шутки шутили… да, — шептал
он. — Помните?
Ну, да это все равно… Видите, как у нас дело-то сошлось: вам все равно и мне все равно.
— Ты бы то подумал, поп, — пенял писарь, —
ну, пришлют нового исправника, а
он будет еще хуже. К этому-то уж мы все привесились, вызнали всякую
его повадку, а к новому-то не будешь знать, с которой стороны и подойти. Этот нащечился, а новый-то приедет голенький да голодный, пока насосется.
—
Ну, слава богу, покончили, — проговорил
он, припадая запекшимися губами к ведру с квасом. — И по домам пора.
—
Ну, наши-то совсем еще ничего не понимают, — говорила попадья. — Да
оно и лучше.
— Прост, да про себя, Галактион Михеич. Даже весьма понимаем. Ежели Стабровский только по двугривенному получит с каждого ведра чистого барыша, и то составит сумму… да. Сорок тысяч голеньких в год. Завод-то стоит всего тысяч полтораста, —
ну, дивиденд настоящий. Мы все, братец, тоже по-своему-то рассчитали и дело вот как понимаем… да. Конечно, у Стабровского капитал, и все для
него стараются.