Неточные совпадения
Само собою разумеется, что подобные возгласы
по поводу Торцова о том, что человека благородит, не могли повести к здравому и беспристрастному рассмотрению дела. Они только дали критике противного направления справедливый повод прийти в благородное негодование и воскликнуть в свою очередь о Любиме Торцове...
По всей вероятности, и
сам Островский (которому опять досталось тут из-за его непризванных комментаторов) не был доволен ею;
по крайней мере с тех пор он уже не подал никакого повода еще раз наклепать на него столь милые вещи.
Итак, предполагая, что читателям известно содержание пьес Островского и
самое их развитие, мы постараемся только припомнить черты, общие всем его произведениям или большей части их, свести эти черты к одному результату и
по ним определить значение литературной деятельности этого писателя.
Конечно, мы не отвергаем того, что лучше было бы, если бы Островский соединил в себе Аристофана, Мольера и Шекспира; но мы знаем, что этого нет, что это невозможно, и все-таки признаем Островского замечательным писателем в нашей литературе, находя, что он и
сам по себе, как есть, очень недурен и заслуживает нашего внимания и изучения…
Судя
по тому, как глубоко проникает взгляд писателя в
самую сущность явлений, как широко захватывает он в своих изображениях различные стороны жизни, — можно решить и то, как велик его талант.
Только
самые грубые и внешние, бьющие в глаза проявления этой образованности понятны для них, только на них они нападают, ежели вздумают невзлюбить образованность, и только им подражают, ежели увлекутся страстью жить по-благородному.
У него есть свои особенные понятия,
по которым плутовать следует, но только до каких-то пределов, хотя, впрочем, он и
сам хорошенько не знает, до каких именно…
По крайней мере видно, что уже и в это время автор был поражен тем неприязненным и мрачным характером, каким у нас большею частию отличаются отношения
самых близких между собою людей.
Аграфена Кондратьевна,
по своей крайней недальности, не может
сама привести в ясность своих чувств и только охами да вздохами выражает, что ей тяжело.
То же
самое и с Рисположенским, пьяным приказным, занимающимся кляузами и делающим кое-что
по делам Большова: Самсон Силыч подсмеивается над тем, как его из суда выгнали, и очень сурово решает, что его надобно бы в Камчатку сослать.
Вы видите, что решение Большова очень добродушно и вовсе не обнаруживает сильной злодейской натуры: он хочет кое-что,
по силе возможности, вытянуть из кредиторов в тех видах, что у него дочь невеста, да и
самому ему покой нужен…
Когда Подхалюзин толкует ему, что может случиться «грех какой», что, пожалуй, и имение отнимут, и его
самого по судам затаскают, Большов отвечает: «Что ж делать-то, братец; уж знать, такая воля божия, против ее не пойдешь».
Лир представляется нам также жертвой уродливого развития; поступок его, полный гордого сознания, что он
сам,
сам по себе велик, а не
по власти, которую держит в своих руках, поступок этот тоже служит к наказанию его надменного деспотизма.
Комизм этой тирады возвышается еще более предыдущим и дальнейшим разговором, в котором Подхалюзин равнодушно и ласково отказывается платить за Большова более десяти копеек, а Большов — то попрекает его неблагодарностью, то грозит ему Сибирью, напоминая, что им обоим один конец, то спрашивает его и дочь, есть ли в них христианство, то выражает досаду на себя за то, что опростоволосился, и приводит пословицу: «
Сама себя раба бьет, коль ее чисто жнет», — то, наконец, делает юродивое обращение к дочери: «Ну, вот вы теперь будете богаты, заживете по-барски;
по гуляньям это,
по балам, — дьявола тешить!
Это
самое уменье видим мы и в обработке характера Большова и находим, что результатом психических наблюдений автора оказалось чрезвычайно гуманное воззрение на
самые, по-видимому, мрачные явления жизни и глубокое чувство уважения к нравственному достоинству человеческой натуры, — чувство, которое сообщает он и своим читателям.
Но автор комедии вводит нас в
самый домашний быт этих людей, раскрывает перед нами их душу, передает их логику, их взгляд на вещи, и мы невольно убеждаемся, что тут нет ни злодеев, ни извергов, а всё люди очень обыкновенные, как все люди, и что преступления, поразившие нас, суть вовсе не следствия исключительных натур,
по своей сущности наклонных к злодейству, а просто неизбежные результаты тех обстоятельств, посреди которых начинается и проходит жизнь людей, обвиняемых нами.
Он бессилен и ничтожен
сам по себе; его можно обмануть, устранить, засадить в яму наконец…
Во-первых, о ней до сих пор не было говорено ничего серьезного; во-вторых, краткие заметки, какие делались о ней мимоходом, постоянно обнаруживали какое-то странное понимание смысла пьесы; в-третьих,
сама по себе комедия эта принадлежит к наиболее ярким и выдержанным произведениям Островского; в-четвертых, не будучи играна на сцене, она менее популярна в публике, нежели другие его пьесы…
В отношениях Самсона Силыча Вольтова ко всем, его окружающим, мы видели, что самодурство это — бессильно и дряхло
само по себе, что в нем нет никакого нравственного могущества, но влияние его ужасно тем, что, будучи
само бессмысленно И бесправно, оно искажает здравый смысл и понятие о праве во всех, входящих с ним в соприкосновение.
Но чтобы выйти из подобной борьбы непобежденным, — для этого мало и всех исчисленных нами достоинств: нужно еще иметь железное здоровье и — главное — вполне обеспеченное состояние, а между тем,
по устройству «темного царства», — все его зло, вся его ложь тяготеет страданиями и лишениями именно только над теми, которые слабы, изнурены и не обеспечены в жизни; для людей же сильных и богатых — та же
самая ложь служит к услаждению жизни.
Если он ставит в зависимости один от другого несколько фактов, а
по рассмотрению критики окажется, что эти факты никогда в такой зависимости не бывают, а зависят совершенно от других причин, — опять очевидно
само собой, что автор неверно понял связь изображаемых им явлений.
Видно, что Русаков,
по мягкости своей природы, с
самого начала кротко покорился существующему порядку, признав его законность; значит, не было нужды доказывать ему эту законность пинками и колотушками.
Так и комизм нашего «темного царства»: дело
само по себе просто забавно, но в виду самодуров и жертв, во мраке ими задавленных, пропадает охота смеяться…
Из этой сцены мы с достоверностью можем заключить, что если Вихорев и насильно посадил Авдотью Максимовну в коляску, то он сделал это единственно
по скорости времени, но что она и
сама не могла бы устоять против Вихорева, если бы он стал ее уговаривать.
По натуре своей он добр и честен, его мысли и дела направлены ко благу, оттого в семье его мы не видим тех ужасов угнетения, какие встречаем в других самодурных семействах, изображенных
самим же Островским.
И однако же эти две пошлости расстраивают всю гармонию семейного быта Русаковых, заставляют отца проклинать дочь, дочь — уйти от отца и затем ставят несчастную девушку в такое положение, за которым,
по мнению
самого Русакова, следует не только для нее
самой горе и бесчестье на всю жизнь, но и общий позор для целой семьи.
Самодурство и образование — вещи
сами по себе противоположные, и потому столкновение между ними, очевидно, должно кончиться подчинением одного другому: или самодур проникнется началами образованности и тогда перестанет быть самодуром, или он образование сделает слугою своей прихоти, причем, разумеется, останется прежним невеждою.
Теперь, кажется, не нужно доказывать, что таких намерений не было у Островского: характер его литературной деятельности определился, и в одном из последующих своих произведений он
сам произнес то слово, которое,
по нашему мнению, всего лучше может служить к характеристике направления его сатиры.
Расписка эта и
сама по себе ничего не значит, да Иванов с дочерью и не знают о ней и претензии никакой не имеют; все это
сама хозяйка устраивает, желая их облагодетельствовать…
Во всем этом замечательно то, что вся история
сама по себе необыкновенно глупа…
Но всего глупее — роль сына Брускова, Андрея Титыча, из-за которого идет вся, эта история и который
сам,
по его же выражению, «как угорелый ходит
по земле» и только сокрушается о том» что у них в доме «все не так, как у людей» и что его «уродом сделали, а не человеком».
Мать, впрочем, представляет и другую причину: невеста, найденная отцом, очень богата, а «Вам, —
по словам Настасьи Панкратьевны, — надо невесту с большими деньгами — потому —
сами богаты»…
Но ведь нельзя не сознаться, что если самодур,
сам по себе, внутренне, несостоятелен, как мы видели это выше, — то его значение только и может утверждаться на поддержке других.
Кроме того, самодурство, при разделе благ всякого рода, постоянно,
по своему обычаю, обижает их, пользуясь
само львиной долей, а им ничего не оставляя.
Но мало этого: они и
сами по себе не вечны и не абсолютны.
Человеку с малых лет внушают, что он
сам по себе — ничто, что он есть некоторым образом только орудие чьей-то чужой воли и что вследствие того он должен не рассуждать, а только слушаться, слушаться и покоряться.
По общей логике следовало бы, если уж человек ставит какие-нибудь правила и требования, хотя бы и произвольные, — то он должен и
сам их уважать в данных случаях и отношениях, наравне с другими.
Мы не будем долго на ней останавливаться — не потому, чтоб она того не стоила, а потому, что, во-первых, наши статьи и без того очень растянулись, а во-вторых,
сама пьеса очень проста — и
по интриге, и
по очеркам, характеров, так что для объяснения их не нужно много слов, особенно после того, что говорено было выше.
Он,
по машинальной привычке, поднимает руку, чтобы перекреститься, — и видит, что в руке у него нож, а стоит он над
самой прорубью…
Страшно, как подумаешь, что ведь обитатели «темного царства», сколько мы знаем их
по Островскому, все имеют такие самодурные наклонности, если
сами не забиты до совершенного отречения от своей личности…
Разумеется, — это уж
само по себе необходимо, чтоб пьяница проспался и чтоб человек, допившийся до чертиков, перегодил немножечко, отдохнул и собрался с силами.
Объяснить это старается
сама Уланбекова — в поучении, которое она очень трогательно, со слезами на глазах,
по словам Потапыча, читает воспитанницам при выдаче их замуж.
Все остальное кажется ей созданным на ее службу, как злак полевой существует не
сам по себе, а собственно на службу человекам…
Здесь-то открывается нам другая причина, приведенная нами на то, отчего так крепко держится самодурство,
само по себе несостоятельное и давно прогнившее внутри.
Наконец надо и то рассуждать: самодур,
по общему сознанию и
по его собственному убеждению, есть начало, центр и глава всего, что вокруг него делается; значит, хоть бы он собственно
сам и ничего не делал, но зато деятельность других принадлежит ему.
В первой статье о «темном царстве» мы старались показать, каким образом
самые тяжкие преступления совершаются в нем и
самые бесчеловечные отношения устанавливаются между людьми — без особенной злобы и ехидства, а просто
по тупоумию и закоснелости в данных понятиях, крайне ограниченных и смутных.
И он не
по злобе и не
по плутовству теснит образованных людей, а у него уж в
самом деле такое убеждение сложилось, что от них вред для службы…
И вовсе не удивительно, если Юсов, узнав, что все ведомство Вышневского отдано под суд, выражает искреннее убеждение, что это «
по грехам нашим — наказание за гордость…» Вышневский то же
самое объясняет, только несколько рациональнее: «Моя быстрая карьера, — говорит, — и заметное обогащение — вооружили против меня сильных людей…» И, сходясь в этом объяснении, оба администратора остаются затем совершенно спокойны совестию относительно законности своих действий…
Вот почему иногда общий смысл раскрываемой идеи требовал больших распространений и повторений одного и того же в разных видах, — чтобы быть понятным и в то же время уложиться в фигуральную форму, которую мы должны были взять для нашей статьи,
по требованию
самого предмета…