Неточные совпадения
На фрегате открылась холера,
и мы, дойдя
только до Дании, похоронили троих людей,
да один смелый матрос сорвался в бурную погоду в море
и утонул.
Я
только исключил бы слово «обязанности» из чувства дружбы,
да и слово «дружба» — тоже.
Пожалуй, без приготовления,
да еще без воображения, без наблюдательности, без идеи, путешествие, конечно,
только забава. Но счастлив, кто может
и забавляться такою благородною забавой, в которой нехотя чему-нибудь
да научишься! Вот Regent-street, Oxford-street, Trafalgar-place — не живые ли это черты чужой физиономии, на которой движется современная жизнь,
и не звучит ли в именах память прошедшего, повествуя на каждом шагу, как слагалась эта жизнь? Что в этой жизни схожего
и что несхожего с нашей?..
Барину по городам ездить не нужно: он ездит в город
только на ярмарку раз в год
да на выборы:
и то
и другое еще далеко.
За этим некуда уже тратить денег,
только вот остался иностранец, который приехал учить гимнастике,
да ему не повезло, а в числе гимнастических упражнений у него нет такой штуки, как выбираться из чужого города без денег,
и он не знает, что делать.
Я не
только стоять,
да и сидеть уже не мог, если не во что было упираться руками
и ногами.
«Боже мой! кто это выдумал путешествия? — невольно с горестью воскликнул я, — едешь четвертый месяц,
только и видишь серое небо
и качку!» Кто-то засмеялся. «Ах, это вы!» — сказал я, увидя, что в каюте стоит, держась рукой за потолок, самый высокий из моих товарищей, К.
И. Лосев. «
Да право! — продолжал я, — где же это синее море, голубое небо
да теплота, птицы какие-то
да рыбы, которых, говорят, видно на самом дне?» На ропот мой как тут явился
и дед.
«Рад бы душой, — продолжает он с свойственным ему чувством
и красноречием, — поверьте, я бы всем готов пожертвовать, сна не пожалею, лишь бы
только зелени в супе было побольше,
да не могу, видит Бог, не могу…
Наступает, за знойным днем, душно-сладкая, долгая ночь с мерцаньем в небесах, с огненным потоком под ногами, с трепетом неги в воздухе. Боже мой! Даром пропадают здесь эти ночи: ни серенад, ни вздохов, ни шепота любви, ни пенья соловьев!
Только фрегат напряженно движется
и изредка простонет
да хлопнет обессиленный парус или под кормой плеснет волна —
и опять все торжественно
и прекрасно-тихо!
Только свинья так же неопрятна, как
и у нас,
и так же неистово чешет бок об угол, как будто хочет своротить весь дом,
да кошка, сидя в палисаднике, среди мирт, преусердно лижет лапу
и потом мажет ею себе голову. Мы прошли мимо домов, садов, по песчаной дороге, миновали крепость
и вышли налево за город.
Жизни мало;
только чайки плавно носятся по прибрежью
да море вечно
и неумолкаемо шумит
и плещет.
Там явились все
только наши
да еще служащий в Ост-Индии английский военный доктор Whetherhead. На столе стояло более десяти покрытых серебряных блюд, по обычаю англичан,
и чего тут не было! Я сел на конце; передо мной поставили суп,
и мне пришлось хозяйничать.
И ничего им не делается, — отчасти с досадой прибавил он, — ровно ничего,
только краснеют
да толстеют; а я вот совсем не пью вина, ем мало, а должен был удалиться на полгода сюда, чтоб полечиться».
Далее в одном описании какого-то разорившегося богача сказано: «Теперь он беден: жилищем ему служил маленький павильон, огражденный
только колючими кустами кактуса
и алоэ
да осененный насажденными когда-то им самим миндальными, абрикосовыми
и апельсинными деревьями
и густою чащею виноградных лоз.
Белых жителей не видно по улицам ни души: еще было рано
и жарко,
только черные бродили кое-где или проезжали верхом
да работали.
Мы попробовали,
да и не могли отстать: лук сладковатый, слегка едок
и только напоминает запах нашего лука.
Шумной
и многочисленной толпой сели мы за стол. Одних русских было человек двенадцать
да несколько семейств англичан. Я успел заметить
только белокурого полного пастора с женой
и с детьми. Нельзя не заметить: крик, шум, везде дети, в сенях, по ступеням лестницы, в нумерах, на крыльце, —
и все пастора. Настоящий Авраам — после божественного посещения!
Она осветила кроме моря еще озеро воды на палубе, толпу народа, тянувшего какую-то снасть,
да протянутые леера, чтоб держаться в качку. Я шагал в воде через веревки, сквозь толпу; добрался кое-как до дверей своей каюты
и там, ухватясь за кнехт, чтоб не бросило куда-нибудь в угол, пожалуй на пушку, остановился посмотреть хваленый шторм. Молния как молния,
только без грома, или его за ветром не слыхать. Луны не было.
Да и как проникнут к ним большие военные суда, когда бухты эти доступны
только легким разбойничьим проа?
Наконец мне стало легче,
и я поехал в Сингапур с несколькими спутниками. Здесь есть громкое коммерческое имя Вампоа. В Кантоне так называется бухта или верфь; оттуда ли родом сингапурский купец — не знаю,
только и его зовут Вампоа. Он уж лет двадцать как выехал из Китая
и поселился здесь. Он не может воротиться домой, не заплатив… взятки.
Да едва ли теперь есть у него
и охота к тому. У него богатые магазины, домы
и великолепная вилла; у него наши запасались всем; к нему же в лавку отправились
и мы.
Везде буруны
да скалы: вон
только кое-где белеют песок
и отлогости.
Я подошел к небольшой группе, расположившейся на траве, около скатерти, на которой стояли чашки с чаем, блюдо свежей,
только что наловленной рыбы
да лежали арбузы
и ананасы.
Вдруг появилась лодка,
только уж не игрушка,
и в ней трое или четверо японцев, два одетые, а два нагие, светло-красноватого цвета, загорелые, с белой, тоненькой повязкой кругом головы, чтоб волосы не трепались,
да такой же повязкой около поясницы — вот
и все. Впрочем, наши еще утром видели японцев.
Но не все имеют право носить по две сабли за поясом: эта честь предоставлена
только высшему классу
и офицерам; солдаты носят по одной, а простой класс вовсе не носит;
да он же ходит голый, так ему не за что было бы
и прицепить ее, разве зимой.
Но город, конечно, не весь виден, говорили мы: это, вероятно,
только часть,
и самая плохая, предместье; тут все домишки
да хижины!
«Ах ты, Боже мой! ведь сказали, что не сядем, не умеем,
и платья у нас не так сшиты,
и тяжело нам сидеть на пятках…» — «
Да вы сядьте хоть не на пятки, просто,
только протяните ноги куда-нибудь в сторону…» — «Не оставить ли их на фрегате?» — ворчали у нас
и наконец рассердились.
А нечего делать японцам против кораблей: у них, кроме лодок, ничего нет. У этих лодок, как
и у китайских джонок, паруса из циновок, очень мало из холста,
да еще открытая корма: оттого они
и ходят
только у берегов. Кемпфер говорит, что в его время сиогун запретил строить суда иначе, чтоб они не ездили в чужие земли. «Нечего, дескать, им там делать».
Мы взаимно раскланялись. Кланяясь, я случайно взглянул на ноги — проклятых башмаков нет как нет: они лежат подле сапог. Опираясь на руку барона Крюднера, которую он протянул мне из сострадания, я с трудом напялил их на ноги. «Нехорошо», — прошептал барон
и засмеялся слышным
только мне
да ему смехом, похожим на кашель. Я, вместо ответа, показал ему на его ноги: они были без башмаков. «Нехорошо», — прошептал я в свою очередь.
Удивительно ли после этого, что осторожность
и боязнь повторения старых зол отдалили их от нас, помешали им вырасти
и что у них осталась
только их природная смышленость
да несколько опытов, давших им фальшивое понятие обо всем, что носит название образованности?
Корвет перетянулся, потом транспорт, а там
и мы, но без помощи японцев, а сами, на парусах. Теперь ближе к берегу. Я целый день смотрел в трубу на домы, деревья. Все хижины
да дрянные батареи с пушками на развалившихся станках. Видел я внутренность хижин: они без окон,
только со входами; видел голых мужчин
и женщин, тоже голых сверху до пояса: у них надета синяя простая юбка —
и только. На порогах, как везде, бегают
и играют ребятишки; слышу лай собак, но редко.
Вчера, 28-го, когда я
только было собрался уснуть после обеда, мне предложили кататься на шлюпке в море. Мы этим нет-нет
да и напомним японцам, что вода принадлежит всем
и что мешать в этом они не могут,
и таким образом мы удерживаем это право за европейцами. Наши давно дразнят японцев, катаясь на шлюпках.
Только с восточной стороны, на самой бахроме, так сказать, берега, японцы протоптали тропинки
да поставили батарею, которую, по обыкновению,
и завесили, а вершину усадили редким сосняком, отчего вся гора, как я писал, имеет вид головы, на которой волосы встали дыбом.
Но баниосы не обрадовались бы, узнавши, что мы идем в Едо. Им об этом не сказали ни слова. Просили
только приехать завтра опять, взять бумаги
да подарки губернаторам
и переводчикам, еще прислать, как можно больше, воды
и провизии. Они не подозревают, что мы сбираемся продовольствоваться этой провизией — на пути к Едо! Что-то будет завтра?
— «Что-о? почему это уши? — думал я, глядя на группу совершенно голых, темных каменьев, —
да еще
и ослиные?» Но, должно быть, я подумал это вслух, потому что кто-то подле меня сказал: «Оттого что они торчмя высовываются из воды — вон видите?» Вижу,
да только это похоже
и на шапку,
и на ворота,
и ни на что не похоже, всего менее на уши.
В кабинете — это
только так, из приличия, названо кабинетом, а скорее можно назвать конторой — ничего не было, кроме бюро, за которым сидел хозяин,
да двух-трех превысоких табуретов
и неизбежного камина.
Живо убрали с палубы привезенные от губернатора конфекты
и провизию
и занялись распределением подарков с нашей стороны. В этот же вечер с баниосами отправили
только подарок первому губернатору, Овосаве Бунго-но: малахитовые столовые часы, с группой бронзовых фигур,
да две хрустальные вазы. Кроме того, послали ликеров, хересу
и несколько голов сахару. У них рафинаду нет, а есть
только сахарный песок.
Я смотрел на лодки, на японские батареи: нигде никакого движения,
только две собаки мечутся взад
и вперед
и ищут места спрятаться,
да негде: побегут от выстрела к горам, а оттуда гонит их эхо.
Около нас сидели на полу переводчики; из баниосов я видел
только Хагивари
да Ойе-Саброски. При губернаторе они боялись взглянуть на нас, а может быть,
и не очень уважали, пока из Едо не прислали полномочных, которые делают нам торжественный
и почетный прием. Тогда
и прочие зашевелились, не знают, где посадить, жмут руку, улыбаются, угощают.
В другой раз к этому же консулу пристал губернатор, зачем он снаряжает судно,
да еще, кажется, с опиумом, в какой-то шестой порт, чуть ли не в самый Пекин, когда открыто
только пять? «А зачем, — возразил тот опять, — у острова Чусана, который не открыт для европейцев, давно стоят английские корабли? Выгоните их,
и я не пошлю судно в Пекин». Губернатор знал, конечно, зачем стоят английские корабли у Чусана,
и не выгнал их. Так судно американское
и пошло, куда хотело.
Как быстро подчиненный усвоивает здесь роль начальника,
да и не здесь
только!
Теперь плавает множество китоловов: как усмотреть, чтоб они не торговали в японских портах, которые открыты
только для того, чтоб суда могли забежать, взять провизии, воды
да и вон скорей?
Дом оказался кумирней, но идола не было, а
только жертвенник с китайскими надписями на стенах
и столбах
да бедная домашняя утварь.
Посмотришь ли на индивидуума этой породы спереди,
только и увидишь синюю, толстую, суконную куртку, такие же панталоны, шляпу
и под ней вместо лица круг красного мяса, с каймой рыжих, жестких волос,
да огромные, жесткие, почти неразжимающиеся кулаки: горе, кому этакой кулак окажет знак вражды или дружбы!
Да, прекрасны окрестности Манилы, особенно при вечернем солнце: днем, в полдень, они ослепительны
и знойны, как степь. Если б не они, не эта растительность
и не веселый, всегда праздничный вид природы, не стоило бы, кажется,
и ездить в Манилу, разве
только за сигарами.
Дома мы узнали, что генерал-губернатор приглашает нас к обеду. Парадное платье мое было на фрегате,
и я не поехал. Я сначала пожалел, что не попал на обед в испанском вкусе, но мне сказали, что обед был длинен, дурен, скучен, что испанского на этом обеде
только и было, что сам губернатор
да херес. Губернатора я видел на прогулке, с жокеями, в коляске, со взводом улан; херес пивал,
и потому я перестал жалеть.
А провожатый мой все шептал мне, отворотясь в сторону, что надо прийти «прямо
и просто», а куда — все не говорил, прибавил
только свое: «Je vous parle franchement, vous comprenez?» — «
Да не надо ли подарить кого-нибудь?» — сказал я ему наконец, выведенный из терпения. «Non, non, — сильно заговорил он, — но вы знаете сами, злоупотребления, строгости… но это ничего; вы можете все достать… вас принимал у себя губернатор — оно так, я видел вас там; но все-таки надо прийти… просто: vous comprenez?» — «Я приду сюда вечером, — сказал я решительно, устав слушать эту болтовню, —
и надеюсь найти сигары всех сортов…» — «Кроме первого сорта гаванской свертки», — прибавил чиновник
и сказал что-то тагалу по-испански…
Корею, в политическом отношении, можно было бы назвать самостоятельным государством; она управляется своим государем, имеет свои постановления, свой язык; но государи ее, достоинством равные степени королей, утверждаются на престоле китайским богдыханом. Этим утверждением
только и выражается зависимость Кореи от Китая,
да разве еще тем, что из Кореи ездят до двухсот человек ежегодно в Китай поздравить богдыхана с Новым годом. Это похоже на зависимость отделенного сына, живущего своим домом, от дома отца.
Кто знает что-нибудь о Корее?
Только одни китайцы занимаются отчасти ею, то есть берут с нее годичную дань,
да еще японцы ведут небольшую торговлю с нею; а между тем посмотрите, что отец Иакинф рассказывает во 2-й части статистического описания Манчжурии, Монголии
и проч. об этой земле, занимающей 8° по меридиану.
До тех пор об этом знали
только гиляки, орочане, мангу
и другие бродячие племена приамурского края, но никакой важности этому не приписывали
и потому молчали.
Да и теперь немало удивляются они, что от них всячески стараются допытаться, где устье глубже, где мельче.
Видели мы кочевье оленных тунгусов со стадом оленей. Тишина
и молчание сопровождали нас.
Только раз засвистала какая-то птичка,
да, кажется, сама испугалась
и замолчала, или иногда вдруг из болота выскакивал кулик, местами в вышине неслись гуси или утки, все это пролетные гости здесь. Не слыхать
и насекомых.