Неточные совпадения
Расставшись с Порфирием, Раскольников спешит к Свидригайлову. «Чего он
мог надеяться от этого человека, он и сам
не знал. Но в этом человеке таилась какая-то власть над ним… Странное дело, никто бы,
может быть,
не поверил этому, но о своей теперешней, немедленной судьбе он как-то слабо, рассеянно заботился. Его мучило что-то
другое, гораздо более важное, чрезвычайное, — о нем же самом и ни о ком
другом, но что-то
другое, что-то главное…»
Может быть, это
была только усталость, отчаяние;
может быть, надо
было не Свидригайлова, а кого-то
другого, а Свидригайлов так тут подвернулся.
Да, Свидригайлов вправе
был смеяться над Раскольниковым, видевшим в нем какой-то «исход». Это он-то исход! В душе корчатся и бьются два живых, равновластных хозяина, ничем между собою
не связанных. Каждому из них тесно, и ни один
не может развернуться, потому что
другой мешает. Сам
не в силах жить, и
не дает жить
другому.
Подпольный человек пишет: «Наслаждение
было тут именно от слишком яркого сознания своего унижения; оттого, что уж нет тебе выхода, что уж никогда
не сделаешься
другим человеком; что если бы даже и оставалось еще время и вера, чтобы переделаться во что-нибудь
другое, то, наверно, сам
не захотел бы переделываться, а захотел бы, так и тут бы ничего
не сделал, потому что, на самом деле, и переделываться-то,
может быть,
не во что».
«О, по-моему, по жалкому, земному эвклидовскому уму моему, я знаю лишь то, что страдание
есть, что виновных нет, что все одно из
другого выходит прямо и просто, но ведь жить по этой эвклидовской дичи я
не могу же согласиться!
«От распятия убежал!» В конце концов он соглашается на Америку, — и вот почему: «Если я и убегу в Америку, то меня еще ободряет та мысль, что
не на радость убегу,
не на счастье, а воистину на
другую каторгу,
не хуже,
может быть, и этой!
Разумеется, он прав, но он забывает, что у нас
есть другие обязанности ближе, которые сам бог указал нам, и что мы
можем рисковать собой, но
не детьми».
Странно подумать, сколько здесь
друзей и любовников, самых счастливых
друзей и любовников, сидят рядом,
может быть,
не зная этого.
«Измученным людям той и
другой стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять
друг друга, и на всех лицах
было заметно колебание, и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и
быть убитым? Убивайте, кого хотите, делайте, что хотите, а я
не хочу больше!» Мысль эта к вечеру одинаково созрела в душе каждого. Всякую минуту
могли все эти люди ужаснуться того, что они делали, бросить все и побежать, куда попало».
«Я удивлялся нашей ненависти
друг к
другу. А ведь это и
не могло быть иначе. Эта ненависть
была не что иное, как ненависть взаимная сообщников преступления… Как же
не преступление, когда она, бедная, забеременела в первый же месяц, а наша свиная связь продолжалась. Вы думаете, что я отступаю от рассказа? Нисколько! Это я все рассказываю вам, как я убил жену. Дурачье! Думают, что я убил ее тогда, ножом, 5 октября. Я
не тогда убил ее, а гораздо раньше. Так точно, как они все теперь убивают, все, все…»
И вдруг — «она открыла рот и переместилась в коляске от волнения, возбужденного в ней пришедшею ей вдруг мыслью: «Если бы я
могла быть чем-нибудь, кроме любовницы, страстно любящей одни его ласки: но я
не могу и
не хочу
быть ничем
другим.
Князь Андрей живет в деревне. На аустерлицком поле жизнь ему «показалась прекрасною»; под влиянием вечного неба он «так иначе понимал ее теперь». Но приехавший к Андрею в деревню Пьер удивленно смотрит на своего
друга: «Слова
были ласковы, улыбка
была на губах, но взгляд
был потухший, мертвый, которому, несмотря на видимое желание, князь Андрей
не мог придать радостного и веселого блеска».
В словах, в тоне его, во взгляде чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он
не понимал живого
не потому, что он
был лишен сил понимания, но потому, что он понимал что-то
другое, такое, чего
не понимали и
не могли понимать живые, и что поглощало его всего».
Он видит, как люди устраивают себе внешне красивую, легкую, беструдовую жизнь, и видит, как миллионы
других людей принуждаются работать за них и на них, отрывая себя от всех радостей жизни. И люди, ослепленные привычкою,
не замечают этой преступной нелепицы, думают, что иначе и
не может быть.
«Узнав ближе тюрьмы и этапы, Нехлюдов увидел, что все те пороки, которые развиваются между арестантами: пьянство, игра, жестокость и все те страшные преступления, совершаемые острожниками, и самое людоедство —
не суть случайности или явления вырождения, преступного типа, уродства, как это, на руку правительствам, толкуют тупые ученые, а
есть неизбежное последствие непонятного заблуждения о том, что люди
могут наказывать
других.
Может быть, наибольшая упадочность человеческого рода сказывается именно в этой поразительной неспособности его даже представить себе какое-нибудь счастье. «Лучше
быть несчастным человеком, чем счастливой свиньей». Мы так усвоили этот миллевский афоризм, что
не можем мыслить счастье иначе, как в качестве предиката к свинье, и, выговаривая слова афоризма, понимаем под ними
другое: «Лучше
быть несчастным человеком, чем счастливым… человеком».
И иначе
не может быть: вместить и Достоевского, и Толстого невозможно — так полно и решительно исключают они
друг друга, так враждебно для одного все то, что дорого для
другого.
«Да, мне приснился тогда этот сон, мой сон третьего ноября! Они дразнят меня теперь тем, что ведь это
был только сон. Но неужели
не все равно, сон или нет, если сон этот возвестил мне истину? Ведь если раз узнал истину и увидел ее, то ведь знаешь, что она истина, и
другой нет и
не может быть. Ну, и пусть сон, и пусть, но эту жизнь, которую вы так превозносите, я хотел погасить самоубийством, а сон мой, сон мой, — о, он возвестил мне новую, великую, обновленную, сильную жизнь! Слушайте»…
Случилось это во время франко-прусской войны. Молодой Ницше
был начальником санитарного отряда. Ему пришлось попасть в самый ад перевязочных пунктов и лазаретов. Что он там испытал, об этом он и впоследствии никогда
не мог рассказывать. Когда, много позже,
друг его Эрвин Роде спросил его, что ему пришлось видеть на войне в качестве санитара, Ницше с мукою и ужасом ответил...
Однако в этом одиночестве Ницше
было для него и одно великое преимущество. Отвернувшийся от Диониса и сам отвергнутый Аполлоном, оставшийся без поддержки, в стороне от обоих богов, он
смог увидеть много такого, чего никогда
не увидел бы человек, осененный благословением того или
другого бога.
Львы мягко прыгали за решеткою, бросались то в одну, то в
другую сторону,
не спуская глаз с мальчика; глаза горели зеленоватыми, загадочно-смеющимися огоньками, и нельзя
было угадать, что сделали бы львы, если бы поднять решетку:
может быть, растерзали бы мальчика, —
может быть, стали бы, как котята, играть с ним.
Неточные совпадения
Почтмейстер. Сам
не знаю, неестественная сила побудила. Призвал
было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда
не чувствовал.
Не могу,
не могу! слышу, что
не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй,
не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в
другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
Конечно, если он ученику сделает такую рожу, то оно еще ничего:
может быть, оно там и нужно так, об этом я
не могу судить; но вы посудите сами, если он сделает это посетителю, — это
может быть очень худо: господин ревизор или
другой кто
может принять это на свой счет.
Стародум. Оттого, мой
друг, что при нынешних супружествах редко с сердцем советуют. Дело в том, знатен ли, богат ли жених? Хороша ли, богата ли невеста? О благонравии вопросу нет. Никому и в голову
не входит, что в глазах мыслящих людей честный человек без большого чина — презнатная особа; что добродетель все заменяет, а добродетели ничто заменить
не может. Признаюсь тебе, что сердце мое тогда только
будет спокойно, когда увижу тебя за мужем, достойным твоего сердца, когда взаимная любовь ваша…
Стародум. Так. Только, пожалуй,
не имей ты к мужу своему любви, которая на дружбу походила б. Имей к нему дружбу, которая на любовь бы походила. Это
будет гораздо прочнее. Тогда после двадцати лет женитьбы найдете в сердцах ваших прежнюю
друг к
другу привязанность. Муж благоразумный! Жена добродетельная! Что почтеннее
быть может! Надобно, мой
друг, чтоб муж твой повиновался рассудку, а ты мужу, и
будете оба совершенно благополучны.
Другого градоначальника я знал весьма тощего, который тоже
не имел успеха, потому что едва появился в своем городе, как сразу же
был прозван от обывателей одною из тощих фараоновых коров, и затем уж ни одно из его распоряжений действительной силы иметь
не могло.