Неточные совпадения
Я прошу позволения у читателей рассказать судьбу этого ястреба: он
был чисто-рябый, то
есть светло-серый, и так тяжел,
что и сильный человек не
мог его долго носить на руке.
Из всего сказанного мною следует,
что травля уток и тетеревов не
может быть добычлива.
1)
что копцов вынашивали и
что ими травили,
чего я и другие мне известные охотники никак добиться не
могли и признали их к ловле неспособными; 2)
что ястребьи челиги, то
есть ястребиные чеглики, употреблялись для охоты точно так же, как и самки; но должно думать,
что это
были ястреба большие, а не перепелятники.
Последнее доказывается словами: «к водам рыщение», а равно и тем,
что перепелок никогда около Москвы, в достаточном числе для охоты, не бывало, да и
быть не
могло.
Следственно, речь идет о травле уток, вероятно мелких чирков, к
чему чеглики-утятники
могут быть пригодны.
Слетка вынашивать всегда гораздо труднее, а если попадется прошлогодний ястреб и охотник захочет, за неимением других, его непременно выносить, то это требует много времени, хлопот и беспокойств, да и неблагонадежно. Такой ястреб не
может ловить отлично хорошо уже потому,
что его всегда надо держать в черном теле, следовательно несколько слабым, а из тела (то
есть сытый, жирный) он ловить не станет и при первом удобном случае улетит и пропадет.
Цепкость сетки зависит от тонины ниток и ширины петель, или ячеек.
Чем нитки тоньше, а петли шире, тем лучше: само собою разумеется,
что нитки не должны рваться, а сквозь ячейки не должна пролезать птица. Величина шатра
может быть произвольная, но по большей части окружность его, когда шатер поставлен и растянут, бывает в десять сажен.
День для сего выбирается не снежный и не ветреный: снег заносит приваду, налипает на сеть и
может даже повалить шатер, а ветер качает его и также
может уронить; и то и другое обстоятельство, особенно последнее (то
есть качка шатра), пугает тетеревов, и они под шатер не пойдут; одним словом:
чем мороз сильнее и погода тише, тем лучше.
Такие места бывают по скатам гор и долинам, поросшим полевыми кустарниками, иногда по крутым оврагам, покрытым мелкими древесными побегами, но не лесом: по крайней мере я не видывал, чтобы лиса пометала детей в настоящем лесу;
может быть, она знает по инстинкту,
что на открытых местах безопаснее жить ее детям,
что приближение всякой опасности виднее и
что они, в случае надобности,
могут ту же минуту спрятаться в нору.
Некоторые охотники утверждают,
что лиса предварительно истребляет семейство сурков и потом занимает их нору;
может быть, это и случается, за неименьем нор пустых, старых, брошенных сурками; но я всегда находил лисят в старых сурочьих норах, очевидно расчищенных несколько, а не вполне уже самою лисою, которой не нужно много места для временного помещения.
Удостоверясь по вышесказанным мною признакам,
что лисята точно находятся в норе, охотники с того начинают,
что, оставя один главный выход, все другие норы и поднорки забивают землей и заколачивают деревом наглухо; главную нору, ощупав ее направление палкой на сажень от выхода, пробивают сверху четвероугольной шахтой (ямой, называемой подъямок), дно которой должно
быть глубже норы по крайней мере на два аршина; четырехугольные стенки этой шахты, имеющей в квадратном поперечнике около полутора аршина, должны
быть совершенно отвесны и даже книзу несколько просторнее,
чем кверху, для того чтобы лисята, попав в этот колодезь, или западню, никак не
могли выскочить.
Мне сказывали даже,
что один глупый охотник застрелил близко подошедшую лису (шкура ее в это время года никуда не годится) и
что это
был самец; но я сомневаюсь в верности рассказа, судя по их течке, сходной с течкою собак, у которых, как всем известно, отцы не имеют ни малейшего чувства к детям, никогда их не знают и вообще терпеть не
могут маленьких щенят и готовы задавить их.
Наконец, поплыли мы по протоку: так называлось извилистое, длинное протяжение, пересекавшее диагонально почти весь пруд, никогда не зараставшее травою; вероятно, это
был когда-нибудь материк реки, старица, как его называют, если он не затоплен водою;
может быть также,
что это
был овражек, по которому некогда бежал ручей.
По молодости я не
мог тогда достаточно оценить важность столь замечательного происшествия в истории рыболовства, особенно если взять в соображение,
что щука, достигающая таких размеров многими десятками лет, а
может быть, и сотнею годов, чрезвычайно редко попадается в столь незначительных водах, как наш пруд и река, и еще реже становится добычей рыбаков.
Рыбаки говорили,
что она очень стара и
что у ней лоб порос мохом; когда разевали ей пасть, то поистине страшно
было смотреть на ее двойные острые зубы, крупные и мелкие; горло у ней
было так широко,
что она без всякого затруднения
могла проглотить старую утку.
Расставив десятка полтора разных поставушек по таким местам, где добыча казалась вероятною, воротясь поздно домой, усталый, измученный от ходьбы на лыжах, — не вдруг заснешь, бывало, воображая,
что,
может быть, в эту минуту хорек, горностай или ласка попала в какую-нибудь поставушку, попала как-нибудь неловко и потому успеет вырваться в продолжение зимней, долгой ночи.
Это не то,
что зверь, загнанный в степи до такой усталости,
что едва переводит дыхание (о
чем будет рассказано после): с таким волком
может человек делать
что ему угодно.
Крик филина и маленьких сов особенной породы, которых он слыхал,
может быть, и прежде, но который не походил на слышимые им теперь звуки в лесу, не
мог ли показаться ему и хохотом, и стоном, и воем, и
чем угодно?
Если же он, дрожа и потея от страха, но подавляемый усталостью, как-нибудь засыпал или хотя задремывал, то, без сомнения, грезил во сне тем же,
чем был полон и волнуем наяву; дремота даже
могла придать более определенности образу неизвестного существа.
Само собою разумеется,
что колдун
может произвести и противное тому действие, то
есть пули и дробь станут непременно попадать в цель и наносить смертельные раны; рыба, зверь и птица повлекутся неведомою силою в сети и снасти и, попавшись, никак не освободятся.
Заговор
может быть пущен даже по ветру, следовательно от него нет защиты и лекарства надобно искать у другого колдуна; но если ружье испорчено тем,
что внутренность его
была вымазана каким-нибудь секретным составом (в существовании таких секретов никто не сомневается), от которого ружье стало бить слабо, то к исправлению этой беды считается верным средством змеиная кровь, которою вымазывают внутренность ружейного Ствола и дают крови засохнуть.
Я упомянул в моих «Записках ружейного охотника» о том,
что ружья начинают очень плохо бить тетеревов, когда наступают, в конце осени или в начале зимы, сильные морозы; но там причины очевидны, хотя сначала
могут быть не поняты.
Желудок его оказался туго набит свежим свиным мясом вместе со щетиной. По справке открылось,
что в это самое утро эти самые волки зарезали молодую свинью, отбившуюся от стада. И теперь не
могу я понять, как сытые волки в такое раннее время осени, середи дня, у самой деревни
могли с такою наглостью броситься за собаками и набежать так близко на людей. Все охотники утверждали,
что это
были озорники, которые озоруют с жиру. В летописях охоты, конечно, назвать этот случай одним из самых счастливейших.
Поводок
был обыкновенный, то
есть шелковый, и щуренок легко бы его перегрыз, но должно предположить,
что окунь, который
был для него несколько велик, так распер ему пасть или горло,
что он не
мог сжать рта и
что именно в этом положении схватила его поперек большая щука, от
чего рот щуренка разинулся еще больше.
Неточные совпадения
Хлестаков (придвигаясь).Да ведь это вам кажется только,
что близко; а вы вообразите себе,
что далеко. Как бы я
был счастлив, сударыня, если б
мог прижать вас в свои объятия.
Аммос Федорович. А черт его знает,
что оно значит! Еще хорошо, если только мошенник, а
может быть, и того еще хуже.
Хлестаков. Оробели? А в моих глазах точно
есть что-то такое,
что внушает робость. По крайней мере, я знаю,
что ни одна женщина не
может их выдержать, не так ли?
Да объяви всем, чтоб знали:
что вот, дискать, какую честь бог послал городничему, —
что выдает дочь свою не то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого,
что и на свете еще не
было,
что может все сделать, все, все, все!
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал
было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда не чувствовал. Не
могу, не
могу! слышу,
что не
могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.