Эйдос непокорённый

Продираю глаза в полумраке, поднимаюсь. Сыро. Аромат терпких курений щекочет ноздри. Тишина, рядом никого. Место не похоже на дирижабль и женскую келью — слишком высокий потолок. Надо мной возвышается трёхметровая статуя Демиурга, у подножия в полу прямоугольная ниша с водой. Тонкий луч света протискивается в маленькое окошко в каменном потолке и рассеивается, едва касаясь безликого чела истукана. Его идеально выточенный из камня антрацитовый корпус местами одет лишь бурым плющом. Демиург совершенен, а совершенство незачем прятать под балахонами.

Меня пробирает озноб: я в храме для медитаций, куда отправляют в наказание. Вскакиваю как ужаленная, бросаюсь к двери, дёргаю перекладину — заперто; стучу до боли в кулаках, ору до хрипоты, но никто не отзывается.

Ненавижу это место. Здесь разрешают только медитировать, а, по мне, это пустая трата времени.

Нужно сосредоточиться и понять, как выкрутиться, но в башке туман, словно с похмелья, губа припухла, во рту привкус крови. События медленно восстанавливаются в памяти: плывут неразборчивой дребеденью винтовые лестницы с бесконечными ступенями, Башня, космос, дирижабль, платформа, дождь, мутный образ Зелига в стихийной круговерти, и самое страшное Макс. Сердце пропускает удар. Я ведь спасала его, не может быть, чтобы он так предательски отдал меня Зелигу. Поверить не могу! Максу ничего не стоило выйти и дать святоше по морде, а он смотрел равнодушно, хотя понимал, что у меня не будет шансов сбежать, и моя жизнь превратится в кошмар. Почему? Что вдруг изменилось?

Сейчас стоит думать о другом. Что меня ждёт? По законам обители я не только нарушила священный запрет, зайдя в Башню, но и совершила преступление: прихватила с собой чужака, чтобы сделать самое непростительное — выпустить его на свободу. Это серьёзно. Но у меня есть оправдание: я спасала человека, которого удерживали в обители против воли. А он всего лишь хотел то, чего святоши его лишили, вернуться домой, вспомнить себя и просто жить.

Брожу из угла в угол. На запястье, куда пришёлся разряд, пульсирует ожог. Странно, что я вообще дышу после встречи с молниями. Откуда они взялись? А Зелиг? Может, он и догадывался о наших планах, но не мог знать, когда мы соберёмся сбежать. Я ведь следила, чтобы за мной никто не шёл, никто не видел, как я спускалась к Максу, как вытаскивала его из тёмных пещер, где у нас держат «особо опасных» преступников, как сопровождала к Башне. Так какого шнода Доверенный оказался на моём пути?

Нужно успокоиться и для начала найти способ выбраться отсюда. Сесть, закрыть глаза, выбросить из головы всё баркачье дерьмо, вдох — выдох, как вдалбливали с детства. Это я умею лучше, чем валять дурака, но сейчас ничего не выходит. Мысли мелькают, как свихнувшаяся мошкара, и я пытаюсь переловить всех мошек, упорядочить, понять, в каком месте просчиталась, но они слишком мелкие и быстро улетают.

Чувство будто сплю и вижу кошмар. Проснуться бы, перелистнув время назад, как страницы старого фолианта. Ощутить на лице проблески утреннего света, падающего в большое панорамное окно кельи. Услышать сопение спящих девчонок, впустить Булку, и постараться не наорать на неё перед всеми за то, что бродит ночами шнод знает где, и возвращаясь под утро, мешает всем спать. Давно пора. А вечером, вместо того, чтобы вытаскивать Макса из тёмных пещер и вести его в Башню, пойти на праздник со всеми, пить вино, веселиться и запускать горящие шары в честь завершения цикла — триста девяносто шесть дней, оборот Эйдоса вокруг Астры.

А следующим утром смотреть, как Максу приносят шкатулку с «чёрной смертью», и он принимает её только потому, что не один из нас.

Нет. Даже после его предательства я бы не выбрала такой вариант.

Пока я разглядываю замок, время тянется древесной клейковиной. Пальцем механизм не откроешь, а больше у меня ничего нет. Как же хочется выползти из тёмной норы, увидеть дневной свет, вдохнуть свежий воздух, сходить к Мастеру Гилладу, поговорить о случившимся или помолчать и послушать стариковское ворчание. Зато рядом с ним всегда спокойней, я даже готова помогать ему в лазарете целые сутки: двадцать шесть часов напролёт мыть склянки, кипятить инструменты и подавать бодрящий чай с листьями дурмана. Но лучше в Архив, к книгам с историями и вырванными страницами, где, вероятно, рассказывалось о мире на Эйдосе. К недогоревшим в случайном пожаре фолиантам, где навсегда похоронена часть истории Аллидиона. Хорошо быть архивариусом, работать в тишине, покое… Шорох капиллярной ручки по листу, влажный аромат свежей бумаги и сухой, слегка заплесневелый запах умирающего тома. Переписывание успокаивает, освобождает ум, это лучше всякой медитации. Даже думая об этом, я на мгновение забываю, во что влипла.

Вдруг дверь распахивается и в свете проёма является сама глава Совета, Батья-Ир с двумя советниками. Только их не хватало. Что они задумали? Неужели принесли «чёрную смерть» без суда? Во мне всё холодеет.

Свита из четверых Безымянных следует за ними с масляными лампами на цепях, останавливается у входа, и в келье воцаряется свет. Один из святош поглядывает из-под капюшона. Узнаю Ми́рима. Мальчишка — мой подопечный. Я не наставник и не имею права, но заботилась о нём с пелёнок, потому что нас связывает общее прошлое, которого он не помнит. Но помню я и отдаю долг. Теперь он — моя семья. Так что же он забыл в свите нашего недруга Батьи-Ир? Вскакиваю и подбегаю к нему, игнорируя остальных.

— Мирим, ты же ненавидишь её! — Я бросаю короткий взгляд в сторону советницы, замечая насмешку на её лице. — Что ты делаешь? Тебя бы взяли в подмастерья к Доверенным. Ты ведь хотел!

— Это ты хотела, — ворчит он хмурясь и краснея, отводит взгляд.

Все удивлённо косятся. Неловко вышло. Прищемить бы себе язык дверью, но сказанного не вернёшь. Ну и пусть Батья-Ир знает, что о ней думают. Всё равно это её не волнует, напротив, веселит.

— Нам лучше поговорить наедине, — бросает она советникам, задержавшимся у входа. Я чувствую озноб. Опасно оставаться с Батьей-Ир. — С Безымянным братом мы позже обсудим его назначение, — она окидывает Мирима насмешливым взглядом, мальчишка прячет лицо под капюшоном.

Получается, я должна забыть его имя и обращаться уважительно: Святой брат? Хотя не так давно вытирала ему сопли и прикладывала припарки на разбитые коленки. Нелепость какая.

Батья-Ир взмахивает рукой и сопровождающие дружно выходят за дверь, не забыв её запереть. Я напрягаюсь, что если она принесла «чёрную смерть»? Но пусть только попробует заставить меня принять яд. Возвращаюсь на циновку у подножия истукана, пытаясь унять нервную дрожь.

— Не наказывайте его из-за меня, — бормочу, усаживаясь. — Мирим не виноват.

— Ты не в том положении, чтобы указывать. — Она подходит ближе и ехидно разглядывает меня. — И никогда не будешь.

Издевается. Батья-Ир невысокая, важная, как левиафан, такая же хищная и красивая, не смотря на годы, перевалившие за сотню. Мой образец женщины — бывшая наставница, которая учила нас, как завязывать балахоны, как жить и во что верить в нашем скромном мирке. Но не могла объяснить, почему если мы реинкарнируем, то не оставляем себе посланий на будущее, ведь так было бы проще исправить ошибки. Почему нельзя увидеть, как Демиурги возрождают нас в Башне? Почему в архивных документах только общая информация о прошлом; почему столько вырванных страниц? Что находится за стенами Аллидиона? За эти вопросы Батья-Ир била палкой по рукам.

Теперь она может запросто меня убить. У неё есть доступ к яду, ведь Батья-Ир — глава Совета в конклаве Чёрных Обаккинов — второе по важности лицо в Аллидионе и больше не интересуется воспитанниками, а я давно не привлекаю её внимания. Для неё служение — карьера, и ради должности советница пройдёт по головам более достойных. Только мы с Миримом не стоим на её пути, я лишь эккин, прислуга, в сравнении с нею никто.

— Вы могли не приходить лично. Зачем вам пачкать руки?

Я разглядываю её лицо, пытаясь уловить эмоции, но она их тщательно скрывает. Пресмыкаться не тороплюсь, продолжаю сидеть на полу у подножия истукана. Если встану, снизу смотреть будет она. И так и эдак накажут за неуважение к святому человеку. Она и сама запросто может дать по морде, но пока не спешит, хочет поиздеваться напоследок. Её лицо принимает ложно-приветливую гримасу. Батья-Ир умеет вывернуть ситуацию в свою пользу.

— Знаешь, Соломея, — она всегда с ехидством произносит аллидионское имя, которое мне дала, и которое я ненавижу, — когда мне сообщили, что одна из моих бывших подопечных переступила порог священной Башни, я даже не удивилась. Ни одному непосвященному не пришло бы на ум подобное святотатство. Но ты всё ищешь некую «правду», пренебрегаешь правилами.

А что остаётся? Нам врут, за стены не пускают. Других выходов из обители нет. Доверенные не брали меня в подмастерья, хотя я много раз подавала прошение и выполняла условия, которые ставил их главный, Мастер Силлион. В итоге, проблема оказалась в другом: я не того пола. Это же бред! Оставалась надежда на Мирима, но и он подвёл.

— Так ничего ведь не случилось! — Мой голос эхом проносится по келье, и я стараюсь говорить тише. — Кроме того, что вы держите нас силой веры и врёте. А может, и про Демиургов тоже ложь?

Хотя мне нравится думать, что где-то есть создатели, которым на нас не плевать, и которые однажды выпустят нас из клетки в безграничный мир с горами и океанами. Но сколько можно ждать?

— Случилось. — Батья-Ир ехидно ухмыляется, позволяя мелким морщинкам лучиться вокруг её больших карих глаз. Она медленно усаживается напротив. Тысячи ледяных мурашек успевают пробежать по моему позвоночнику: сейчас она достанет из складок балахона шкатулку с ядом. Но она не спешит, растягивает удовольствие. — Зелиг сказал, что в тебя попала молния.

— Ну, конечно, сказал, — нервно усмехаюсь я. — Этот ваш вездесущий Зелиг. Не молния, а так, искра. Если бы молния…

В аллидионском Архиве пылится книга с названием «Как приготовить ядовитый гриб и не умереть». Так вот, согласно рецепту, на вопрос «Как я выжила после молний?», получается только один логичный ответ. Это были не молнии. Но Батья-Ир не даёт досказать про горстку пепла.

— Тебе ведь известно, что полагается за проникновение в Башню? Что с тобой будет за такое дерзкое святотатство? — Она хватает меня за руки, поочерёдно задирает рукава, бегло изучает. Я в полном недоумении позволяю ей это. Батья-Ир разворачивает мои руки запястьями вверх, находит красное пятно и останавливает взгляд на нём. — Демиурги пометили тебя, — рявкает она с видом «так я и знала», и чувство, что я не выйду отсюда живой, крепнет.

— А почему за враньё Демиурги не наказывают? — фраза срывается с языка быстрее, чем я успеваю её осознать. Батья-Ир прищуривается, отпускает мою руку и поднимается с места. — Это всего лишь ожог!

Как заставить её признаться, что никакая это не метка? Проще оттолкнуть и убежать, только далеко не получится. Наша обитель — небольшое поселение на вершине высокой горы. Вокруг отвесные скалы и выхода нет, кроме дирижабля, но тот выход уже использован.

— В священной Башне ничего не бывает просто. И встань, когда с тобой говорит глава Совета! — шипит Батья-Ир.

Никак не привыкну к её новой должности. Неохотно поднимаюсь с нагретой циновки и становлюсь на голову выше её, но именно она продолжает смотреть свысока. Ненавижу межранговые пресмыкания. Если мы все равны перед Демиургами, так зачем нас делить?

— Ты помогла чужаку сбежать со знаниями об обители, — старается говорить тихо Батья-Ир. Чего она боится, что не все в её свите знают правду о чужаке? — Подвергла Аллидион опасности. О чём ты думала?

— О чём вы думали, когда его привели? Вы решили его убить! — Возмущает, когда люди с подобным самомнением притворяются, будто не понимают простых мотивов. — Потому что считаете их варварами, прячете от нас. Зачем? Что случится, если они узнают? Что они по-вашему сделают? Там такие же люди. Может, даже лучше, потому что не врут как вы и этот ваш любимый Зелиг.

— Дура. Влюбилась и ослепла, — снисходительно улыбается она. — Судишь по одному дикарю, а сама толком его не знаешь. А Зелиг предан нам. Здесь его дом, мы его семья. И он уже отправился исправлять твою ошибку. Будь благодарной!

— Свою ошибку, — поправляю я. — Ведь именно он привёз сюда Макса. Силой.

Батье-Ир нечего возразить. Советникам и их подопечным можно врать и принуждать других. Она всегда будет их защищать. Зелиг — её глаза и уши за пределами наших стен, преданный верный шпион. Поэтому бывшей наставнице не нравится моё замечание, она знает, что я права.

Батья-Ир плотно сжимает губы, прищуривается и ловко меняет тему.

— Вход в Священную башню запрещён не дураками и не без причины. Эта Башня — остов Аллидиона, завет Демиургов. Она бережёт нас, даёт нам жизнь. Поэтому и мы должны оберегать её.

— Оберегать? Мы даже не знаем, что там! Может, оно вредное и опасное. — Не замечаю, как наглею, скрещиваю руки на груди и спорю с Батьей-Ир на равных. Но терять уже нечего. — А что бережёт людей снаружи? Что даёт жизнь дикарям? Ведь Башня одна, другой такой нет!

— Не тебе менять вековые традиции и решать, как нам жить, — зло шипит Батья-Ир, даже воздух вокруг её рта словно электризуется. — Мы выжили благодаря вере. А в тебе её нет ни капли, Соломея. Ты плюёшь на наши догматы!

Каждый раз, когда она произносит моё аллидионское имя, меня корёжит, будто кто-то царапает вилкой по керамической посудине. Много дурных воспоминаний и рефлекс — жди неприятностей. Я предпочитаю прозвище. Звучит привычнее и добрее.

— Мы шли путём Доверенных, — возвращаюсь я к теме о Башне. — Они ходят там каждый день и ничего не случается.

— Доверенные специально обучены. Они знают своё дело, они давали обеты и клятвы, их не зря так называют. — Она подходит близко, совсем вплотную и говорит тихо: — Хорошо одно. Ты не проболталась о чужаке, сдержала свой длинный язык, хотя это тебе несвойственно. На суде оценят. Совет будет соблюдать осторожность, ты тоже старайся. Для своей же пользы. В любом случае, тебе не поверят. А ляпнешь что-нибудь лишнее, наказание усилят.

Так она не убить меня пришла? Я выдыхаю.

— Суд будет публичным?

Пульс подскакивает к горлу, но я уже знаю ответ и знаю, как поступить.

Никто не заставит Батью-Ир признаться, что среди нас жил чужак из-за стены, что там есть люди. И мне не поверят без доказательств, но я воспользуюсь ситуацией и заставлю всех хотя бы задуматься. Вдруг народ закидает Совет тухлой капурой и две тысячи человек дружно снесут аллидионскую стену?

— Защищать тебя вызвался Мастер Гиллад, кто б сомневался, — ехидно улыбается она. — Но по правилам, поскольку я на свою беду тебя растила и воспитывала, учила быть послушной перед Демиургами, мне тоже придётся встать на твою сторону и оправдывать результат своей неудачи, — Батья-Ир теперь глядит недовольно.

— Неудачи? Вы считаете неудачей то, что я вижу ваше враньё насквозь?

Она вдруг отвешивает мне пощёчину, злую, настоящую. В ушах звенит, но я улыбаюсь.

— Что ты лыбишься, дурочка? Скажем, парень был не в себе, наплёл тебе ерунды, — продолжает она с равнодушным видом, но я замечаю, как трепещут крылья её маленького острого носа, — задурил твою голову глупыми идеями о жизни снаружи, и даже насильно затащил в Башню. Повезло, что Зелиг оказался рядом и спас тебя. Ещё сделаем снисхождение по возрасту — в двадцать два нет большого ума, это просто цифра. Вот о чём тебе следует молить Демиургов — об уме. И о спасении, конечно. Чтобы красное пятно на твоём запястье и правда оказалось электрическим ожогом, а не проклятой отметиной.

Так просто её не проведёшь. Она знает это и ехидно улыбается. Но и я хочу уколоть её побольнее.

— Кого молить? Они нас бросили. Соорудили шнодову Башню и свалили.

Я наблюдаю, как у Батьи-Ир залегает очередная морщина между бровей, как раздуваются ноздри.

— Не забывайся, — предупреждает она. — Твоя судьба зависит от решения Совета, а конклав зависит от меня.

Развернувшись, бывшая наставница быстро уходит, подметая балахоном пол из циновки.

Она бы придушила меня, не дожидаясь суда, или напоила бы ядом, но ей нужна показуха. Во главе Совета Батья-Ир всесильна. Только её методы заткнуть меня и выставить дурой на всю обитель, мягко говоря, неприятны. Какое наказание выберет суд, как я буду жить дальше, страшно представить. И как найти выход, которого нет?