Рыжая Кошка. Роман

Вот и уехал Сабир Усманович домой, а я осталась в незнакомой мне семье. Хотя семьёй назвать двух стариков можно с натяжкой. Скорее это осколок от некогда большой семьи. Этот вывод я сделала при первом знакомстве с родителями Сабира Усмановича. По своей семье мерила: ситуация казалась похожей.

Однако через неделю обитания в новой среде, поняла, что поспешила с выводом. Эти двое пожилых людей, прожив рядом целую жизнь, сохранили те чувства и отношения, которые составляют основу семьи: уважение, душевную теплоту, заботу друг о друге и о людях, живущих рядом.

Глядя на этих двух стариков, я поняла, что наша семья очень сильно проигрывает им, причём по всем позициям. От нашей семьи так и веет холодком, равнодушием друг к другу и накалом «высоких» эмоций» на грани срыва, от стариков Усмановых — пониманием и доброжелательностью.

Халима-апа приняла меня сразу так, словно давно и хорошо знала меня. И я старалась отплатить старой женщине тем же: теплотой и уважением. Её муж, Усман-ака, сначала показался мне через-чур строгим, порой даже сердитым, но очень быстро я начала привыкать к его строгому выражению глаз, к твёрдому малоулыбчатому лицу.

Меня вполне всё устраивало: я не лезла к ним, а они не досажали мне чрезмерной опекой, не требовали особого внимания, не третировали подозрениями. Сложилось некое устойчивое равновесие. Этому поспособствовал и мой выход на работу: уходила я из дома в восемь утра, а возвращалась в восемь вечера, так что времени на общение оставалось немного.

Итак, впервые в своей жизни, я вышла на работу. Можете себе представить, как я себя чувствовала в первые дни? Думаю — да, ведь каждый из нас когда-то впервые в жизни начинал свою трудовую деятельность. Собственно, выполнять рабочие обязанности, на меня возложенные, особого труда не составило: тут я была прилежной ученицей, впитывая всё, чему меня учили.

Труднее было привыкнуть к большому, шумному коллективу института, ко множеству разговоров, мнений, ко множеству личностей. Уверяю вас, их количество намного больше, чем в нашей шумной школе. Нелегко было привыкать ко множеству взглядов: порой любопытных, испытующих; порой насмешливых, критических; порой — доброжелательных, подбадривающих. Несмотря на это, через месяц я уже не чувствовала себя «чужеродным элементом» в институтской среде.

Однажды вечером, возвращаясь после работы домой, я столкнулась с Каримом Атабаевым, и от неожиданности шарахнулась в сторону. Он увидел мой испуг и виновато улыбнулся:

— Здравствуйте, Наташа-хон.

— Здравствуйте.

— Вижу, что вы на меня в обиде? — фраза прозвучала полу-вопросительно, полу-утвердительно.

Не стала кривить душой, перед этим странным, не совсем приятным мне человеком:

— Да, я на вас обижена, и думаю, что имею на это основание.

— Конечно, — совершенно убитым тоном согласился Карим Атабаевич, — я виноват и перед вами, Наташа-хон и перед Сабиром… И прошу у вас прощения.

Разговор становится навязчивым, и чтобы поскорее закончить его, призналась:

— Я вас давно простила.

— Правда? — как ребёнок обрадовался Карим, расплываясь в улыбке. — Вы очень добрая, Наташа.

Такая реакция Атабаева немного обескуражила меня, и я не находила слов ему в ответ, а тот, видимо, по своему истолковав моё молчание, начал рассказывать о том, какую головомойку в тот вечер ему устроил Сабир.

Карим всё повторял и повторял с полной убеждённостью:

— И правильно сделал! Правильно сделал! Я вёл себя, как самая настоящая свинья…

Представив Атабаева в обличье хрюшки у корыта с кормом, я невольно улыбнулась.

— Вот я и развеселил вас, — отреагировал собеседник, довольный тем, что я изменила свой гнев на милость.

— Вы с работы, Наташа-хон?

— Да.

— И куда направляемся, если не секрет?

— Домой.

— Какие исчерпывающие ответы! — засмеялся Карим. — И так просто и понятно: домой… А домой — это куда?

— Вы разве не знаете? — удивилась я. — Сейчас я живу у родителей Сабира Усмановича.

— Ну что же, так я и предполагал. И не ошибся…

Разговор смолк, предвещая неловкую паузу, но Карим вдруг начал говорить взволнованно, иногда путаясь в слова.

— Если бы вы знали, Наташа-хон… Мне как… Как мне досталось от Дильбар… Она стучала своими маленькими кулачками по моей груди… Плакала и говорила: — «Зачем ты отпустил Наташу?! Зачем?… Я знаю: ты обидел её, вот она и ушла от нас!»…

Поверьте, Наташа-хон, я плакал с ней вместе… Ругал себя последними словами… Я слово дал Диле, что больше не буду пить арак (водку)… И вот уже месяц не пью…

— Очень рада за вас, — отреагировала я, стараясь даже интонацией не обидеть друга Сабира Усмановича.

— Я тоже рад и за себя, и за то, что встретил вас, Наташа… И за то, что вы простили меня.

Карим Атабаевич мялся в нерешительности, собираясь, видно, что-то сказать ещё, но никак не решался. И я сделала вид, что собираюсь уходить.

— Наташа-хон, куда же вы? — спросил Атабаев с отчаянием в голосе.

— Как куда? — удивилась ему в ответ. — Домой, конечно.

— А я хотел пригласить вас в ресторан! — неожиданно выпалил собеседник.

— Меня? В ресторан? Сейчас? — ещё больше удивилась я.

— Да, — односложно подтвердил Карим.

Это предложение не только удивило меня, но и одновременно заинтриговало, ведья никогда раньше не бывала в ресторане. Не скрою: Карим-ака поставил меня перед непростым выбором — как говорятся «и хочется, и колется». Но идти в ресторан с Атабаевым?…

Видя моё замешательство, Карим произнёс весьма убедительно:

— Да не бойтесь вы меня, Наташа! Это я после арака дурным становлюсь… Даю слово, что пить не буду.

Но и эти слова не убедили меня: слишком свежи были неприятные воспоминания. А Карим продолжал:

— Правда сейчас в ресторане мало интересного: в это время почти нет людей… Самое интересное начинается часа через два: и народу побольше, и музыканты будут… Может для начала зайдём в кино? Во «Дворце Искусств» сейчас идёт новый фильм «Стервятники на дорогах»… Говорят интересный. Вы не видели?

— Нет, не видела, — ответила ему не совсем уверенно, поражаясь способности Карима «брать противника в кольцо».

— Вот и хорошо! — обрадовался тот. — Сейчас позвоним тётушке Халиме, предупредим, чтобы она не волновалась… Ну, идём же?! Идём!..

Взгляд Карима был, умаляющие-виноватый, как у ребёнка, который очень хочет загладить свой проступок, робко касался моего лица. И я, неожиданно даже для себя, согласилась. Мне очень было интересно наблюдать за человеком, которому хотелось показать себя с лучшей стороны. Так захотелось поддаться наивному обаянию Атабаева, но перед глазами стояло истинное лицо этого «большого ребёнка».

Сразу припомнилаась компания его друзей, для которой мне пришлось готовить плов. Я даже имён их не запомнила. Да и их самих — тоже. Запомнился только Толик-Тахир, который обмывал, родившегося утром сына. Он был высок ростом, худощав и вертляв, как угорь. Смуглое, узкое лицо, весьма симпатичное, и меж тем, что-то в нём было не так. Быть может, несколько оттопыренные уши, делающие его похожим на Чебурашку. Я так и определила его про себя Чебурашкой, и по-моему, не ошиблась в определении.

Лицо Толика поражало вдохновенной самоуверенностью и нахальностью, и ещё зубами. У него был полон рот золотых зубов, и, когда он улыбнулся в первый раз, я подумала: — Вот что значит: золотозубая улыбка.

Когда я накрыла на стол и собралась уходить к себе, Толик остановил меня:

— Наташа-хон, может составите нам компанию? У нас есть бутылка шампанского… Девушки обычно любят шампанское.

Золотозубая улыбка была, видимо, направлена на то, чтобы очаровать меня, расположить к обладателю оной, но я ответила:

— Спасибо. Видимо, не все девушки любят шампанское. По крайней мере, я не люблю.

— Так у нас и водка есть, и коньяк! — настаивал Тахир-Толик.

Ответила жёстко, без улыбки:

— Благодарю за приглашение, но я не пью совсем: ни шампанское, ни водку, ни коньяк.

И быстро ушла в свою комнату. За спиной раздался насмешливый голос кого-то из друзей Карима:

— Ну, что, Тахирчик, отбрила тебя девчонка?!

Тахирчик ответил полу-презрительно:

— Подумаешь, прынцесса!

И вся компания зашлась хохотом, а я тем временем закрыла за собой дверь. В доме только входные двери имеют запоры, чтобы обезопасить себя, мне пришлось вставлять ножку стула в ручку дверей, чтобы никто не мог войти в комнату без спроса. Потом я убедилась в том, что предостережение не было напрасным.

Сначала из зала доносились, приглушённые голоса, звон посуды и стаканов. Потом голоса стали громче и, наконец, словно взорвались. Я поняла, что двери в зал открыты и кто-то идёт по коридору. Шаги затихли возле моей двери. Раздалось лёгкое постукивание и приглушённый, пьяненький голос Толика:

— Принцесса, ну что же ты такая гордая? Посиди с нами немного: мы не кусаемся…

Я затихла, как мышка, притворяясь спящей, стараясь дышать совсем неслышно. Постукивание перешло в царапанье, а голос стал ещё ниже, ещё «соблазнительней»:

— Принцесса, ты где? Я тут у твоих дверей, как у твоих ног…

И снова тишина. Затем громкий голос Карима:

— Толик, Толик, куда ты делся? Мы ещё за дружбу нашу не выпили…

Карим, увидев Толика у моей двери, продолжил не понижая голоса:

— Что, Тахирчик, понравилась девочка? Красивая, не правда ли?

— Да тише ты, тише, оратор! Что разорался, как торговец на базаре?

Дальше разговор проходил уже при пониженных тонах и на узбекском языке, видимо для того, чтобы я не смогла ничего понять. Друзья на этот счёт сильно заблуждались. Они ведь не могла знать того, что я выросла среди махаллинских ребятишек, и язык знаю неплохо.

— Девочка красивая, да не про тебя, друг.

— Уж не про тебя ли?

— Не угадал, дорогой: это Сабира девчонка.

— Твоего старого дружка?!

— Тебе он тоже, как мне помнится, хорошо знаком. Не забыл ещё вижу.

— Нет, не забыл. А когда начинаю забывать, то лицо напоминает золотыми зубами.

Карим засмеялся приглушённо:

— Да, Тахир-джан, это память, так уж память: на всю жизнь. На каком это курсе он тебе отметку эту сделал?

— На третьем, — ответил Тахир. — И тоже из-за девчонки… Помнишь Катюшу Воронову? Вот тогда, из-за неё я и лишился зубов.

— Как не помнить? — отозвался Карим. — На вашем курсе все парни были в неё немного влюблены.

— Ты прав, Карим, были… А досталась она Сабирке, и потом, как козочка на привязи ходила за ним… А он попользовался и бросил, как…

Дальше последовали весьма нецензурные слова и я, чтобы не слышать этого, закрыла уши подушкой. Когда я сняла подушку с головы разговор между дружками шёл уже о том, что у Кати Вороновой от Сабира Усмановича есть ребёнок — сын.

— Карим, друг! Я хотел убить Сабирку, когда вернулся в Ташкент! — признался Тахир. — Но он уже уехал в Фергану.

— А где сейчас Воронова? — поинтересовался Карим, еле выговаривая слова, заплетающимся языком.

— Всё там же, в Джизаке. Работает в Облбольнице. После того, как получил от ворот — поворот, я больше там не был…

Голос Тахира сорвался, и он начал плакать злыми пьяными слезами. Карим успокаивал его и потащил назад в зал, предлагая залить горе водкой.

— Как хорошо, что я знаю язык, — думала я. — Иногда можно узнать много любопытного.

К языкам у меня способности с детства: я и английский знаю не хуже мамы, а может даже и лучше, потому что много слушала песен на английском, учила слова, подпевая исполнителям…

Впрочем, я несколько отвлеклась от основной нити повествования, и должна это исправить. На следующий день Карим-ака с опухшим лицом, всклокоченными волосами, высказывал мне, предъявляя претензии:

— Ишь, какая принцесса нашлась?! Что, полчаса не могла посидеть с нами?

Ответила я ему тогда довольно резко:

— Я не обязана развлекать ваших друзей!

— И тебе никто и ничем не обязан! — зло отрезал Карим.

В ответ на его слова я хлопнула дверью и ушла в сою комнату. Хотела сразу же уйти из этого дома, но куда? Ташкент для меня совершенно незнакомый, чужой город. С полчаса ходила по комнате, лихорадочно соображая, что делать, но так и не смогла ничего придумать.

Карим два раза подходил к двери, звал завтракать, и оба раза я отказывалась. Слышно было, как он сам метался по дому, не находя места. Наконец, что-то ворча себе под нос, хлопнув входной дверью, он ушёл из дома. Только после этого я немного успокоилась и ко мне вернулась способность нормально мыслить.

Я решила одеться и выйти в центр города и попробовать поискать работу самостоятельно. Ведь мне никто ничем не обязан, как выразился лучший друг Сабира Усмановича… Никто и ничем. Когда постучали в дверь, я уже была одета. Инстинктивно сжалась, ожидая неприятностей. Но стук был иной, лёгкий, не наглый. И я шагнула навстречу.

— Кто там?

— Это я — Сабир-ака, — ответил голос из-за двери.

Каким прекрасным показался этот голос, словно сам Ангел-спаситель пришёл мне на выручку. И я была несказанно рада этому. Рада, как никогда раньше. Сама не ожидала такой реакции. Видимо, поэтому и ощетинилась, как ёж.

— Здравствуйте, Наташа, — сказал Сабир-ака прямо с порога, внимательно всматриваясь в моё лицо. — А я вам привет привёз от мамы.

«Ангел-спаситель» подал мне письмо, которое я прочла мельком, потому что знала, что там написано: жалобы мамы на загубленную молодость, на непонимание её жертвы, обвинение в неблагодарности и чёрчтвости.

Отбросив письмо на кровать, я подумала с досадой:

— «Лучше бы ты денег передала, мама, чем это письмо! Оно не сказало мне ничего нового».

Сабир Усманович передал знакомую дорожную сумку со словами:

— Ваша мама попросила передать ещё вещи.

Это порадовало меня больше белого листка, сиротливо прилепившегося на краю кровати, Вещи были кстати. Не обращая внимания на Сабира, я стала выкладывать их из сумки. Особенно порадовалась своему любимому вечернему платью, которое лежало на самом дне сумки. Я так увлеклась своими нарядами, что чуть не пропустила мимо ушей слова Сабира Усмановича:

— Наташа, вы не забыли о том, что должны сейчас ехать в институт? Переодевайтесь, а я подожду в машине.

И уже в дверях он добавил:

— Забыл спросить, Наташа: Карим успел вас прописать?

— Да, — ответила я поспешно, — Вчера он вернул мне паспорт с пропиской.

— Вот и хорошо. Возьмите все документы, что у вас есть — будем устраиваться на работу. Ваша мама дала добро.

Сабир ушёл, а я подумала:

— А что ей ещё оставалось делать? Всё свершилось с её молчаливого согласия и даже, если задуматься, с активного подталкивания именно к этому шагу.

Вот так, благодаря «Ангелу-спасителю» я и устроилась на работу, и покинула дом, человека мне малосимпатичного. Впрочем, я вновь отвлеклась от повествования…

* * *

Перед началом киносеанса Карим-ака явно чувствовал себя не совсем комфортно: он то ёрзал на стуле, устраиваясь поудобней, то вынимал из кармана яркий носовой платок, вытирая воображаемый пот, то недоверчиво, краем глаза, посматривал на меня. Он, видимо, никак не мог поверить тому, что я смогла простить его и согласилась пойти с ним сюда, во Дворец искусств — сомневался, что пойду и дальше, в ресторан. Мужчина гадал, что всё это значит: подвох, авантюра, или мелкое желание уязвлённого женского самолюбия, желание отомстить?

Много, как видно, было мыслей в голове Атабаева — ох, много. Я же сидела молча, сосредоточившись на экране, в душе ликуя: к чему месть, Карим-ака? Ты уже сам-себя наказал! И мне этого вполне достаточно. Так что: даёшь ресторан! Тем более, что это первое моё посещение такого заведения — пусть даже не с тем с кем хотелось бы…

Итак, фильм нас не очень заинтересовал. Тем более, что это подделка род Запад, и подделка дешёвая. Какой Запад с разбитыми дорогами, всесильной российской мафией и хлипким «суперменом»? Ничто не может заглушить мысли в наших головах: ни выстрелы, ни повышенные тона, на которых общаются персонажи фильма, ни визг тормозов.

Я краем глаза наблюдала за соседом. На его лице время от времени возникала явно различимое недоверие. Весь его вид словно говорил: — «Что ты задумала, Наташа-хон? Что от тебя можно ждать?»

Вот и правильно, вот и хорошо: именно эти сомнения и будут держать его в узде. Странный он всё-таки человек. Не всегда его понимаю. А, впрочем, мне это и не нужно.

Как говорит мама Лина: — Он — человек не нашего круга. И он мне — не интересен.

При одной только мысли о маме, на моём лице возникла усмешка, и сосед сразу становится похож на взъерошенного воробья: он явно принял её на свой счёт. А меня начал разбирать смех, который я сдержала с трудом. Пришлось переключать внимание на действия, происходящие на экране, чтобы усыпить бдительность соседа. Через некоторое время его бдительность засыпает, и он с головой «ухолит в фильм».

Уже на улице мой нечаянный спутник поинтересовался, всеми силами пытаясь не выказать заинтересованности:

— Вы не передумали, Наташа-хон?

— Не передумала, Карим-ака. — ответила ему, пряча предательскую усмешку. — А вы случайно не передумали?

— Как вы могли подумать такое?! — взвился тот. — Едем!

— Куда? — полюбопытствовала я.

— Куда прикажешь, принцесса?!

— Я слышала ресторан «Зеравшан» неплох…

— Верно: неплох, — заулыбался Карим, давая понять, что это заведение ему хорошо знакомо.

— Так едем?

— Едем, принцесса!

Мужчина остановил такси, услужливо открыл мне дверь, приглашая сесть на заднее сиденье, а сам устроился рядом с водителем, произнося небрежно:

— Ресторан «Зеравшан», шеф!

Водитель — пожилой мужчина, явно европейского типа, с осуждением посмотрел на моё отражение в зеркале. Я почувствовала это всей кожей и щёки мои начали предательски алеть. С вызовом ответила ему взглядом: — «Какое тебе дело, дядя. Следи лучше за своими дочерьми!» Мужчина осуждающе покачал головой, а я начала злиться, и, чтобы не высказать свои мысли вслух, отвернулась к окну.

А за окном в свои права уже вступила ночь. Свет фонарей, где ярче, а где приглушённее, освещали улицу по которой катило такси, создавая какой-то иной, ирреальный мир, выхватывая из темноты знакомые картины. Возникла автобусная остановка. Группа парней о чём-то заинтересованно дискутировала, эмоционально доказывая что-то друг другу, при этом отчаянно жестикулируя. Лишь один из них — высокий стройный, с волнистыми волосами, рассыпанными по плечам, стоял молча, широко расставив ноги, и держа руки в карманах брюк. Стоял так, словно бросил вызов всей этой честной компании, и теперь ждал ответа на этот вызов.

— «Вот это — личность! — подумала я, — Только личность способна вот так стоять над толпой. Быть выше её, ярче…»

Додумать мысль до конца я не успела: такси остановилось напротив ярко освещённого здания с надписью «Ресторан Зеравшан».

— Приехали! — сказал Карим-ака, и я поспешно вышла из такси, не дожидаясь, когда он расплатится с водителем, чтобы не видеть больше испытующего взгляда таксиста.

И сразу же услышала вкрадчивый голос:

— Красавица, это не ты назначила мне сегодня свидание?

Из темноты вынырнула хлипкая фигура, вызывая улыбку: уж очень эта фигура напомнила мне юркую ящерку, Ответить не успела, потому как появился Карим и развязано выдал оппоненту:

— Осади, Бэбби! Эта девушка мне назначила свидание.

— О, Каримчик?! — заискивающим тоном отреагировал тот. — Сколько лет, сколько зим? Что-то давно тебя не было видно. Весь в трудах, весь в работе?

— Отдыхал от тебя, Бэбби, — безапелляционно ответил ему Карим, ни мало не заботясь о том, как его высказывание воспримет этот самый Бэбби.

— Ха-ха-ха! — не обиделась хлипкая личность. — Ты, как всегда, Каримчик, в своём репертуаре!

Карим повернулся ко мне, словно напрочь забывая о вертлявом вьюноше с лёгким пушком над верхней губой:

— Идём, Наташа-хон: «Зеравшан» у наших ног!

И сделал широкий, приглашающий жест.