Империя и одиссея. Бриннеры в Дальневосточной России и за ее пределами

…историю нельзя рассматривать ни как бесформенную субстанцию, зависящую исключительно от достижений… ни как… произведение высшей силы, сиречь судьбы, случая, удачи, Бога. Этим подходам, материалистическому и трансцендентальному, Вико предпочитает третий — рациональный. Личное — это конкретизация всеобщего, и каждое личностное действие одновременно надличностно.

Сэмюэл Бекетт, «Данте…Бруно. Вико..Джойс» (1929)^[2]

Эта работа началась с приглашения, которое я получил в июне 2003 года у себя дома — на холме, в глубинке штата Нью-Йорк: меня звали приехать во Владивосток, на Дальний Восток России. Послание заканчивалось следующими словами: «По-русски ваше имя “Рок” означает “судьба”, поэтому вам судьба приехать во Владивосток».

Меня это письмо, конечно, заинтриговало, поскольку мой отец Юл и дед Борис родились во Владивостоке. Прадед мой, Жюль Бринер, помогал строить этот город, а на закате Российской империи он основал на Дальнем Востоке собственную империю. С самого детства я считал, что Владивосток не увижу никогда: как и у большинства потомков русской диаспоры, визиты на родину за железным занавесом даже не обсуждались. Кроме того, рассказывали нам, после Сталина делать это и незачем: души российских городов уничтожены тоталитарным террором, а затем вычеркнуты из истории, сами же города стерты с карт либо переименованы. Для многих эмигрантов «Родина» была вовсе не местом, а давно ушедшей эпохой, остававшейся жить лишь в памяти.

Поначалу я не ответил на это приглашение. Я преподавал историю и не понимал, как мне совместить расписание своих лекций с планами поездки. Но затем пришло другое приглашение, за ним еще одно, пока я наконец не ответил единственным словом, которого хватило, чтобы началось приключение, приведшее меня в итоге к этой книге, — «Да».

После чего меня подхватили события, преобразившие всю мою жизнь и восстановившие мне душу. С тех пор, как я ответил «да», меня, похоже, обуревают силы, которым я и названия-то не могу дать, — они доброжелательно и щедро влекут меня в потоке истории моей семьи. Я постепенно начал понимать, что это — силы истории, а воздействие их — и обыденное явление, и в то же время духовное переживание; иными словами, место ему — в царстве человеческого духа. Распутать эти исторические силы можно единственным способом — написать эту книгу. Так вышло, что я историк и писатель, опыт для такой работы у меня есть.

Как историк, я отрицаю понятие Судьбы, ибо оно предполагает, будто все вопросы выбора, встающие перед нами, уже предрешены, а личности — беспомощные пешки, которым предначертано играть свои роли по уже написанному сценарию в некой громадной и непостижимой шахматной партии. Ни секунды не верю я и в то, что судьба — генетика. Человеческая история, на мой взгляд, по крайней мере — отчасти, — есть результат индивидуальной и коллективной свободы воли, и, хотя на нее могут влиять идеологии, амбиции и модные веяния, сами события отнюдь не предрешены, поскольку будущее пока не написано. Тем не менее я ощущал чуть ли не тягу поехать на Дальний Восток России — тягу не Судьбы, а собственного любопытства. И едва я оказался там, как тут же почувствовал и свое крепкое сродство с Владивостоком; но это, быть может, еще и оттого, что меня так тепло там приняли, — любой на моем месте почувствовал бы то же самое.

Я — сын американки и русского, детство мое, похоже, олицетворяло собой всю холодную войну: то место, где родился отец, было смертельным врагом того места, откуда родом я сам. И я никак не мог в этом разобраться. Не столько сам с собой воевал (хотя, если вдуматься, — воевал, но битвы эти шли на других фронтах), сколько с самого раннего возраста отчетливо осознавал разницу между Россией и Союзом Советских Социалистических Республик. К шести годам я уже знал, что русская культура великолепна и душевна: меня завораживали «Петя и волк» Прокофьева, а затем и «Первый концерт» Чайковского. Кроме того, в школе я понимал, что советские власти — бездушные тоталитарные чудовища, истребляющие своих граждан в трудовых лагерях точно так же, как это делали пособники Гитлера, хоть и иными средствами, да и мундиры на них другие. Поэтому я рос, любя тех многих русских, с которыми был знаком, и презирая Советский Союз, как и множество других американских детей в 1950-е годы. Но в последующее десятилетие реальность Взаимно-Гарантированного Уничтожения придала такому шовинизму некую пустоту и пагубность. Кто, в конечном итоге, победитель, если после войны выжившие будут завидовать мертвым?

Почти всю свою взрослую жизнь я хранил свое русское происхождение как бы на чердаке: оно попросту никак не отражалось на моей повседневной жизни или в моих профессиональных интересах. Только после того, как советскому режиму в 1991 году пришел конец, появилась возможность приезжать в эту страну, а я тогда был занят — писал докторскую по истории в Университете Коламбиа. Сегодня, после пятнадцати визитов во Владивосток и обширных изысканий, Россия вошла не только в мою повседневную жизнь, но и в профессиональную работу, а русский и американец во мне наконец примирились.

Всемирный эпос Бриннеров составлен из четырех жизней, одна за другой, и они складываются в единую историю: темы и лейтмотивы ее дают хронику времен и тем самым очерчивают современную российскую историю, с которой тесно переплетены. Каждый из этих людей, включая меня, при рождении получил одно и то же имя (хотя, если точнее, у моего деда таким было отчество — Юльевич).

Разумеется, для миллионов поклонников моего отца навсегда останется лишь один Юл Бриннер. Его неотразимое присутствие на сцене и киноэкране, его звездный свет естественно затмевали всех остальных членов семьи, включая его собственного отца, пережившего Русскую революцию, и деда, создавшего рабочие места для сотен тысяч трудящихся, хотя большинство его достижений коммунистический режим предал забвению. Однако главный вклад Юла в мировую культуру состоял в том, что он превратился в самую экзотическую звезду в истории кино, и происхождение ее невозможно было ни подтвердить, ни опровергнуть. Такая личина помогла ему вывести на передний план новый стиль актерской игры — родившийся в России, как и сам Юл.

В сравнении с заслугами моих предков мои собственные достижения кажутся скудными, несмотря на эклектичное разнообразие приключений, выпавших на мою долю. Однако многие их успехи остались бы неизвестны, не развей я в себе навыков, необходимых для того, чтобы воссоздать их жизнь в исторических контекстах. Даже самая добродетельная работа Юла — в Организации Объединенных Наций — осталась, в общем, не замеченной. Я не унаследовал ни промышленной широты взглядов Жюля, ни мужества Бориса перед лицом тоталитарной диктатуры, ни ослепительного шарма и героической силы Юла. В наследство от них мне достались, очевидно, лишь пылкое любопытство, а также страсть отхватывать от жизни большие ломти так, чтобы сок стекал по подбородку.

На мою долю досталось завершить нашу семейную одиссею, вернувшись во Владивосток. Город, чье население в период расцвета достигало почти миллиона человек, основала горстка людей, в которую входил и мой прадед, чья фамилия значится у меня в швейцарском паспорте. Кроме того, мне выпало проводить изыскания для нашей коллективной саги: лишь из-за моей родословной мне удалось получить документы и фотографии, которые не под силу было раскопать другим историкам. Именно поэтому я ощущал обязательство написать хронику достижений моей семьи в России и за ее пределами — чтобы история не осталась нерассказанной.

Приезд на родину моего отца почти через двадцать лет после его кончины и впрямь казался некоторым возвращением, а также бальзамом на старые раны — и для меня самого, и для других: эта реконструкция империи и одиссеи Бринеров оказалась важна для многих моих друзей в России, от Владивостока до Санкт-Петербурга. Некоторые по многу часов помогали мне отыскивать документы и факты — просто по доброте сердечной. Но кроме того, не один десяток лет они жили с нуждой воссоздать досоветскую культуру своего региона, им нужно было гордиться тем, что память в их семьях жива — под спудом, хотя Сталин изо всех сил постарался отсечь Россию от ее истории. Передавая мне эту культуру, они выполняли свое невысказанное обязательство перед собственными предками.

Очень символично, что я начинаю писать этот семейный эпос здесь, в отеле «Версаль» на Светланской во Владивостоке, где в данный момент живу. В 1921 году, вскоре после рождения Юла недалеко от этого здания, за углом, «Версаль» служил штаб-квартирой жуткому казацкому вожаку, атаману Семенову, последнему из самопровозглашенных «верховных правителей России» в последние годы жестокого сопротивления коммунистическому владычеству.

Читателя этой книги я хочу попросить об одной услуге: придержите свои суждения о личностях, с которыми скоро познакомитесь. По моему собственному опыту, начиная судить людей, мы перестаем их понимать. Лишь щедрые духом способны видеть мир глазами других. Я сам постараюсь следовать этому совету и показывать ясноглазую правду об этих четырех жизнях и множестве тех, что с ними соприкасались. Обозревая галактики собранных мной фактов, я предоставлю читателю соединять линиями эти точки света и самому различать образуемые ими созвездия.

Сказав это, начну с того места, где началась и эта одиссея — со Швейцарии…