Философия боли

Не всегда лето для ребенка — это праздник.

Я не очень хорошо помню каждое из них, потому что одно было похоже на другое, и окончания этого славного времени года я неизменно ждала с большой надеждой хотя бы потому, что мне нужно будет гораздо меньшее времени находиться дома. Для кого-то дом — это надежда и приют, но для меня — противный липкий страх и растущее чувство тревоги. Мне больше подходила школа — здесь меня хвалили за отличные оценки, и в ней были мои друзья, а вот дома у меня друзей не было.

На дворе стоял конец тяжелых во всех отношениях девяностых годов. Времени, когда практически каждый выживал, как мог, перебиваясь с копейки на копейку. Моя семья не была исключением, поэтому мысли и чувства взрослых были сосредоточены только на решении простых вопросов: что есть, что надеть и где найти на это денег.

Я жила в маленькой деревеньке на окраине одного из регионов нашей необъятной страны со всеми причудами и особенностями жизни в подобном месте. Бескрайние поля, в которых невозможно заблудиться, как бы далеко от дома ты не ушел, потому что видно все до самого горизонта, все три месяца лета — палящее солнце, которое уже с самого раннего утра дает о себе знать и не отпускает до поздней ночи.

Но, даже когда становится совсем темно и слышен только редкий лай собак и стрекот сверчков, воздух в комнате остается настолько горячим, что невозможно уснуть, и для погружения в заветное царство Морфея приходится постоянно вертеть подушку то на одну сторону, то на другую, чтобы хотя бы одна успевала немного остыть.

Каждое утро летом начиналось с одного и того же ритуала — гигиенических процедур у старенького рукомойника, висящего на улице, и как же было приятно окатить прохладной водой уже успевшее вспотеть от жары лицо!

Дальше взрослые составляли примерный план на день, который никогда не начинался с развлечений, и до вечера ждали те или иные дела по хозяйству, работа в огороде, на усаде или в полях, а если повезет, то уход за животными, которых мы растили в своем дворе.

Я никогда не боялась работы и не пыталась ее избежать, потому что хотела помогать своей матери, которую любила безмерно. Но, насколько сильно я ее любила, настолько сильно боялась. В моем случае любовь и страх шли рука об руку все годы моего детства, поэтому я старалась ее любить на максимальном, насколько это было возможно, расстоянии.

Я очень быстро смекнула, что сколько-нибудь спокойно могу жить, если лишний раз не буду никому напоминать о своем существовании, не буду проявлять излишней инициативы и делать только то, что говорят. В большинстве случаев это срабатывало, и, если что-то шло не так, я могла отделаться всего лишь выпущенными в мой адрес нелестными эпитетами, это могли быть всего лишь «дура», «лошадь большая», и ко всему этому я была готова, ведь, как правило, это не влекло за собой ничего большего. Тогда можно было произнести слова извинения, не вдаваясь в подробности, и жить дальше.

Моя мама прекрасна во всех отношениях. Она самый умный человек, которого я знаю, при этом еще и красивая, работящая женщина. Она всегда принимала возникающие на ее пути трудности с достоинством, и никогда я не слышала от нее и намека на жалобы на судьбу. Мама всегда все успевает: за многие километры ходить каждый день пешком на работу, потом, вернувшись, ухаживать за скотом и огородом, хотя это очень тяжелый физический труд даже для мужчины. Ее уважают все и везде — на работе и в нашей деревне, ведь она очень образованная и много всего знает о жизни. Но, будучи требовательной к себе, она еще более жесткая к окружающим, а со мной, к сожалению, ей не очень повезло.

Я бы очень хотела стать лучше и понравиться ей, но от моих стараний становилось только хуже. Наверное, я родилась уже с дефектом внешности и характера, потому что данные мне поручения всегда заканчивались полным провалом, или же результат был настолько неудовлетворительным, что ничего большего, кроме сравнения с кем-то из живущих в нашем дворе подопечных, я заслужить не могла.

Это стало понятно уже в пятилетнем возрасте, когда меня забрали жить от бабушки обратно домой. К тому времени у меня уже была родившаяся несколько месяцев назад младшая сестренка Аленка, и мне в первую же неделю после переезда был дан шанс проявить себя и хоть чем-то помочь родителям, но я не справилась и с этим. Только приехала, а уже фиаско.

Я сидела на ковре на полу с какой-то старенькой деревенской газетой, пожелтевшей от времени и пыли, постепенно разъедающей страницы. На тот момент я уже умела читать, чем очень гордилась, но рост урожая пшеницы в сравнении с прошлым годом меня волновал не сильно, гораздо интереснее было рисовать собственные иллюстрации к происходящим событиям и узоры на полях, чем я вплотную занялась, старательно прикусив язык.

— Яна, присмотри за сестрой, я пойду воду согрею, — сказала мне мама. — Ей нужно подгузник поменять, главное, чтобы, пока меня нет, она ничем плохим не испачкалась.

Я согласно кивнула и на время отложила в сторону ручку. Боясь даже моргнуть, я сторожила детскую кроватку, стараясь не пропустить ни одной мелочи. Прошло пять минут, десять, потом пятнадцать, а мамы все не было. Малыш не предпринимал никаких попыток испачкаться, поэтому мне постепенно начало становиться скучно, ведь случая стать героем-спасителем, заслужив тем самым благодарность и похвалу, никак не представлялось.

В какой-то момент мое внимание снова привлекли рисунки на полях, и я сама не заметила, как продолжила выводить узор ручкой.

Внезапно я услышала крик и детский плач, но я не успела поднять глаза и выяснить, в чем дело. Меня пронзила жгучая боль в области нижней части лица, и я не сразу сообразила, что произошло. Я посмотрела вверх, и, увидев красную ладонь мамы, я начала переживать, что возможно она обо что-то ударилась, поэтому так нахмурены ее брови, а глаза полны гнева. Она что-то кричала, но я не понимала ее, потому что в ушах стоял звон, оттенки которого смешивались в моей голове с щиплющим противным ощущением в области губ.

— Ты что, даже на это не способна, дрянь?!

Слезы потекли по моим щекам, и от этого щипать стало еще сильнее. Потом я увидела Аленку в кроватке и поняла, что произошло. Все слова в мою сторону оказались справедливыми: пока я занималась творчеством, она успела испачкаться в своих же детских испражнениях. На меня, действительно, нельзя было ни в чем положиться.

Я опустила глаза и поняла, что мой рисунок безнадежно испорчен. Кровь, смешавшаяся со слезами, разъела мой красивый узор, он превратился в болото неясного красно-сине-фиолетового цвета, но мне было уже все равно. Он мне больше не нравился.

— Прости меня!.. — пыталась я исправить положение, но тщетно, меня уже никто не слушал.

— У меня течет кровь… — продолжила я.

— Не придумывай! — ответила мама.

Я поняла, что моя вина слишком велика, чтобы ее можно было бы загладить так легко. Я действительно дрянь, хотя даже не знаю, что это значит.

Мне повезло, потому что после того, как Аленку помыли, она успокоилась, и дальше с ней ничего страшного не произошло.

В тот день я приняла первое серьезное в жизни решение никогда больше не допускать подобных ошибок и быть всегда начеку. Я очень боялась того, что меня снова могут отправить жить далеко от матери.

Спустя немного времени, мне снова начали доверять серьезные дела, например, я должна была укладывать сестренку спать и следить за ее дневным сном. Мне даже казалось, что у меня получается, потому что один месяц лета сменил другой, а меня больше не обзывали и не наказывали.

Иногда я слышала, как бабушка просила маму оставить меня в покое, может быть, все-таки я вела себя не слишком хорошо, но меня спасал от справедливого возмездия еще более опытный и мудрый человек в нашей семье. Но, кажется, я была настолько неисправима, что очень скоро допустила еще одну роковую ошибку.

Я часто с бабушкой ходила кормить домашних птиц. Мне нравилось смотреть, как, обгоняя друг друга, утки и куры бегут к кучке пшена, перемолотой скорлупы яиц или пшеницы. Потом с недюжинным аппетитом под довольное кудахтанье, крякание и стучание клювов все яства сметались с земли, и довольные птицы шли дальше по своим пернатым делам.

В то лето так дела обстояли со всеми птицами, кроме одной, которая как раз высиживала птенцов, готовясь стать матерью. К ней мы с бабушкой ходили отдельно, насыпая в баночку горстку пшена прямо возле гнезда. Рядом с ней всегда стояло белое блюдце чистой воды.

Одним злосчастным летним днем родители куда-то надолго уехали вместе с моей младшей сестрой. Бабушка тоже куда-то запропастилась, и я была дома одна.

По моим ощущениям прошло уже очень много времени, а взрослых все не было. Я начинала беспокоиться, ведь у нас еще столько дел, куры не кормлены, обед не готов. И тут я вспомнила про бедную курицу-наседку, которую, наверное, уже давно пора кормить, а про это, похоже, все попросту забыли. Но только не я.

— Как же меня похвалит мама! — решила я и, довольная своим очень правильным и своевременным решением, отправилась в сени за пшеном.

Придя во двор, я поняла, что спохватилась вовремя, ведь корм уже практически закончился. Я насыпала немного и, нагулявшись во дворе, пошла домой дожидаться родителей и справедливую похвалу за проявленные бдительность и чувство ответственности.

Вскоре вернулась бабушка. Я ее предупредила, что уже не нужно кормить наседку, так как все сделала сама. Бабушка назвала меня молодцом, и, воодушевившись еще больше, я стала ждать домой маму.

Родители вернулись поздно. Практически сразу по возвращению мама отправилась проверять и кормить домашних животных, а я тем временем с нетерпением ждала родительских объятий и ласкового поглаживания по голове.

— Иди-ка сюда! — раздался мамин голос из коридора.

Я выбежала в коридор, но не успела ничего спросить: в мои волосы впилась чья-то рука и больно потянула назад настолько, что моя голова далеко запрокинулась и мне пришлось смотреть вверх.

— Мамочка, что случилось? — воскликнула я, очень сильно испугавшись.

— Дрянь!

Сильный толчок направил меня прямо в бревенчатую стену сеней. Мне повезло, и удар пришелся на спину и затылок, не задев лица. От ужаса я зажмурилась, но сквозь прищуренные веки я видела рассерженное лицо матери, практически бордового оттенка, а прямо за ней стоял красный газовый баллон, содержимое которого уже закончилось.

— Что произошло? — пыталась выяснить подробности своего страшного проступка я, но в этот момент безжалостная рука снова впилась в мои волосы, они уже совсем запутались от колыханий.

Я плотнее зажмурила веки, стараясь больше не приоткрывать глаза, но потом моя голова ударилась о стену, и глаза открылись непроизвольно. Я снова увидела красный цвет облупившейся с железа краски.

Я понимала, что совершила что-то совершенно ужасное, за что теперь несу заслуженное наказание, но ничего не приходило на ум. Тем временем голова уже начинала немного болеть, но мое тело продолжало метаться от одной стены к другой, а один раз даже влетело в тот самый железный баллон, стоящий в коридоре.

Я не помню, сколько времени продолжалось наказание, в коридоре было слишком темно, пока мне на помощь не выбежала бабушка.

— Что ты творишь? — закричала она. Я подумала, что эти слова предназначены мне, и сейчас все продолжится с новой силой. Но, как ни странно, мамина хватка ослабла, и я уже могла встать ровно.

Я не заметила, когда начала рыдать, но, наверное, именно звуки моего плача привели бабушку мне на помощь.

— Что ты делаешь?! — голос бабушки уже срывался и приобретал истерические нотки.

Я отошла в угол в самую тень и пыталась пальцами расправить запутавшуюся шевелюру, попутно вытирая слезы. На руках оставались волосы, и я их энергично стряхивала на пол. «Ничего, — подумала я. — Они у меня итак были некрасивые». Гораздо больше меня волновало, что мой белый летний сарафанчик совсем помялся, а в одном месте даже оторвался рукав. Другого у меня нет, а ведь иголкой пользоваться мне пока не разрешают. От своих тяжелых мыслей я начала всхлипывать еще сильнее.

— Ты знаешь, что она натворила? — воскликнула мама. — Кто ее просил корм наседке давать? Курица клевала пшено и все просыпала прямо в укладку! Конечно она слетела с гнезда, не будет у нас теперь цыплят!

Я ужаснулась, неужели из-за моего необдуманного поступка на свет не появятся желтенькие малыши? Я зарыдала еще сильнее.

— Погоди, не плачь, — сказала бабушка. — Я схожу посмотрю.

Как только она ушла во двор, мама хлопнула дверью и ушла в избу. А я так и осталась стоять в коридоре, боясь пошевелиться и лишний раз привлечь к себе внимание. Я ждала, когда бабушка вернется и вынесет свой вердикт. Возможно меня даже выгонят из дома.

Вскоре я услышала бабушкин голос.

— Свет, иди-ка сюда! — мама услышала и прошла мимо меня на крыльцо, где ее уже ждала бабушка. В руках у нее были куриные яйца. — Ты посмотри, зараза какая! Она на тухлых яйцах сидела!

В подтверждение своих слов бабушка разбила яйцо, и мерзкий запах распространился настолько далеко, что я в своем углу его тоже почувствовала.

— Ну понятно, — бесцветным голосом сказала мама и снова ушла домой.

Бабушка подошла ко мне и взяла за руку.

— Пойдем домой, прости ты ее, судьба у нее тяжелая.

Я сделала робкий шаг вперед.

— Бабуля, это что же значит, что я никого не убила?

— Конечно, нет, ты ни в чем не виновата.

Когда мы вошли, мама что-то делала на кухне, я незаметно проскользнула в другую комнату и села на диван напротив телевизора. Сбоку стоял большой коричневый шкаф с зеркалом, но мне было страшно повернуть голову и посмотреть в него, и я снова начала понемногу всхлипывать.

Потом пришла мама и села рядом со мной на диван. Я застыла от ужаса, потому что была уверена, что упреки и обвинения сейчас продолжатся, ведь во двор без взрослых я пошла, действительно, без спроса. Но мама меня обняла.

— Прости меня, дочь, — сказала она. Такие простые слова, но они были такие весомые, такие нужные. С моих маленьких плеч свалился тяжелый груз, и я снова могла без опаски перемещаться по дому и возможно даже во дворе.

Я обнимала маму, и мое сердечко радовалось тому, что она меня наказала. Бабушкой доказано, что я не виновата, мама с этим согласилась и чувствует себя виноватой, а это значит, что есть немного времени впереди, когда меня все будут жалеть, а, значит, обнимать. Только ради этого стоило выдержать любую взбучку.

В оставшийся месяц лета ожидаемых частых объятий конечно же не было, но никто меня и не трогал, что в общем-то тоже было хорошо. Я занималась своими обычными детскими делами, в перерывах между которыми сидела с сестренкой.

Так прошло лето, а в начале осени мама мне даже купила модную заколку за работу в саду, и я решила, что жизнь налаживается.

Но потом наступило очередное жаркое лето, которое принесло с собой новые оттенки боли и отчаяния. Как обычно, у мамы все лето был отпуск, а это значит, что все мы, за исключением отца, находились дома, и к этому времени у меня уже была еще одна сестренка, Дашка.

Она была активным быстро развивающимся ребенком, и уже неплохо умела ходить и даже что-то лепетала, иногда даже на понятном другим языке. Мои прогулки превратились исключительно в походы вокруг дома с двумя маленькими сестрами, потому что гулять без них я практически не могла. Родители были очень сильно заняты подсобным хозяйством.

Бабушка как раз уехала по делам в город, поэтому большая часть забот о сестрах легла на мои уже почти семилетние плечи. На время бабушкиного отсутствия я всегда старалась вести себя особенно хорошо, потому что, случись что, не могла ничего сказать в свою защиту более взрослым и мудрым, а вот бабушка могла. И она меня всегда жалела.

Ничто не предвещало беды. Мама жарила какие-то гренки из пшеничного хлеба, мы с сестрами хватали их прямо со стола, пока еще горячие, и в аромате ванили и сливок убегали снова на улицу под теплое солнце играть и дышать свежим воздухом.

Я жевала очередную гренку, сидя на лавочке у дома, и наблюдала, как малыши играют рядом на траве. Мне было в целом скучно, но при этом очень вкусно.

— Дай хлебусек! — капризно сказала Дашка.

— У тебя есть свой, — парировала я. Почему я опять должна уступать малышне. Все было поделено справедливо.

— Ну дай!!! — захныкала она.

— У тебя же есть еще своя гренка, — не хотела я уступать. — Если не наешься, сходи возьми еще.

Дашка не сдавалась и начала молотить меня ручонками по ногам. Тут я рассердилась и оттолкнула ее руки.

— Сама иди возьми! — отрезала я.

Дашка заревела на всю улицу и побежала в сторону дома. Я почувствовала, как пот начинает пробиваться на спине, ладонях и подмышками, ведь было понятно, куда именно побежала моя сестра.

— Дашка, постой, я передумала, забирай! — я побежала к дому за сестрой.

К этому времени она, как мне казалось, кричала уже на всю деревню.

Когда мы с малышкой бежали в сторону дома, случайно натолкнулись на жуткую картину: соседский кот, пытаясь победить в схватке с нашим Барсиком, больно вгрызся ему в шею так, что наш питомец громко запищал. Дашка напугалась и уже заходилась от рева. Я же на мгновение остановилась, схватив с земли камень, и бросила в сторону становившейся уже смертельно опасной потасовки. Соседский кот ослабил зубы, и я с облегчением увидела, как Барсик выдернул шею из пасти этого ужасного кота. Теперь можно было снова бежать догонять сестренку, которая уже почти добралась до матери.

— Ма-ма, она вот тут ду-си-ла! — всхлипывала она, показывая на область шеи.

— Кто душил? — сурово спросила мама.

— Она, тут, — сообщила Дашка, показывая на шею.

Я же не могла понять, что она пытается рассказать матери, случай с котом или же какую-то новую, ужасную историю про меня. На всякий случай я решила обороняться.

— Не ври! Зачем ты врешь, я просто не отдала тебе свою гренку! Мама, она обманывает, это неправда, я ничего не сделала! — в ужасе сказала я.

Но, кажется, пытаясь себя защитить, я сделала только хуже.

— Как душила? За что? За кусок хлеба? Это что за такое у нас растет! — фигура мамы резко развернулась в мою сторону.

Я резко бросилась бежать и приняла не самое лучшее решение спрятаться в доме. Скрыться в нем было негде. Все мои тайники были хорошо известны взрослым.

Мама нашла меня за кроватью террасы. Я уже громко рыдала, потому что понимала, что мне никто не верит, и наказание последует незамедлительно. Ну почему я не смогла все объяснить?

— Дура, да как тебе не стыдно! Ты что, убить ее хотела? Да что ты за человек!!! А ну выходи сюда, нечего там сидеть! — кричала мама, и я нехотя вышла из своего укрытия, сообразив, что оно меня уже не спасет.

— Поверь мне, пожалуйста, я ничего плохого не хотела…

От толчка я упала на кровать, старые пружины сжались, а потом со скрипом выпрямились обратно, подбросив мое тело немного вверх. Но потом оно снова больно приземлилось на кровати от удара ладони.

— Это что такое? — вопрошала мама. — Ты хочешь меня без ребенка оставить? Кого мы воспитали на свою беду? Что мне с тобой теперь делать?

Шлепки сыпались один за другим: сначала по спине, потом по рукам, ниже по ягодицам, пока не доходили до ног, и тогда все повторялось в обратной последовательности. От боли я не могла уже даже рыдать или пытаться оправдаться, поэтому, плотно сжав зубы, ждала, когда все это закончится.

Наконец, мама ушла.

Еще долго я лежала и рыдала навзрыд в подушку, а когда слезы высохли, попыталась сесть, но не смогла. Все, что мне оставалось, это лежать, или пытаться ходить понемногу, но куда мне идти, если я боюсь заходить домой.

Так я пролежала, пока не стемнело. Потом я включила свет и увидела, что мое тело покрыто уродливыми лиловыми синяками. «Вот почему так больно», — подумала я. В этот момент я не думала о несправедливом наказании, а только лишь о том, что мне в очередной раз не поверили, решив, что я лгунья.

«Может быть, это так и есть? Я и правда не заслуживаю никакого доверия? И меня за мои грехи наказывает Бог?»

С этими противоречивыми мыслями в этот день я легла спать.

На следующее утро я попробовала попросить у мамы прощения, но все тщетно, для нее я теперь была убийцей. Все, что мне оставалось, так это отправиться гулять со своими маленькими сестрами и, выполняя все их капризы, хотя бы попытаться заслужить прощение.

Бабушка вернулась через два дня. Я выбежала на крыльцо ее встречать, крепко обняв ее за шею при встрече. На мне были летние шорты и майка, ведь на улице все еще стояла жара. Бабушка молча взяла меня за руки и задумчиво начала рассматривать сначала их, потом ее взгляд опустился на ноги. Ничего не сказав, она молча вошла в дом.

Вечером я слышала обрывки разговора на кухне между бабушкой и мамой, из которого я поняла, что о моем поступке в дашиной интерпретации теперь известно всем. Я думала о том, что теперь у меня не осталось ни единого защитника, на моей стороне теперь нет никого. Для всех я предатель, и мне теперь жить с этим всегда.

Но бабушка сказала:

— Я забираю Яну с собой. Мы уезжаем завтра.

Я повернулась лицом к спинке дивана, поправила одеяло и уснула.