Если полюбишь проклятье

Степь дремала.

Проносились над ней наполненные запахами ветры, отряхивая дождевые капли и снег, проплывали тучи, каждую весну разливались красные моря тюльпанов. Летом травы блекли и жухли. Степь, как и всегда, лежала восточнее могущественной горной гряды, охватившей ее огромным полукругом. А с другой стороны ограждала от мира этот край необычайно широкая река, Великая река, к ней со всех сторон стекались небольшие ручьи и речушки.

На севере, между горами и рекой, лежали густые вековечные леса. В их чащах прятались села спокойных почтенных орачей. Этот многочисленный народ состоял из нескольких племен: те, что жили ближе к Великой реке, звались поречковиками, возле леса — полесянами, были еще поляне и подгоряне. Все они обрабатывали землю, мастерили нехитрые орудия, шили одежду, щедро украшая ее орнаментами и узорами. Приносили жертвы Солнцу, Дождю и Огню да платили дань своим южным соседям — кочевникам-степнякам.

Разделение земель между племенами совпадало с естественным ландшафтом. В глубине лесов, где поля закрывала от суховеев зеленая стена деревьев и сама жизнь текла всегда спокойнее, села были поменьше, побеспечнее, на степных границах — большие, опоясанные частоколами из крепких бревен, ведь кочевники — соседи ненадежные. Озабоченные непрекращающейся враждой между собою, частенько налетали и на поселения земледельцев-орачей, грабили, убивали. Иногда и во времена относительного перемирия хватали неосторожных, беспечно отдалявшихся от жилья, тащили в свои вечно кочующие станы и принуждали выполнять самую тяжелую и грязную работу. Поэтому приходилось простым земледельцам и ремесленникам овладевать еще и воинским ремеслом.

Внешне схожие, орачи и степняки сильно отличались характерами. Те и другие — высокие, светловолосые и светлоглазые, разве что среди орачей больше встречалось рыжих, а у степняков преобладали белокурые. Бород не носили, лишь старики солидно отпускали усы.

Кочевники тоже поклонялись Солнцу и Огню, а еще — Ветру. Командовали у них воинские вожди, а не совет старейшин и жрецов, как у их оседлых соседей. Жестоко правили, несправедливо, и не утихали между ними распри и борьба за власть. Отбирали друг у друга и гоняли туда-сюда табуны коней, отары овец; перевозили из палатки в палатку, навьючив мешками на лошадей, одежду и котлы, оружие и золотые бляшки-украшения. И вели пленников. Чаще всего — своих же, степняков. Иногда — орачей. Как непривязанные кони, носились по степи, низко, на глаза, надвинув кожаные, а то и металлические шлемы. Не беспокоились о грядущем дне и нигде не чувствовали себя дома. И главный стан, переходивший от одного атамана к другому, никогда не стоял подолгу на одном месте.

Их жены, степнячки, привыкшие ездить верхом, носили одинаковую с мужчинами одежду, похожие украшения, только волосы отпускали длиннее. Орачи же считали неприличным для женщин и такую одежду, и то, что детей они рожали не в освященных поколениями предков домах, низких, похожих на землянки, а в поспешно напяленных войлочных и кожаных палатках.

Отношения между кочевниками и орачами были напряженными, в любое время угрожали перерасти в открытую войну, но при обмене кож и оружия на гончарные изделия, зерно и украшения те и другие придерживались сложившихся обычаев и всегда знали, чего стоит тот или иной товар. И размер дани не менялся веками. Выкупали и попавших в плен родственников. Больше всего ценили золото, добывали его в опасных горных речках, только орачи по традиции сохраняли его на черный день, а степняки украшали золотом себя, своих жен, детей и даже коней, часто безо всякой меры.

Языки двух народов были схожими, и, хотя каждое племя разговаривало только на своем наречии, при желании объясниться удавалось всегда.

Земли и дичи хватало на всех. И тепла от Солнца — верховного бога, круг которого считался священным символом, и даже изображать его разрешали только в капищах, обсаженных ритуальными соснами. Жрецы заботились, чтобы росли там деревья разного возраста: старые, высокие, с гладкими золотистыми стволами, и молодые, похожие на развесистые кустики. И только посвященные могли сжигать засохшие ветви, прошлогодние шишечки и опавшую хвою. Так повелось от начала веков. Око Солнца следило, чтобы все было правильно: птицы — летали, звери — бегали, люди — работали, чтобы все происходило в свое время. Все знали: повиноваться законам и обычаям — обязательно, нарушителей карали, чаще всего — изгнанием, и те, кто оказывался за пределами своих племен, становились бродниками. Объединяли таких не происхождение, не язык, а судьба, она сплачивала обреченных на гибель одиночек. Беглецы и изгои маленькими, но довольно опасными ватагами грабили окраины земель орачей, подстерегали в засадах немногочисленные группки степняков, а чаще просто охотились в горах и близ речушек да непролазных болот.

И было бы в этом подсолнечном мире все простым и понятным, если бы не оставались в бескрайних степных просторах последние замки нескольких колдунов, — страшные, непохожие на жилье, серыми скалами возвышались они, неприступно и грозно.

Тысячелетия назад пришел этот немногочисленный, но могущественный род из-за западных гор. Невысокие, темноволосые и черноглазые чародеи легко и непринужденно овладели обоими местными наречиями, их же языка не понимал никто. А самое главное — владели они тайными нездешними знаниями и умели намного больше, чем обычный человек.

Рассказывали о них разное: будто постигли они язык животных, читают мысли людей и даже умеют приходить к соглашению со страшными ночными духами, которые уносят души мертвых через западные горы в страну вечного сна. Поэтому и живут чародеи по несколько сроков, отмеренных богами человеку, и не стареют. И опасливым шепотом передавались слухи, что колдуны уж совсем неслыханно загордились, отваживались не уважать… Солнце, а поклоняются только Огню. Потому и оказались они хитрыми, мудрыми, но недолговечными: не могли ужиться даже между собой, враждовали, воевали, уничтожали друг друга без устали, пока не исчезли почти все.

Заносило землей страшные и величественные руины каменных крепостей, строить которые умели только они, чародеи. Днем там кричали вороны, а ночью устрашающе ухали совы и шелестели летучие мыши. И приближаться к этим местам мало кто отваживался, разве что разбойники-бродники, отбросы разных племен, вольные и беззаботные — те рыскали где угодно.

Боялись люди и последних колдунов, хотя и обращались иногда к ним за помощью, потому что целители они были знаменитые, почти мертвых с того света возвращали. Случалось — и мертвых. Но цена за здоровье назначалась только чародеями, и никто не мог знать заранее, чего те потребуют: нескольких шкурок, кувшинов — или самого человека. Уведенные в замки становились невольниками, которых нельзя было выкупить, а самое страшное — они уже и не хотели возвращаться к обычной жизни, становились чужими и непонятными, как колдуны.

Вот и перегоняли с места на место свои табуны и стада степняки, резали плугами землю орачи, и все держались подальше от последних каменных замков, так безопаснее.

Только Диводанова прабабка иногда о колдунах рассказывала. Но не Диводану — маленький еще.

Он вбежал в дом с холода и весело топал ногами, отряхивая одной рукой с одежды мокрый снег, а второй тут же расстегивая крючки на серой шерстяной свитке. Стояло время длинных ночей — самая холодная пора года. На дворе ветер свирепствует, стучит снежинками в окна, затянутые овечьими пузырями, а здесь — тишина, тепло и уютный желтоватый чад каганца. Прабабушка на застеленной войлоком лавке сидит с пряжей в руках, вокруг — тетки и сестры, родные и двоюродные, тоже за работой: прядут, шьют да вышивают.

— Почему же колдуны враждуют между собой? — спрашивала одна из сестер. — За власть бьются? Как степняки?

Диводан мышонком проскользнул за печь, в коричневатую тьму, где ласково пахло сухой травой, и насторожил ушки, быстро стащив с головы шапку, чтобы лучше слышать.

— Не знаю, — седая бабушка старательно терла длинную нить согнутыми высохшими пальцами. — Говорили: их вечно воевать тянуло, но все их боялись, данью хотели отделаться, вот они и начали друг с другом бороться. А еще когда-то рассказывали, будто они хотели умнее да сильнее самих богов стать, вот и было им наслано такое в наказание.

— Кто ж это наслать смог? — опередила вопрос Диводана старшая сестра, а он уже из-за печки дернулся спросить.

— Кто знает? Может, Огонь на них рассердился, а может, и Солнце.

— А ты когда-нибудь колдуна видела?

— Нет.

— А вот люди говорят, будто…

— Про нас всякое будут говорить — сестра моя, Огнася, когда-то сама к чародеям убежала.

Диводан вылез из-за печи, перевернул пустое деревянное ведерко и сел на него: локти — на коленях, подбородок — в ладонях, только бирюзовые глаза огоньками светятся.

— Она красавицей была? Да? — продолжала расспросы сестра.

— Еще какой! Любого спроси: ни до нее, ни после нее такой не видали. Высокая, стройная, ловкая, быстрая… как Диводан с утра.

— Чего же это только с утра? Я и вечером прыткий! — мальчик по-кошачьи подскочил, и девушки засмеялись.

— Я пошутила, — старушка улыбнулась уголками морщинистых губ. — А еще у Огнеславы были рыжие, как огонь, живые волосы, они все время трепетали — то ли от ветра, от ли ее неистовости. Кучерявились, как ни у кого, в косы трудно было заплести. И звонкие глаза, изменчивые, зеленые.

— Голос звонкий?

— Нет, глаза…

— Разве могут глаза — звенеть?

— Это трудно понять, если сама не видела, но так бывает… Как-то пасла она овец за холмом, возле большого ручья. Там и встретила колдуна. Весной это было. Видать, приворожил он ее, возвратилась Огнася домой взбаламученная, на себя не похожая. Смотрела вдаль, будто там что-то такое видела. А то закроет глаза руками и сидит так… И захотелось ей к колдунам. Понимала, что попасть к ним хуже, чем к диким степнякам, а ничего с собой не могла поделать. Стерегли ее, да не помогло — посреди лета убежала, и след простыл. Я меньше ее была, очень грустила тогда. А ей к тому времени пятнадцать минуло, и не было парня, чтобы о ней не мечтал…

— Я еще никогда не видел человека с черными волосами! — рванулся Диводан, и ведерко, на котором он умостился, весело громыхнуло, перевернувшись. Но не покатилось, форма-то приплюснутая — чтобы, не дай бог, не походило на круг. А мальчик едва и сам не грохнулся на старательно выметенный земляной пол. Это снова рассмешило девушек.

— Чего вы? — задорно разозлился он. — Будто сами чернявых видели?

— И не надо их видеть, — строго промолвила бабушка.

— Почему? Они злые? Страшные? Уродливые?

— Они чужие, и все их боятся.

— Огнеслава не испугалась! — Диводан подскочил чуть не до потолка — рыжий, как огонек, кудрявый и патлатый, осыпанный веснушками с ног до головы. — А ребята говорят: у степняков недавно опять колдуна видели!

— Сядь спокойно, расскажи.

Диводан прыгнул на лавку, поджал под себя ногу:

— Люди из Заречья ездили к степнякам меняться. Там снова воюют — Стратомир со своими замок на восходе в осаду взял, а с ними — колдун! Он тот замок разрушил! Говорят, Стратомир там сокровищ без счета взял и теперь всех покорит в степях.

— Плохо… — старуха отложила пряжу.

— Что плохо?

— Мы спокойно живем, потому как степняки между собой не мирятся — где им нас трогать. А когда объединятся…

— И колдун с ними! А болтали, будто все черные вымерли…

— Не все видать… А что за богатства Стратомир в замке взял? В разрушенном?

— Золото ж, наверное. А то и серебро! — снова подскочил Диводан.

— Серебро только у колдунов бывает, — не согласилась старшая сестра.

Мальчик повернулся к ней:

— Хочу его увидеть.

— А ужинать не хочешь, Даньчик?

— И есть тоже хочу! Я много чего хочу! — Диводан только теперь заметил на своих рукавах стебельки сена и побежал из дома — отряхнуться. На пороге оглянулся: в зрачках — шаловливые искры, сейчас засмеется! Сестры вослед улыбнулись, и бабушка тоже.

За спиной остались тепло и покой низкого, вросшего в землю домика, трепещущие огоньки каганцов, ласковые запахи хлеба, льна и шерсти.

А на дворе — тишина, метель утихла, из черной заплатки между тучами выглядывают большие блестящие звезды. Серебряные что ли?

Нащупал за пазухой свирель, но заиграть на ней возле сеней не отважился — снова смеяться будут. Вообще-то насмешек не боялся, был веселый и часто шутил даже над собой. Но вот чтобы кто-то потешался над его музыкой — не хотелось. Зыркнул еще раз на небо и подался домой.

А в голове вертелась веселая мелодия. Слышал ли где-то, сам ли придумал?