Роковая ошибка

Гарденер был хорошим садовником, тут двух мнений быть не могло. Он гораздо внимательней относился к капризам и фантазиям своих работодателей, чем Макбрайд, и трудился в высшей степени добросовестно.

Заметив, что его фамилия приводит Верити в замешательство, он рассмеялся и сказал, что не будет иметь «ничо пр-ротив», если она станет звать его по имени, а зовут его «Бр-р-юс». Верити не была шотландкой, но ее не покидала мысль, что его акцент несколько утрирован. Тем не менее она воспользовалась его предложением, и вскоре садовник стал Брюсом для всех своих нанимателей. Слава его в Верхнем Квинтерне быстро росла. Парнишка, которого он нашел себе в помощь в деревне, был шести футов росту и немного не в себе. По мере того как проходили недели, а потом и месяцы, работодатели Брюса один за другим сдавались и соглашались на услуги «парнишки», все — кроме главного садовника мистера Маркоса, тот был категорически настроен против него. Сибил Фостер продолжала безумствовать по поводу Брюса. Вместе они тщательно изучали каталоги питомников. По окончании рабочего дня в Квинтерн-плейсе Сибил угощала его пинтой пива и часто сидела с ним в гостиной, болтая о растениях. Когда требовалось что-то сделать по дому, Брюс оказывался весьма полезен и охотно выполнял поручения.

— С ним одно удовольствие иметь дело, — рассказывала она Верити. — И знаешь, дорогая, в нем столько энергии! Он вбил себе в голову, что мне нужно выращивать спаржу, выкопал две глубоченные канавки за теннисным кортом и собирается заполнить их всевозможными морскими водорослями. Ты можешь в это поверить? Горничные всерьез влюбились в него, ей-богу.

Под словом «горничные» она подразумевала свою приходящую прислугу: деревенскую девушку и Берил, племянницу миссис Джим. По ее словам, обе души не чаяли в садовнике, и она намекала, будто Берил имеет на него виды. Миссис Джим по этому поводу хранила таинственное молчание. Верити узнала также, что Сибил считала Брюса «себе на уме», что означало одно: он был тщеславен.

Доктор Бейзил Шрамм исчез из Верхнего Квинтерна, словно его никогда там и не было, и через некоторое время Верити почти — но не совсем — забыла о нем.

Декораторы наконец завершили свою работу в Мардлинге, и мистер Маркос, как считалось, уехал заграницу. Гидеон, однако, приезжал из Лондона почти на каждые выходные, зачастую привозя с собой целую компанию. Миссис Джим докладывала, что Прунелла Фостер являлась завсегдатаем его вечеринок. Сибил по этому поводу демонстрировала забавно двойственное отношение. С одной стороны, она, похоже, гордилась тем, что ее дочь, как та сама выражалась, «подцепила» Гидеона. С другой — продолжала ронять смутные намеки насчет него, основанные, насколько могла понять Верити, исключительно на ее безошибочной интуиции. В конце концов Верити заподозрила, что Сибил просто испытывает что-то вроде материнской ревности. Хорошо, что Пру окружена пылкими молодыми людьми, но гораздо хуже, если она увлеклась одним из них. Или дело было только в том, что Сибил нацелилась на флегматичного лорда Свинглтри в качестве избранника для Пру?

— Разумеется, дорогая, — призналась она Верити как-то в июле по телефону, — он очень состоятельный, но ты ведь меня знаешь — мне этого недостаточно, а о его подноготной никто ничего не знает. У него вьющиеся волосы, черные глаза и крупный нос — чрезвычайно привлекательная внешность, напоминающая изображения на старинных сосудах, но что следует об этом думать? — И, предвидя реакцию Верити на ее наблюдения, поспешно добавила: — Я имею в виду вовсе не то, о чем ты подумала, как тебе хорошо известно.

— Ты полагаешь, что у Пру все серьезно? — спросила Верити.

— Не спрашивай меня, — раздраженно ответила Сибил. — Она шепчет о нем без умолку. И надо же чтобы это случилось в тот момент, когда я была так довольна Джоном Свинглтри, таким преданным поклонником! Единственное, что я могу сказать, так это то, что все это совершенно губительно для моего здоровья. Прошлой ночью я глаз не сомкнула и очень опасаюсь за свою спину. Пру часто встречается с ним в Лондоне. Я предпочитаю не знать, что там у них происходит, так как действительно мало что могу сделать, Верри. Поэтому я уезжаю в «Ренклод».

— Когда? — поинтересовалась Верити, почувствовав толчок в ребра.

— В понедельник, дорогая. Надеюсь, твой дружок сумеет мне помочь.

— Я тоже надеюсь.

— Что ты сказала? Прозвучало как-то иронично.

— Я надеюсь, это пойдет тебе на пользу.

— Я написала лично ему, и он сразу же ответил. Прелестное письмо: очень сочувственное и информативное.

— Прекрасно.

Когда Сибил хотела уклониться от ответа, она всегда говорила очень быстро, причем неестественно высоким голосом. Именно так она заговорила сейчас, и Верити могла дать голову на отсечение, что подруга в этот момент теребит волосы на затылке.

— Дорогая, — закудахтала Сибил, — не угостишь ли меня вареным яйцом? На завтрак. Завтра.

— Разумеется, — ответила Верити.

Когда Сибил приехала на следующее утро, Верити удивило то, что подруга и впрямь выглядела неважно. У нее был плохой цвет лица, и она явно похудела. Но кроме того у нее был несколько — как бы это выразиться — отсутствующий вид, на лице словно застыла маска. Это было минутное впечатление, и Верити даже засомневалась, не почудилось ли ей. Она спросила Сибил, была ли та у врача, и получила раздраженный отчет подруги о посещении клиники в Большом Квинтерне, ближайшем городе. Какой-то неизвестный врач, по ее словам, «посуетился над ней» со стетоскопом, «накачал ей руку» и «отправил к какой-то тупой медсестре для дальнейших унижений». Вот почему у Сибил сложилось твердое впечатление об их полнейшей профессиональной отчужденности. Больного могло бы ветром сдуть прямо перед ними — они бы и глазом не моргнули.

— Самый апатичный мужчина, какого я видела, с кольцом-печаткой на пальце. Ну, ладно, я снобка, — сердито призналась Сибил и всадила нож в свою отбивную.

В конце концов она свела-таки разговор к садовнику. Брюс, как всегда, был «идеален». Он заметил, что у Сибил измученный вид, и принес ей в подарок раннюю репу.

— Помяни мое слово, — сказала она, — в этом мужчине что-то есть. Ты, конечно, можешь относиться скептически, но это так.

— Если вид у меня скептический, так это потому лишь, что я не понимаю, что именно ты разглядела в этом самом Брюсе?

— Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Если уж быть до конца откровенной и прямой, — породу. Вспомни, — сказала она неожиданно, — Рамси Макдональда^[14].

— Ты считаешь, что Брюс — незаконнорожденный отпрыск какого-то аристократа?

— Странные вещи случались и прежде, — загадочно произнесла Сибил. Она минуту-другую неотрывно смотрела на Верити, потом беспечно добавила: — Ему не очень уютно у своей ужасной сестрички Блэк — крохотная темная комнатенка, даже вещи негде разложить.

— Вот как?

— Да. Я подумываю, — поспешно закончила Сибил, — о том, чтобы поселить его в конюшенном доме, ну, ты знаешь — в бывшей кучерской квартире. Нужно будет, конечно, привести ее в порядок. По-моему, хорошая идея — дом не будет пустовать в наше отсутствие.

— Ты бы поостереглась, милая, — сказала Верити, — а то не успеешь оглянуться — окажешься королевой Викторией для этого Брюса Брауна^[15].

— Не будь смешной, — ответила Сибил.

Она безуспешно пыталась заставить Верити назвать точную дату, когда та приедет к ней в «Ренклод» на диетический обед.

— Это меньшее, что ты можешь для меня сделать, — жалобно сказала она. — Я окажусь там совершенно одна, среди зануд, и мне будет смертельно не хватать сплетен. А кроме того, ты сможешь рассказать мне новости о Пру.

— Но в повседневной жизни я не вижусь с Пру.

— Пригласи ее на обед, дорогая, расспроси…

— Сиб, да она умрет со мной от скуки.

— Ошибаешься, ей это очень понравится. Ты же знаешь, как она тобой восхищается. Бьюсь об заклад, что с тобой она будет откровенна. В конце концов, ты же ее крестная.

— Одно из другого не вытекает. Даже если она и разоткровенничается, я ничего не расслышу.

— Да, такая трудность существует, я знаю, — согласилась Сибил. — Ты должна попросить ее говорить погромче. В конце концов, ее друзья как-то же ее понимают. Гидеон Маркос, к примеру. Но это еще не всё.

— Что значит «еще не всё»?

— Это еще не все мои беды. Догадайся, кто объявился.

— Понятия не имею. О нет! — воскликнула Верити с искренним испугом. — Только не Противный Клод. Не говори мне, что это он!

— Именно он. Он отплыл из Австралии несколько недель тому назад и направляется домой на корабле под названием «Посейдон» в качестве стюарда. Я получила от него письмо.

Молодым человеком, о котором говорила Сибил, был Клод Картер, ее пасынок от первого брака, о котором многие, помимо Верити, не могли сказать ничего хорошего.

— О, Сиб, — только и произнесла она, — мне очень жаль.

— Он хочет, чтобы я прислала ему сто фунтов на Тенерифе.

— Он собирается в Квинтерн?

— Дорогая моя, он этого не говорит, но, конечно же, собирается. А за ним, вероятно, и полиция, преследующая его по пятам.

— Пру знает?

— Я сообщила ей. Она, разумеется, в ужасе. Как только станет известно, когда он сюда нагрянет, собирается сбежать в Лондон. Вот почему еще, кроме всего прочего, я так стремлюсь в «Ренклод».

— Он останется здесь на какое-то время?

— Думаю, да. Как обычно. Я не могу этому помешать.

— Само собой. В конце концов, он…

— Верри, он получает очень щедрое содержание по отцовскому завещанию, но все спускает. Мне вечно приходится вызволять его из всяких передряг. А что хуже всего — но это только для твоих ушей, — когда я отправлюсь на тот свет, он получит все, что его отец оставил мне на жизнь. И одному богу известно, что он сделает с этим наследством. Он уже побывал в тюрьме, и рискну предположить, что он принимает наркотики. Наверняка мне придется и впредь раскошеливаться.

— Значит, он приедет и найдет здесь… кого?

— Либо Берил, которая будет присматривать за домом, либо миссис Джим, которая ей помогает и делает генеральную уборку, либо Брюса, если это будет один из его рабочих дней. Им всем дано строжайшее указание: говорить, что я в отъезде и дома никого нет. Разумеется, если он будет настаивать, чтобы его впустили, никто не сможет его остановить. Безусловно, он может… — Последовала долгая пауза. У Верити появилось дурное предчувствие.

— Может — что? — спросила она.

— Дорогая, я не знаю точно, но он может позвонить тебе. Просто чтобы разузнать.

— И что ты хочешь, чтобы я сделала?

— Просто не говори ему, где я. А потом дай мне знать и приезжай в «Ренклод». Верри, не ограничивайся звонком или письмом. Приезжай. Прошу тебя как свою единственную старую подругу.

— Не обещаю.

— Но постарайся. Приезжай разделить со мной тамошний ужасный обед и рассказать, что говорит Пру и звонил ли тебе Противный Клод. Подумай! К тому же там ты снова встретишься со своим потрясающим другом.

— Я не хочу с ним встречаться.

Как только эти слова вырвались у нее, Верити осознала, что совершила ошибку. Она так и видела, как загорелся неуемным любопытством взгляд больших синих глаз Сибил, и поняла, что пробудила вторую — после интереса к мужчинам — страсть подруги: ее всепоглощающую увлеченность чужими делами.

— Почему? — тут же спросила Сибил. — Я знаю, что между вами что-то было. Я почувствовала это тем вечером, во время ужина у Николаса Маркоса. Так что там у вас?

— Ну вот, — взяла себя в руки Верити. — Только не это. Не вздумай придумывать обо мне всякую чушь.

— Но что-то было, — повторила Сибил. — Я никогда не ошибаюсь на этот счет. Я что-то почувствовала. Я точно знаю! — пропела она. — Ладно, спрошу у самого Бейзила Шрамма — то есть у доктора Шрамма. Он мне расскажет.

— Ничего подобного ты не сделаешь, — возразила Верити, стараясь скрыть панику в голосе, и слишком поздно добавила: — Он даже не поймет, к чему ты клонишь. Сиб, прошу тебя, не ставь меня в дурацкое положение. И себя тоже.

— Тук-ру-ру та-ра-ра-ра, — по-идиотски промурлыкала Сибил. — Посмотрим, что это нас так взволновало.

Верити едва сдержалась.

Никакими коврижками ее не заманишь на обед в «Ренклод», решила она и распрощалась с Сибил, терзаемая дурными предчувствиями.

Гидеон Маркос и Прунелла Фостер лежали в великолепном гамаке под полосатым навесом возле новенького бассейна в Мардлинге. Они были загорелыми, мокрыми и почти обнаженными. Он нежно обнимал ее, и золотистые светлые волосы Пру разметались по его груди. Они словно снимались для яркой рекламы.

— Потому что, — прошептала Прунелла, — я не хочу.

— Не верю. Ты хочешь. Я же вижу, что хочешь. Зачем притворяться?

— Ну ладно, хочу. Но не буду. Не считаю нужным.

— Но почему, ради всего святого? А-а, — сказал Гидеон изменившимся тоном, — догадываюсь. Думаю, я понял. Это «слишком быстро, слишком неблагоразумно, слишком преждевременно», да? Что, не так? — Он приблизил свою голову к ее голове. — Что ты молчишь? Ну, признайся.

— Ты мне слишком нравишься.

— Дорогая Пру, чрезвычайно мило, что я тебе «слишком нравлюсь», но это нас никуда не приведет.

— И не должно привести.

Гидеон спустил ногу на землю и, оттолкнувшись, резко качнул гамак. Волосы Прунеллы упали ему на губы.

— Не надо, — сказала она и захихикала. — Мы перевернемся. Прекрати.

— Нет.

— Я выпаду из гамака. Меня укачает.

— Скажи, что ты подумаешь.

— Гидеон, пожалуйста.

— Скажи.

— Я подумаю, черт тебя побери…

Он придержал гамак, но не отпустил Пру.

–…но приду к тому же выводу, — закончила Прунелла. — Нет, дорогой. Не раскачивай его снова. Не надо. Я серьезно. Меня укачает. Я не шучу, мне будет плохо.

— Ты поступаешь со мной жестоко, — пробормотал Гидеон. — Несносная девчонка.

— Хочу еще раз поплавать, пока солнце не ушло.

— Прунелла, я тебе действительно нравлюсь? Ты вспоминаешь обо мне, когда мы не вместе?

— Очень часто.

— Отлично. Тогда не возражаешь ли ты… ну, можешь ли ты хотя бы поразмыслить о том, чтобы мы проверили, подходим ли мы друг другу?

— Каким образом?

— Ну… у меня в квартире. Вместе. Тебе ведь нравится моя квартира? Ну, скажем, с месяц поживем, а потом решим.

Она покачала головой.

— Ну как горох об стену, — вздохнул Гидеон. — Прунелла, ради бога, ответь прямо на мой прямой вопрос. Ты меня любишь?

— Сам знаешь. Ты потрясающий. Но, как я уже сказала, ты мне слишком нравишься, чтобы затевать легкую интрижку. Я не готова очутиться перед фактом полного провала, не готова к тому, чтобы мы оказались снова в исходной точке и пожалели о том, что сделали попытку. Мы ведь видели, как это случалось с нашими друзьями, ведь так? В начале все кажется превосходно. А потом отношения становятся все прохладней и прохладней.

— Согласен. Бывает и так, но при этом «все кости целы», и это гораздо, черт возьми, лучше, чем проходить через бракоразводный процесс. Разве нет?

— Да, это логично, цивилизованно и лишено предрассудков, но это не для меня. Должно быть, я отсталая или просто курица, но это так. Прости, милый Гидеон. — Прунелла неожиданно поцеловала его. — Как поется в песне: «О да, о да, о да…»

— Что?

— Люблю тебя, — быстро пробормотала она. — Ну вот, я и сказала это.

— Господи! — яростно воскликнул Гидеон. — Это нечестно. Послушай, Пру. Ну, давай устроим помолвку. Милую, целомудренную помолвку, и ты сможешь расторгнуть ее, когда пожелаешь. А я поклянусь, если хочешь, что не буду донимать тебя своим неджентльменским вниманием. Нет. Не отвечай. Подумай, а пока, как сказал Донн: «Молчи, не смей чернить мою любовь!»^[16]

— Он сказал это не благородной даме, а какой-то действовавшей ему на нервы приятельнице.

— Иди сюда.

Палимый солнцем пейзаж сменился закатным. В Квинтерн-плейсе Брюс, прокопав дальше и глубже борозду для посадки спаржи, велел своему «парнишке», которого в деревне звали Чокнутым Арти, выложить ее компостом, минеральными удобрениями и грунтом, между тем как сам продолжил работать лопатой с длинной ручкой. Полноценный дренаж и полив были необходимы, если они с его нанимательницей хотели осуществить свои планы.

А в двадцати милях оттуда, в «Ренклоде», в кентском Уилде, доктор Бейзил Шрамм закончил очередной осмотр Сибил Фостер. Та в изобилии добавила к убранству своей комнаты женственности, как она ее понимала, — украшенные лентами подушки и подушечки, пеньюар и постельное покрывало — оба розового цвета, фотографии, шлепанцы, окантованные шелком-марабу^[17]. А еще большую коробку petit-fours au massepain^[18] из парижского магазина «Маркиза де Севинье», которую она особо не потрудилась спрятать от зоркого взгляда специалиста по диетологии. А кроме прочего, в комнате витал всепроникающий аромат душистого масла, заключенного в капсулу из тонкого стекла, закрепленную над настольной лампой. В целом комната, как и сама Сибил, была избыточно украшена, но, опять же, как сама Сибил, ухитрялась все это органично сочетать.

— Восхитительно, — сказал доктор Шрамм, убирая стетоскоп. С профессиональным тактом он отвернулся к окну, пока она приводила себя в порядок.

— Я готова, — произнесла она наконец.

Он отошел от окна и с высоты своего роста по-хозяйски окинул ее властным взглядом, который она находила весьма волнующим.

— Вы начинаете мне нравиться, — сказал он.

— Правда?

— Правда. Нам, конечно, предстоит еще долгий путь, но в целом ваше состояние улучшилось. Лечение приносит плоды.

— Я и чувствую себя лучше.

— Потому что здесь вам не позволяют хандрить. Вы чрезвычайно чувствительный инструмент, знаете ли, и не должны идти на поводу у тех, кто вам себя навязывает.

Сибил издала глубокий вздох скрытого удовлетворения.

— Вы так хорошо все понимаете, — сказала она.

— Разумеется. Именно для этого я здесь и нахожусь, не так ли?

— Да. Да, конечно, — ответила Сибил, испытывая блаженство.

Он сдвинул повыше браслет на ее руке и стал считать пульс. Сибил не сомневалась, что он стучит, как колеса поезда на стыках рельсов. Когда доктор отнял руку, она, постаравшись, насколько могла, придать голосу беззаботность, сказала:

— Я только что написала открытку вашей старой подруге. Верити Престон.

— В самом деле?

— Пригласила ее пообедать здесь со мной в субботу.

— Да?

— Вам, наверное, приятно встретиться снова после долгого перерыва.

— Ну да. Это было очень давно, — сказал доктор Шрамм. — Мы сталкивались в мои студенческие годы. — Он взглянул на часы. — Вам пора отдыхать.

— Вы должны тоже прийти в субботу, сможете поговорить с ней.

— Было бы замечательно.

Но оказалось, что как раз в субботу он должен быть в Лондоне, чтобы повидаться с другом и коллегой, который неожиданно прилетел из Нью-Йорка.

Верити тоже никак не могла приехать в «Ренклод», поскольку уже была приглашена на обед в другое место. Позвонив Сибил, она сообщила, что не виделась с Пру: миссис Джим доложила, будто та находится с друзьями в Лондоне.

— Значит ли это, что она с Гидеоном Маркосом?

— Понятия не имею.

— Наверняка с ним. А что насчет этого мерзкого Пэ Ка?

— О нем — ни слуху ни духу, насколько мне известно. В «Корабельных новостях» сообщалось, что «Посейдон» прибыл в Саутгемптон позавчера.

— Ну, скрестим пальцы на удачу. Может, пронесет в конце концов?

— Вряд ли, — ответила Верити.

Разговаривая, она смотрела в открытое окно. По липовой аллее к ней приближалась, шаркая ногами, безошибочно узнаваемая фигура.

— Твой пасынок, — сказала она в трубку, — уже здесь.

Клод Картер был одним из тех существ, чья внешность точно соответствует характеру. Он выглядел — и отчасти был — туповатым. Казалось, он не в состоянии ни с чем и ни с кем встретиться лицом к лицу. Возраст его приближался к сорока, но лицо было сплошь усеяно пубертатными прыщами. Очень маленький подбородок, вороватый взгляд за толстыми стеклами очков, редкая бороденка, мышиного цвета сальные волосы, вяло свисающие до середины шеи.

Из-за его физической неприглядности Верити даже испытывала к нему что-то вроде пугающей жалости. Это чувство вырастало из мысли о том, что он не может быть таким же ужасным, как его внешность, и что, вероятно, к нему отнеслись несправедливо — прежде всего его Создатель, а может, и учителя (его выгнали из трех школ), и сверстники (все они над ним измывались), и жизнь в целом. Его мать умерла при родах, и он был еще младенцем, когда Сибил вышла замуж за его отца. Тот погиб спустя полгода во время бомбардировки — Верити мало что о нем знала, если не считать того, что он коллекционировал марки. Клода вырастили бабушка с дедушкой, которые его не любили. Эти обстоятельства, когда Верити думала о них, вызывали в ней смутное чувство общей вины, коему она не могла найти оправдания и которого, разумеется, отнюдь не разделяла его мачеха.

— Клод?

— Верити, он самый.

Она пригласила его войти; он сидел в ее солнечной гостиной так, подумалось ей, словно ждал вызова. На нем была футболка, сшитая словно бы из мешка из-под блинной муки, с изображением пышногрудой дамы и надписью: «Всхожесть гарантирована», а модно обтягивающие джинсы были ему настолько тесны, что явно причиняли неудобство.

Он поведал Верити, что побывал в Квинтерн-плейсе, где нашел только миссис Джим Джоббин, сообщившую ему, будто миссис Фостер уехала и не сказала, когда вернется.

— Не слишком гостеприимно, — заметил он. — Она заявила, что адреса Пру якобы тоже не знает. Я спросил, кто пересылает им корреспонденцию. — Он троекратно с силой втянул носом воздух, издав трубный звук, который заменял ему смех, многозначительно посмотрел на Верити и добавил: — При этом вид у миссис Джим сделался довольно глупым.

— Сибил лечится, — пояснила Верити, — и ни с кем не видится.

— Как, опять? И что у нее на сей раз?

— Она очень истощена и нуждается в полном покое.

— Я думал, вы скажете мне, где она. Потому и пришел.

— Боюсь, не могу, Клод.

— Вот незадача, — раздраженно заметил он. — Я на вас рассчитывал.

— Где вы остановились?

— Пока там, в Квинтерне.

— Вы приехали на поезде?

— На попутках.

Верити чувствовала себя обязанной поинтересоваться, завтракал ли он, на что Клод ответил — нет, после чего пошел за ней на кухню, где она накормила его, выставив на стол холодное мясо с соусом чатни, хлеб, масло, сыр и пиво. Он съел почти все, после чего за чашкой кофе выкурил сигарету. Верити стала расспрашивать его об Австралии, он сказал, что в ней нет ничего хорошего, совсем ничего — разумеется, если вы не располагаете солидным капиталом. Если капитал имеется, все в порядке.

Потом он проследовал мимо нее обратно в гостиную, и она начала приходить в отчаяние.

— По правде сказать, — признался Клод, — я рассчитывал на Сиб. Так случилось, что я попал в полосу невезения. Ничего страшного, но… вы понимаете.

— Какого рода невезения? — вырвалось у нее помимо собственной воли.

— Испытываю нехватку.

— Денег?

— А в чем еще можно испытывать нехватку? — ответил он и издал свой троекратный носовой рык.

— А та сотня, которую она послала вам на Тенерифе?

Он ничуть не смутился, не стал выглядеть более виноватым, чем прежде.

— А она ее послала? — переспросил он. — Очень характерно для этой чертовой Клэссик-Лайн. Типичная для них неэффективность.

— Деньги не дошли?

— Разве я был бы пустой, если бы дошли?

— Вы уверены, что не истратили их?

— Обижаете, мисс Престон. — Он вяло изобразил негодование.

— Простите, если обидела. Я могу одолжить двадцать фунтов. Это поможет вам продержаться. И сообщу о вас Сибил.

— Не совсем нормально скрывать от меня, где она, но в любом случае спасибо за помощь. Долг я, разумеется, верну, не беспокойтесь.

Она направилась в кабинет за деньгами, он снова поплелся за ней. Ей стало не по себе, что он увидит, где она хранит деньги на хозяйственные расходы, и в коридоре она сказала ему:

— Мне нужно сделать звонок. Подождите меня в саду. А после этого, боюсь, нам придется расстаться, у меня неотложная работа.

— Я понимаю, — ответил он, стараясь сохранить достоинство.

Когда она вернулась, он слонялся возле парадной двери. Она отдала ему деньги.

— Здесь двадцать три фунта. Если не считать мелочи, это все, что у меня есть сейчас в доме.

— Вполне понимаю, — чинно повторил он и, бросив на нее свой вороватый взгляд, добавил: — Конечно, мне не пришлось бы унижаться, если бы у меня была она.

— Боюсь, я не совсем вас поняла.

— Если бы у меня была Марка.

— Марка?

— Та, которую завещал мне отец. Знаменитая.

— А я и забыла о ней.

— Будь вы на моем месте, не забыли бы. «Черный Александр».

Теперь Верити вспомнила. Эта история всегда напоминала ей рассказ из ежегодника для мальчиков. Отец Клода унаследовал марку из тиража, который был изъят в день выпуска по причине допущенной при печати зловещей ошибки: в середине лба царя Александра оказалось черное пятно. Считалось, что это единственный сохранившийся экземпляр и что сто́ит он бешеных денег. Морис Картер был убит во время бомбежки, находясь в увольнении. Когда коллекцию его марок выдали из банка, «Черного Александра» в ней не оказалось. Его так никогда и не нашли.

— Странное это было дело, — сказала Верити.

— Судя по тому, что мне рассказали, чрезвычайно странное, — подхватил он со своим необычным «смехом».

Верити не стала поддерживать разговор дальше. Клод сказал, что ему пора уходить, и шаркнул ногой по гравию.

— До свидания, — попрощалась Верити.

Он вяло пожал ей руку и уже было повернулся, чтобы уйти, но тут его осенила какая-то мысль.

— Кстати, у меня просьба, — сказал он, — если кто-нибудь будет меня искать, говорите, что вы ничего не знаете — где я, что со мной; буду вам очень признателен. Не думаю, что они мною будут интересоваться, но на всякий случай.

— Они — это кто?

— Ой, ну некие зануды. Вы их не знаете. — Он улыбнулся и на миг посмотрел Верити прямо в глаза. — Вы так правдоподобно сказали, будто не знаете, где Сибил, что вам нетрудно будет повторить упражнение, мисс Престон.

Она поняла, что краснеет. Он заставил ее почувствовать себя лгуньей.

— Послушайте, у вас неприятности?

— У меня? Неприятности?

— С полицией?

— Ну и ну! Благодарю покорно! Что навело вас на подобную мысль? — Она промолчала. — Ладно, в любом случае, спасибо за ссуду. — Клод направился к калитке и на полпути стал тихонько насвистывать.

Верити вошла в дом, намереваясь приняться за работу. В течение часа она пыталась сосредоточиться, но у нее ничего не вышло, тогда она начала писать письмо Сибил, но передумала, решила прогуляться по саду, однако ее вернул в дом телефонный звонок.

Это была миссис Джим, звонившая из Квинтерн-плейса. Сама не своя судя по голосу, она извинилась за беспокойство, но сказала, что очень встревожена. После долгих предварительных объяснений оказалось, что речь идет «об этом мистере Клоде Картере».

Уезжая, Сибил сказала ей, будто маловероятно, что он объявится, но если объявится и захочет остановиться в доме, следует позволить ему это. Сегодня утром кто-то позвонил по телефону и справился, там ли он, и миссис Джим честно ответила, что его нет, никто его не ожидает и она не знает, где его можно найти. А полчаса спустя он возник на пороге и заявил, что хочет остаться.

— Я приготовила для него зеленую спальню согласно распоряжению миссис Фостер, — сказала миссис Джим, — и сообщила ему, что кто-то интересовался им по телефону, а он ответил, что ни с кем разговаривать не собирается и что я должна говорить, будто его нет и я ничего о нем не знаю. Мисс Престон, мне это не нравится. Я не хочу брать на себя ответственность. Происходит что-то странное, и я не желаю быть в этом замешанной. Я была бы вам очень благодарна за совет, как мне быть.

— Бедная миссис Джим, — сказала Верити, — какая обуза для вас. Но миссис Фостер ведь распорядилась принять его, что вы и сделали, как бы трудно для вас это ни было.

— Но тогда я не знала того, что знаю теперь, мисс Престон.

— А что вы знаете теперь?

— Мне не хотелось говорить об этом раньше. Неприятно сообщать такое. Это касается того человека, который звонил перед появлением мистера Картера. Это был — я догадалась еще до того, как он представился, — полицейский.

— О боже, миссис Джим!

— Да, мисс. И более того. Брюс Гарденер зашел в дом выпить пива, после того как в пять часов закончил работу, и сказал, что наткнулся в саду на какого-то джентльмена, только он не знал, что это мистер Клод. Тот, должно быть, возвращался от вас и сказал Брюсу, что он родственник миссис Фостер; они немного поболтали и…

— Брюс не знал?.. Его не предупредили?.. Миссис Джим, Брюс не сообщил ему, где можно найти миссис Фостер?

— Я как раз к этому подхожу. Она же не хотела, чтобы ее беспокоили, правда? Но… Да, мисс Престон, Брюс ему сказал.

— Вот черт! — немного помолчав, ругнулась Верити. — Но это не ваша вина, миссис Джим. И не Брюса, если уж на то пошло. Не волнуйтесь.

— Но что я скажу, если снова позвонят из полиции?

Верити глубоко задумалась, однако любое решение представлялось недопустимо бесчестным. Наконец она ответила:

— Откровенно признаться, миссис Джим, я не знаю. Вероятно, мне следовало бы посоветовать вам сказать правду и сообщить о звонке мистеру Клоду. И как бы жестоко это ни прозвучало, избавиться от него наконец, быть может. — В трубке молчали. — Миссис Джим, вы тут? — спросила Верити. — Вы слышите меня?

Миссис Джим зашептала:

— Простите, мне придется повесить трубку. — А потом неестественно громким голосом добавила: — Ну, тогда на сегодня это все, спасибо. — И разъединилась.

Противный Клод появился где-то поблизости, догадалась Верити.

Теперь она по-настоящему забеспокоилась, но в то же время не могла не сердиться. Она работала над чрезвычайно сложными поправками к своей последней пьесе, на которую после многообещающего дебюта в провинции клюнули лондонские продюсеры. Помешать работе на этом этапе означало прискорбно выбить ее из колеи.

Верити честно постаралась успокоиться и вернуться к работе, но старания оказались тщетными. Сибил Фостер со своими хворями и проблемами, реальными и мнимыми, тому не благоприятствовала. Должна ли она сообщить Сибил последние чрезвычайно тревожные новости о ее ужасном пасынке? Имеет ли она право держать ее в неведении? Она-то знала, что Сибил только порадовалась бы, если бы она так поступила, но ведь нынешние события могут иметь катастрофическое развитие, и Верити окажется ответственной за это. Ей скажут, что она скрыла важную информацию. И это будет не первый раз, когда Сибил переложит ответственность на нее, а если в итоге все получится не так, как ей хочется, начнет мученически стонать.

Ей пришло в голову, что было бы справедливо, если бы Прунелла разделила с ней возникшие трудности, но где находилась Прунелла в данный момент? Да и услышит ли Верити хоть что-нибудь внятное, даже если та позвонит?

Верити три раза перечитала кусок диалога, не понимая того, что читает, отбросила ручку, выругалась и пошла в сад. Она любила свой сад. Не было никаких сомнений, что Брюс все в нем делал правильно. Никакой тли на розах. Мальвы и дельфиниумы цвели на фоне прелестной кирпичной стены, ограждавшей ее престарелый фруктовый сад. Он не пытался навязать ей ни кальцеолярии, ни какие бы то ни было нежелательные однолетники, только — левкои, источавшие аромат по вечерам. Садовника можно было лишь похвалить — если бы он только не так часто ее раздражал.

Постепенно ощущение затравленности стало отпускать ее, она сорвала листок вербены, растерла его между пальцами, понюхала и вернулась в дом.

«Отложу-ка я решение до завтра, — подумала Верити. — С этим надо переспать».

Но, проходя по липовой аллее, она увидела Прунеллу Фостер, быстрым шагом идущую по подъездной дорожке.

Прунелла задыхалась от быстрой ходьбы, что не способствовало большей разборчивости ее речи. Уставившись на крестную, она всплеснула руками так же, как это делала ее мать.

— Крестная, — прошелестела она, — ты одна?

— Совершенно одна, — ответила Верити.

— Можно мне с тобой поговорить?

— Разумеется, можно, дорогая, если ты будешь говорить так, чтобы я могла разбирать слова.

— Прости, — сказала Прунелла, привыкшая к подобным упрекам. — Я постараюсь.

— Ты пришла сюда пешком?

— Гидеон подвез меня. Он там, в аллее. Ждет.

— Пойдем в дом. Я как раз хотела с тобой повидаться.

Прунелла широко открыла глаза от удивления. Они вошли в дом, где без долгих разговоров девушка обвила руками шею крестной, почти прокричала, что она теперь помолвлена, и разразилась взволнованными слезами.

— Дитя мое дорогое! — воскликнула Верити. — Какой странный способ объявить о помолвке. Ты рада?

Последовали сумбурные объяснения, из которых можно было понять, что Прунелла очень любит Гидеона, но боится, что теперь он не будет любить ее так же, как прежде, потому что такое происходит сплошь и рядом, не так ли, а она знает: случись такое с ней, она не сможет сохранить спокойствие и воспринять все в истинном свете, она согласилась на помолвку, потому что Гидеон пообещал, что для него их союз — навеки, но как можно быть уверенной, что он знает что говорит.

Потом она высморкалась и призналась, что несказанно счастлива.

Верити любила свою крестницу, и ей было приятно, что та решила довериться именно ей, но чувствовала, что это еще не все.

Так оно и оказалось.

— Это касается мамы, — сказала Прунелла. — Она будет в ярости.

— Но почему?

— Ну, прежде всего она страшная снобка и хочет, чтобы я вышла замуж за Джона Свинглтри, потому что он — пэр. Представь себе!

— Я не знаю Джона Свинглтри.

— Тем лучше для тебя. Он — настоящая задница. А во-вторых, у нее есть какие-то свои соображения относительно Гидеона и его отца. Она считает, что они — выходцы из среднеевропейского гетто.

— А хуже этого нет ничего на свете, — закончила за нее Верити.

— Точно. Но ты же ее знаешь. Все оттого, что мистер Маркос во время своего званого ужина в Мардлинге не стал за ней ухаживать. Ты же ее знаешь, крестная, — повторила Прунелла.

Выхода не было, пришлось признать, что это вполне возможно.

— Правда, — продолжила Прунелла, — сейчас она зациклена не столько на нем, сколько на враче из «Ренклода». Кажется, он твой старинный приятель или что-то в этом роде?

— Не совсем.

— Ну, во всяком случае, она неожиданно оказалась в сложной ситуации и погружена в нее с головой. Она совершенно помешалась на нем. — Глаза Прунеллы снова наполнились слезами. — Ах, как бы мне хотелось, чтобы у меня была не такая мать. Не подумай, что я ее не люблю, но…

— Неважно.

— И в такой момент мне придется сказать ей о нас с Гидеоном.

— Как ты собираешься это сделать? Поедешь в «Ренклод»? Или напишешь?

— Да как бы я это ни сделала, она обозлится на меня и заявит, что я еще пожалею, когда ее не станет. Гидеон предложил поехать вместе со мной. Он готов взять быка за рога. Но я не хочу, чтобы он видел, какой она бывает, когда разойдется. Ты ведь это знаешь, правда? Если что-то путает ей карты, когда она и так взвинчена, она может закатить истерику. Ты же знаешь, как это у нее бывает? — повторила она.

— Ну…

— Знаешь-знаешь. А мне было бы очень неприятно, если бы он увидел ее в таком состоянии. Милая, милая крестная Вэ, а ты не…

Верити задумалась. Она не могла отчасти не ощущать себя матерью Прунеллы и не удивилась, когда та спросила, не думает ли она навестить ее мать, а если думает, не согласится ли она подготовить ее.

— Я не собиралась туда ехать, Пру, я действительно очень занята.

— О! — воскликнула Прунелла с несчастным видом, привычно снижая голос до шепота. — Понятно.

— В любом случае, почему бы вам не поехать вместе с Гидеоном, и Гидеону… ну…

— Не попросить моей руки? Как Джек Уординг и леди Брэкнелл?^[19]

— Да.

— Вот и он говорит то же самое. Милая крестная Вэ! — Прунелла снова обняла Верити за шею. — Вот если бы ты поехала с нами и, как бы это сказать… первая… Ну, неужели ты не можешь? Мы специально только что приехали из Лондона, чтобы попросить тебя об этом. К тебе она прислушивается больше, чем к кому бы то ни было. Ну, пожалуйста.

— О, Пру.

— Так ты поедешь? Вижу, ты согласна. Ты тем более не сможешь отказать, когда я сообщу тебе еще одну грандиозную новость. Не то чтобы и новость про нас с Гидеоном не была грандиозной, но…

— Противный Клод?

— Так ты уже знаешь?! Я позвонила из Мардлинга в Квинтерн, и миссис Джим сообщила мне. Ну, не ужасно ли это? А мы-то все думали, что он благополучно осел в Австралии.

— Ты останешься сегодня дома?

— Да ты что! Под одной крышей с этим Клодом? Как бы не так. Я поеду в Мардлинг. Мистер Маркос вернулся, и мы расскажем ему о нашей помолвке. Он-то будет в восторге. Я должна туда поехать.

— Можно я подойду к машине и поговорю с твоим молодым человеком?

— О, зачем тебе затрудняться, он сам придет, — сказала Прунелла. Сунув в рот большой и указательный пальцы и высунувшись из окна, она пронзительно свистнула. В аллее тут же взревел мощный мотор, щегольский спортивный автомобиль задним ходом подлетел к дому и остановился у крыльца. Из машины выпрыгнул Гидеон Маркос.

Он действительно чрезвычайно хорош собой, подумала Верити, но — без тени пренебрежения — сразу поняла, что́ имела в виду Сибил, говоря о его центрально-европейском происхождении. У него была экзотическая внешность. Он напоминал представителя латиноамериканской элиты, который одевается у английского портного. Однако манеры его были уверенными, без театральщины, и лицо выражало готовность к веселью.

— Мисс Престон, — сказал он, — насколько я понимаю, вы не просто крестная, а фея-крестная. Вы готовы взмахнуть своей волшебной палочкой и благословить нас?

Обняв Прунеллу за талию, он стал оживленно рассказывать о том, как заставил ее принять его предложение. Верити подумала, что он пребывает в эйфории от своей победы и вполне сумеет справиться не только с будущей женой, но и — если понадобится — с тещей.

— Наверняка Пру уже поведала вам о своих дурных предчувствиях относительно того, что ее матушка разозлится на нас. Я не совсем понимаю, почему она так уж против меня настроена, но в любом случае надеюсь, что вам я не кажусь неподходящей партией. — Он бросил на нее быстрый взгляд и добавил: — Впрочем, вы меня почти не знаете, так что мое замечание, вероятно, было неуместным.

— Первое впечатление у меня, — ответила Верити, — отнюдь не неблагоприятное.

— О, слава богу, — обрадовался Гидеон.

— Дорогой, — прошептала Прунелла, — она поедет с нами в «Ренклод». Ты ведь поедешь, крестная? Знаю, что поедешь. Чтобы унять бурю. Ну, хотя бы постараться.

— Это очень любезно с вашей стороны, — сказал Гидеон и поклонился Верити.

Верити понимала, что ее перехитрили, но не обижалась. Она понаблюдала за их стремительным отъездом. Было договорено, что они наведаются в «Ренклод» в ближайшую субботу, но не для того, чтобы полакомиться, как выразилась Прунелла, капустными щами и травяными котлетками. Гидеон знал отличнейший ресторан, где можно было остановиться пообедать.

Минувший день оставил у Верити такое чувство, будто на нее одновременно свалилась куча непрошеных событий, которые породили растущее беспокойство и даже ощущение угрозы. Она подозревала, что главной составляющей ее дискомфорта было острое нежелание еще раз оказаться лицом к лицу с Бейзилом Шраммом.

Два следующих дня прошли спокойно, но в четверг в Киз явилась миссис Джим для очередной атаки на полы и мебель. Она доложила, что Клод Картер в основном сидит у себя в комнате в Квинтерне, съедает то, что ему оставляют, и к телефону, насколько ей известно, не подходит. Берил, которую Сибил на время своего отъезда ангажировала ночевать в доме, заявила, что и не подумает оставаться на ночь под одной крышей с мистером Клодом. В конце концов решение было найдено: Брюс сказал, что может спать в кучерской над гаражом, где раньше жил шофер, выполнявший также разные работы по дому.

— Я знаю, что миссис Фостер ничего против этого не имела бы, — сказала миссис Джим, с каменным выражением лица глядя в окно.

— Но все же, ее, наверное, следовало бы спросить, вы не думаете?

— Он, Брюс, сам это сделал, — рассеянно ответила миссис Джим. — Он ей позвонил.

— В «Ренклод»?

— Да, мисс. Он и ездит к ней, — добавила она. — Раз в неделю. Возит цветы и получает указания. На автобусе. По субботам. Она ему за это платит.

Верити понимала, что ей следовало бы осадить миссис Джим за столь бесцеремонную манеру говорить о своей хозяйке, но она предпочла сделать вид, что ничего не заметила.

— Ну что ж, — заключила она, — вы сделали все, что могли, миссис Джим, — и, замявшись на минуту, добавила: — Я тоже собираюсь туда в следующую субботу.

После короткой паузы миссис Джим переспросила:

— Собираетесь, мисс? Это очень любезно с вашей стороны. — Потом она включила пылесос и сквозь шум крикнула с другого конца гостиной: — Сами увидите.

Верити кивнула и вернулась в кабинет, недоумевая: что такое она должна там «сама увидеть»?

Отличный ресторан Гидеона оказался в пределах шести миль от «Ренклода». Это было что-то вроде клуба высокого класса, членом которого он состоял, с персональным обслуживанием и очень вкусной едой. Верити нечасто доводилось обедать в подобных местах, и она наслаждалась моментом. Впервые она задалась вопросом: а чем, собственно, занимается по жизни Гидеон? Вспомнила она также, что Прунелла вполне освоилась в его компании.

В половине третьего они прибыли в «Ренклод». Это была перестроенная эдвардианская усадьба с ведущей к ней аллеей, скрытая за шеренгой хвойных деревьев и окруженная обширными лужайками, в которых, словно могилы, были вырыты цветочные клумбы.

Постояльцы прогуливались по дорожкам со своими гостями или сидели под сверкающими зонтами и навесами на замысловатых садовых скамейках, стульях и качелях.

— Она ведь знает, что мы должны приехать, да? — спросила Верити, начиная немного тру́сить.

— Она знает про нас с тобой, — ответила Прунелла. — Про Гидеона я ей, вообще-то, не говорила.

— О, Пру!

— Я подумала, что, если он появится вместе с тобой, все пройдет легче, — прошептала Пру.

— Я не думаю, что…

— Я тоже, — сказал Гидеон. — Дорогая, почему мы не можем просто…

— Вот она! — воскликнула Верити. — Вон там, за кальцеоляриями и лобелиями, под оранжевым навесом. Она ждет. Сейчас увидит нас. Крестная Вэ, пожалуйста. Мы с Гидеоном останемся в машине, а когда ты нам махнешь — подойдем. Ну пожалуйста!

«Я ела их астрономически дорогой обед, пила их шампанское, что ж теперь — ответить черной неблагодарностью и отказаться?» — подумала Верити.

— Ладно, — решилась она, — только не вините меня, если все пойдет наперекосяк.

И она зашагала через лужайку.

Никто еще не придумал, как следует приближаться к человеку, с которым ты уже обменялся приветствиями издали. Продолжать улыбаться, пока улыбка не превратится в гримасу? Сделать вид, что внезапно заинтересовался окрестностями? Или погрузиться вдруг в раздумья? Изображать безудержную радость? Кричать? Свистеть? Или даже запеть ни с того ни с сего?

Верити не стала делать ничего подобного. Она пошла быстро и, приблизившись на расстояние, с которого ее уже было слышно, крикнула:

— Вот ты где!

Сибил пока располагала тем преимуществом, что ее глаза были скрыты за огромными солнцезащитными очками. Она помахала рукой, улыбнулась и с притворным то ли изумлением, то ли восторгом протянула руки к Верити, а когда та подошла, раскрыла ей свои объятия.

— Верри, дорогая! — воскликнула она. — Ты все-таки приехала. — Она указала ей на полотняный садовый шезлонг, секунду-другую пристально смотрела на нее, от чего Верити почувствовала неловкость, а потом уже другим голосом спросила: — Чья это машина? Нет, не отвечай. Это машина Гидеона Маркоса. Он привез вас обеих. Ничего не нужно говорить. Они помолвились!

В некотором роде Верити испытала облегчение, проницательность Сибил обрадовала ее.

— Ну… да, — сказала она, — помолвились. И честно признаться, Сиб, в этом нет ничего дурного.

— В таком случае, — возразила та, исчерпав запас сердечности, — почему они ведут себя подобным образом? Прячутся в машине и посылают тебя заранее меня «обработать»? Разве так ведут себя цивилизованные молодые люди? Пру никогда не поступила бы так по собственной инициативе. Это он ее уговорил.

— Все как раз наоборот. Он был решительно настроен сообщить тебе все сам.

— Какая наглость! Грубый напор. Понятно, откуда в нем это.

— Откуда?

— А черт его знает.

— Ты только что сказала, что ты знаешь.

— Не придирайся к словам, дорогая.

— Не могу понять, что — кроме безотчетной неприязни — ты имеешь против Гидеона? Он умен, респектабелен, явно богат…

— Да, но каково его происхождение?

–…и — что самое важное в этой ситуации — он кажется очень порядочным молодым человеком, который любит Пру.

— Джон Свинглтри предан ей. Беззаветно предан. И она уже начинала… — Сибил запнулась, потом решительно закончила: — …испытывать к нему симпатию.

— Ты имеешь в виду лорда Свинглтри?!

— Да, и нечего говорить о нем в таком тоне.

— Я не говорю о нем ни в каком тоне. Сиб, они там ждут, чтобы подойти к тебе. Будь снисходительна. Иным ты ничего не добьешься.

Сибил помолчала и ответила:

— Знаешь, что я думаю? Это сговор между ним и его отцом. Они хотят прибрать к рукам Квинтерн.

— О господи, Сиб, дорогая!

— Да-да. Вот подожди — сама увидишь.

Это было сказано со всей ее былой напористостью, упрямством и в то же время с легкой тоской и безразличием в голосе. У Верити создалось впечатление, что на самом деле Сибил не так уж и возражала против помолвки своей дочери. В ее тоне слышалась удивительная смесь неуверенности и подавляемой радости, почти торжества.

Ее пухлая ручка, потянувшаяся к очкам, дрожала. Сибил сняла очки, и у Верити холодок пробежал по спине.

Лицо подруги было совершенно гладким, словно его отутюжили, и лишенным всякого выражения. Огромные фарфорово-голубые глаза можно было принять за глаза куклы.

— Ладно, — сказала она. — Пусть это будет на твоей совести. Зови их. Я не буду устраивать сцен. Но предупреждаю тебя: я никогда не смирюсь. Никогда.

Верити вдруг испытала прилив сострадания.

— Может, немного подождать? — спросила она. — Как ты себя чувствуешь, Сиб? Ты мне еще не рассказала. Тебе лучше?

— Намного. Намного лучше. Бейзил Шрамм — просто чудо. У меня никогда не было такого врача, как он. Честно. Он так все понимает! Думаю, — в голосе Сибил послышалось блаженство, — он страшно разозлится, когда узнает об этом визите. Он не разрешает мне расстраиваться. Я рассказала ему о Противном Клоде, и он сказал, что я ни под каким предлогом не должна с ним встречаться. Он мне это просто приказал. Верри, он действительно чудо, — повторила Сибил.

Пылкость этого панегирика никак не отразилась ни на ее лице, ни в голосе. Тем не менее она продолжала говорить, делясь сплетнями насчет Шрамма, его терапевтических методов, его помощницы сестры Джексон, которая — самодовольно добавила Сибил — бесится из-за того, что он уделяет ей, Сибил, столько внимания.

— Ревнует! — сказала она. — Но не волнуйся, я ее заткнула.

— Ну так, — вставила Верити, сглатывая тревожный ком, — может, мне сказать этим двоим, что ты сначала хочешь поговорить с Пру наедине?

— Я встречусь сразу с обоими, — заявила Сибил. — Прямо сейчас.

— Тогда мне их привести?

— А ты не можешь просто помахать им? — капризно спросила она.

Поскольку больше ничего не оставалось, Верити вышла на солнце и сделала знак рукой. Рука Прунеллы ответила на него. Потом девушка вышла из машины, за ней Гидеон, и они быстро стали пересекать лужайку. Верити понимала, что Сибил будет внимательно следить, не успеют ли они перекинуться с ней хоть несколькими словами, поэтому не пошла им навстречу, а осталась ждать на месте. Когда они проходили мимо, она тихо шепнула: «Все непросто. Не расстраивайте ее».

Прунелла бегом бросилась к матери. Она опустилась перед ней на колени, заглянула в глаза и после небольшой заминки поцеловала ее.

— Мамочка, дорогая, — сказала она.

Верити вернулась в машину и стала наблюдать за троицей под оранжевым навесом. Можно было подумать, что их специально усадили там, чтобы позировать для картины — например, для картины Трой Аллейн. Послеполуденный свет, рассеянный и переменчивый, делал очертания фигур зыбкими, казалось, что они немного дрожат и парят в воздухе. Сибил снова надела очки, так что, подумала Верити, возможно, Пру ничего и не заметит.

Вот задвигался Гидеон. Он встал возле стула, на котором сидела Сибил, и поднес ее руку к губам. «Это должно ей понравиться, — отметила Верити, — и означать, что она сдалась, но я так не думаю».

Сидеть в машине было невыносимо, и она, решив прогуляться, вышла за главные ворота. По подъездной аллее прохаживались люди. Среди них выделялись двое мужчин, один из которых нес большую корзину с лилиями. На нем были твидовый костюм для загородных прогулок и шляпа, делавшие его облик весьма изысканным. Верити была потрясена, узнав в нем Брюса Гарденера в его лучшем наряде. Сибил сказала бы, что он «исключительно респектабелен».

Но еще большим шоком для Верити было, когда она осознала, что его шаркающий хилый спутник — это Клод Картер.

Когда Верити была девочкой, в течение недолгого времени существовало повальное увлечение тем, что называли «стишками-ужастиками», — шутливые куплеты вроде: «Пропали очки у тетушки Мод, решила она: вор шалит-пристает» дети исполняли, изображая жеманную даму, к которой подкрадывается бандит в маске.

Почему она вспомнила сейчас это ребяческое зубоскальство? Почему вдруг увидела старую подругу в непосредственной опасности, почувствовала, будто той грозит нечто неопределенное, но гораздо более страшное, нежели неприятности, которые мог навлечь на нее Клод Картер? Почему Верити показалось, что день, ставший вдруг невыносимо душным, смыкается вокруг Сибил? Почудилась ли ей та странная неподвижность в лице подруги?

И что ей следовало предпринять в отношении Брюса и Клода?

Брюс был в восторге от встречи с Верити. Он высоко поднял свою твидовую шляпу, послал ей поверх лилий в корзине ослепительную улыбку и, поприветствовав ее своим густым и подозрительным шотландским акцентом, пояснил, что прибыл с обычным субботним визитом к своей «биедной ледди», и поинтересовался, как Верити находит ее «сиодня» и считает ли, что состояние «иё п’др-руги» улучшится.

Верити сказала, что, на ее взгляд, миссис Фостер выглядит прекрасно и что сейчас у нее гости, на что Брюс ожидаемо ответил, что он, конечно, подождет, а если еще один визит гостей будет миссис Фостер в тягость, он просто оставит «лайлии у дминистр-ратор-ра», чтобы их отнесли к ней в комнату.

— Она ж’лает быть увер-рена, что ее сад цветет, — сказал он.

Клод прислушивался к их диалогу с полуулыбкой и бегающим взглядом.

— Значит, вы в конце концов нашли сюда дорогу? — спросила Верити — не могла же она не сказать ему ничего.

— О, да, — ответил он. — Благодаря Брюсу. Он уверен, что она будет рада меня видеть.

У Брюса при этом сделался такой вид, будто ему хотелось бы опротестовать это замечание, и он уже начал было: «Ну, не с’всем тах…», но Клод перебил его:

— Это ведь она вон там? А с ней — это Пру?

— Да, — лаконично ответила Верити.

— А кто этот «денежный мешок» рядом?

— Друг.

— Думаю, я должен выяснить, — сказал он со слабым подобием наглой улыбки и как будто собрался сделать это немедленно.

— Клод, подождите, пожалуйста, — остановила его Верити.

Она в испуге повернулась к Брюсу, который без промедления произнес:

— О, м’стер Хартер, вы не думаети, что луш-ше повр-ременить чуток?

— Нет, — бросил Картер через плечо, — благодарю. Я ждать не стану. — И продолжил начатое движение.

«Не могу же я побежать за ним, повиснуть у него на руке и устроить сцену», — подумала Верити. Придется Пру и Гидеону справляться самим.

И Пру, разумеется, сумела это сделать. Расстояние было слишком большим, чтобы разобрать слова, так что Верити наблюдала за происходившим, как за пантомимой. Сибил протянула руку и сжала плечо дочери. Пру развернулась, увидела Клода и встала. Гидеон жестом выразил недоумение, а Пру решительно шагнула навстречу Клоду.

Они остановились друг перед другом, лицом к лицу, Пру стояла, выпрямив спину, — маленькая фигурка, воплощавшая истинное достоинство. Клод — спиной к Верити, опустив голову. Гидеон помог Сибил подняться и повел ее к дому.

— В доме ей будет луш-ше, — озабоченно сказал Брюс, — да, луш-ше.

Верити почти успела забыть о его присутствии, но вот он стоял рядом, взволнованно глядя на букет своих лилий. В этот момент Верити испытывала к нему почти симпатию.

Пру, видимо, сказала Клоду нечто не подлежавшее возражениям, после чего быстро зашагала к дому, догнала Гидеона с матерью на ступеньках, взяла Сибил под руку и завела внутрь. Клод проводил их взглядом, повернулся было лицом к Верити, но передумал и слинял по направлению к деревьям.

— Он пр-риехал без моего пр-риглашенья, — горячо заверил Брюс. — Он выудил из меня инфор-рмацию.

— Охотно верю.

К ним подошел Гидеон.

— Все в порядке, — сказал он Верити. — Пру повела миссис Фостер наверх, в ее номер. — И обращаясь к Брюсу, добавил, — Не подождете ли вы внизу, в вестибюле, пока Прунелла не спустится?

— Хонешно, сэр, благодар-рю, — ответил Брюс и тоже направился к дому.

Гидеон улыбнулся Верити. Улыбка, по ее оценке, была вполне жениховская.

— Какой странный, однако, получился визит, — заметил он.

— Как все прошло? До того как вмешался Противный Клод?

— Полагаю, могло быть и хуже. Хотя ненамного. Никаких раскрытых объятий и восторженных приветствий. Вы проделали замечательную работу, подстелив соломку, мисс Престон, чтобы она вообще согласилась меня принять. Мы вам чрезвычайно признательны. — Он помешкал немного и продолжил: — Вы позволите мне спросить, что… у нее… у матери Пру… Не знаю, как лучше выразиться. Что-то у нее с… — Он прикоснулся к своему лицу.

— Я понимаю, что вы имеете в виду. Да. Что-то есть.

— Я просто хотел узнать…

— Это появилось недавно.

— Мне кажется, Пру тоже заметила. Она расстроилась. Конечно, она и виду не подала, но расстроилась.

— Пру все объяснила Противному Клоду?

— Да. Жутковатый субъект. Но она прекрасно справилась с ним, — с гордостью закончил Гидеон.

— Вот она идет.

Когда Прунелла присоединилась к ним, она была мертвенно-бледна, но держала себя в руках.

— Теперь можно ехать, — сказала она. И села в машину.

— Где твоя сумка? — спросил Гидеон.

— Что? О черт, — сказала Прунелла. — Я забыла ее наверху. Какая дура! Теперь придется возвращаться.

— Может, лучше мне? — предложил Гидеон.

— Она в ее комнате. Но мама очень злится на тебя.

— Может, мне удастся реабилитироваться, войду как ни в чем не бывало, с блаженным видом.

— Замечательная идея! — воскликнула Прунелла. — Да, попробуй. Скажи, что она выглядит как мадам Онассис.

— Это неправда. Ничего подобного, даже близко. Она — меньше чем кто бы то ни было, — заметила Верити.

— А она думает, что похожа.

— Попробовать все же стоит, — подхватил Гидеон. — Терять все равно нечего.

— Больше нечего.

Он отсутствовал дольше, чем они ожидали, а когда вернулся с сумкой Прунеллы, вид у него был растерянный. Он завел машину и тронулся.

— Ничего хорошего? — решилась спросить Прунелла.

— Во всяком случае, она ничем в меня не запустила.

— О, даже так?

На обратном пути она была очень молчалива. Сидя на заднем сиденье, Верити видела, что она положила руку на колено Гидеону. Он коротко накрыл ее ладонь своею и посмотрел на нее. Он хорошо знает, как с ней управляться, подумалось Верити. Сомнений в том, кто у них главный, не возникнет.

Когда они подъехали к ее дому, Верити пригласила их зайти выпить, но Гидеон сказал, что их ждет его отец.

— Я сама провожу крестную Вэ в дом, — сказала Прунелла, увидев, что Гидеон собрался это сделать.

Она вошла внутрь вслед за Верити, поцеловала ее и еще раз горячо поблагодарила, а потом спросила:

— Насчет мамы. У нее был удар?

— Дорогая моя, почему тебе это пришло в голову?

— Ты же заметила, я видела, что ты заметила.

— Не думаю, что нечто подобное имело место. В любом случае врач поставил бы тебя в известность, если бы было что-то серьезное.

— Может, он не знал? Может, он плохой врач? Прости, я забыла, что он твой друг.

— Он мне не друг. Так или иначе, это не имеет значения.

— Думаю, мне нужно ему позвонить. Что-то с ней не так. Скажи честно, ты ведь тоже так думаешь?

— Ну, может быть.

— И тем не менее…

— Что?

— Как это ни странно, она при всем этом выглядит… взволнованной и довольной.

— Мне тоже так показалось.

— Это очень странно, — сказала Прунелла. — Вообще все странно. Как-то… расплывчато, что ли. Как бы там ни было, врачу я позвоню. Завтра. Ты как, одобряешь?

— Да, дорогая, — ответила Верити. — Одобряю. Это поможет тебе успокоиться.

Однако потребовалось очень много времени, прежде чем Прунелле суждено было достичь желанного спокойствия.

В пять минут десятого тем же вечером сестра Джексон, работавшая и жившая в «Ренклоде», остановилась перед дверью Сибил Фостер, из-за которой доносились звуки работающего телевизора. Она постучала, открыла дверь и, достаточно подождав, приблизилась к кровати. Пять минут спустя она покинула комнату и поспешно зашагала по коридору.

В одиннадцать часов доктор Шрамм позвонил Прунелле и сообщил, что ее мать скончалась.