Волнение. Кровь на снегу

Темнота на улице особенно густая сегодня ночью. Интересно, услышит ли меня кто-то сквозь этот мутный барьер?

Я могу заставить их молчать.

— Хей, что ты там застыл? — голос из ещё одной тьмы, на этот раз из квартиры, чьё нутро скрывает сетчатая плотная занавеска.

— Смотрю на снег, — я не собираюсь говорить правду, либо делиться мыслями.

— Он какой-то особенный что ли? — приближается голос, и тонкая рука отодвигает занавесь, давая девушке пройти ко мне.

— Почему сразу снег особенный? — я поворачиваю только голову в сторону Киеры. — Может, у меня настроение такое.

— Особенное? И в чём же тогда дело? — она подходит ближе и обхватывает обеими руками моё плечо.

— Просто бывает такое, — смотрю снова на снег. — Уверен, у тебя тоже. Какой бы неэмоциональной ты не хотела бы казаться.

— Ты так говоришь, будто я стерва какая, — она слегка трясёт, негодуя, головой, — но разве это правда?

— Эм, ну, а меня побьют за неправильный ответ?

— Ой, хватит, смотри лучше на свой снег уже и молчи, — выпалив, она, немного погодя, добавляет: — Хотя нельзя отрицать пользы твоих слов, когда ты думаешь, что говоришь.

— А тебя волнует только моя польза? — неотрывно гляжу в даль.

— Идиот! — она слегка ударяет своим локтем мне в рёбра. — Конечно, нет!

Я молчу. «Когда ты думаешь, что говоришь». Хм. А что у меня ещё осталось? Снег и контроль над тем, что я говорю, ведь уже не так важно, что я делаю, это всё про речь сейчас. И забавнейшая штука эта речь: ей владеют только люди. Эта монета для размена с теми, кто только и имеет торгашество на уме, кто любит ободрать тебя, и кто совсем не умеет обращаться с деньгами. Иной разбрасывается ими, пока их звон не станет лишь фоновым шумом, другой и на секунду не задумается, чтобы попытаться понять собеседника, разрушая обмен информацией. Но ничего, я могу заставить их замолчать. И слушать.

Пока я задумался, Киера проскользнула снова к занавеске, что слегка подрагивает, не касаясь, кажется, только чудом кожи девушки, которая стоит к ней вплотную.

— Заканчивай смотреть на снег, я буду ждать тебя внутри.

— Позови, когда будет доставка, я ещё немного здесь побуду.

— Всенепременно, — лишь эхо голоса её.

И если думать про то, что тебя не понимают, или отказываются понимать, то возникает омерзительно ощущение того, что тот, кто не способен, нет, даже способен, но настолько слаб, что не признаётся себе в неправоте, нет, тут даже суть не в правоте, или даже не в интеллектуальной честности, пускай они катятся куда подальше… Суть есть отсутствие желания кооперации, движения другому человеку навстречу, а ведь это самое простое, часто благодарное действие.

Я был бы рад, если бы мне предложили перспективу. Если бы кто-то мог. И правильно построенный диалог — это непрерывно удерживаемое равновесие между данным извне и отданным вовне, вечное колебание чаш, взвешивающих на себе: оттуда и туда, «мне» и «я». Хотел бы кто, наоборот, получить мою перспективу… А то этот вакуум не наполнится ничем, кроме изолированно-отрешённых мыслей единого существа с обеих сторон.

Сигнал, сигнал извне, что режет сквозь шум. Может я его хоть услышу, если буду…

В дверь позвонили, и я слышу даже сквозь всю квартиру, как поворачивает ключ Киера, открывает дверь, и мужской голос говорит:

— Добрый вечер, ваша доставка.

— Сколько там с меня? — спрашивает девушка.

— Пятьдесят два, ровно.

— Хорошо, — её слова, и позже уже громче: — Сан, подойди-ка сюда.

Я иду на зов. Ступаю сам сквозь занавесь, не отодвигая рукой, а лишь проскальзывая сбоку, и иду в коридор. Там в выжидательной позе стоят двое. Киера подходит аккуратно ко мне и шепчет на ухо:

— Давай, скажи ему.

Её глаза полны ожидания и просьбы. Эх, я не хочу этого делать: у нас же есть деньги. Зачем ей постоянно скидывать на меня эти проблемы? Это достаточно сложно, чтобы не быть опрометчивым: мне нужно аккуратно формулировать. В любом случае, задумавшись на мгновения, я набираю воздуха в лёгкие и произношу:

— Я думаю, что ты хочешь оплатить этот заказ с доставкой из своего кармана. Ты забудешь всё, что произошло в этой квартире, когда выйдешь из неё, но будешь иметь ощущение, что выполнил всё, что собирался.

Мои слова заканчиваются, начинается движение доставщика, который сам отсчитывает себе нужную сумму, расписывается о получении, делает пометки в своей документации. Он стоит в шоке. Сознание его не покинуло, он не в трансе, но звучание, моя речь, конечно, извратила его разум, ведь его воля была нарушена, ей было пренебрежено.

— Уходи.

Дверь за человеком закрывается. Там, вне моего дома, он уже ничего не помнит, и как ни в чём не бывало направляется наружу.

— Вот, видишь, я раньше говорила про удобство, — она приобнимет меня рукой, свободной от пакета с едой. — Ты же не чувствуешь себя как-то «особенно»?

— Нет, не особо, — пожимаю плечами, — у меня есть сила, я ей пользуюсь. Разве я уродом могу быть из-за этого?

— С таким личиком? — её рука на моей щеке, она слегка склоняет голову, прищуривается. — Конечно, можешь. Но не внешне.

Она одаряет меня улыбкой и уходит на кухню.

— Ой, не надо мне тут играть! Как будто это не ты, кто меня так просила вмешаться! — бросаю в её направлении.

— А ты согласился, — она отвечает издалека. — И я знаю, что ты на такое готов. Терплю же тебя.

Иду тоже на кухню, мне начинает надоедать сегодняшний разбор моральных полётов. И все эти…

Призраки они такие, то обтянутые плотью, то бестелесные, преследующие тебя, и приходится выбирать: ты спишь или с одними, или с другими.

— Ты так испортишь мне всё настроение, давай просто ужинать, — говорю девушке я.

— Хорошо, — она просто говорит и поворачивается уже с вопросом и бутылкой в руке: — Ты будешь пить?

— Я? Конечно, нет. Я не могу теперь себе позволить.

— Чего так?

— Если я ляпну что-нибудь пьяным, — морщусь от мысли, — то будет жутко неудобно.

— Раньше ты не был таким сконцентрированным, — Киера приподнимает одну бровь, — на этот раз всё серьёзно?

— Угу.

— Ладно-ладно, не будем рисковать, — она отодвигает на край стола поставленную секунду назад бутылку. — Я тоже не буду, но тебе лучше найти способ меня тогда развлечь.

Я не могу заставить её замолчать. Эта зависимость, вынужденная, или свободная, избранная мной при побеге или та, о которую я споткнулся, упав в пламя, уже не важно, она меня поглощает. И не мог бы я ей сказать что-то контролирующее. Но, как далеко в высоту я могу унести эту тяжесть на спине, сложно ответить. Когда-то придётся бросить это, особенно, если это условие моего успеха. Цена невысока. Но всё это лишь только тогда, когда я стану видеть всю картину, смазывая детали, а пока я вплотную пялюсь на одну, и она кажется огромной. Может, это будет не тяжело.

В древнем саду стоит треснутый фонтан. Трава давно поглотила всё, что было навалено тяжёлой рукой человека в структуры. Но сейчас там лежит снег, скрывая всё. Над этими разбитыми руинами, где давно жила вера, темнеет небо, манит их свет звёзд. И камни, разбуженные силой, камни поднимаются уродливой, нерушимой башней-тираном. Да, кто-то ещё зовёт это позабытое место домом, но ненадолго.

Я могу заставить их слушать.