Солнце из черного камня

На стене подрагивали размытые тени. Темнота и духота в палате давили на мозги. Илья был раздосадован тем, что по звонку деда его оставили в больнице на несколько дней для обследования. Как медработник, он определил свое состояние как удовлетворительное. Его беспокоил только ожог ладони. Но травма совсем пустяковая. Кисть руки обработали и перебинтовали. Что еще делать в больнице, он не представлял и просто лежал, вспоминая длинный странный день. Ночь — идеальное время, чтобы привести мысли в порядок.

Мать, прилетевшая в больницу сразу, как только ей сообщили о том, что он нашелся, была напугана и эмоционально возбуждена. Она нервно всхлипывала у него на плече и потом долго сиротливо сидела на краешке кровати в ногах в накинутом на плечи белом халате и смотрела на него припухшими от слез, полными страдания глазами.

Полной белой рукой с мелко подрагивающими пальцами она прикрывала рот, боясь разрыдаться вслух. Всегда сильная и даже властная женщина, которой Илья привык ее видеть, сейчас она представляла печальное зрелище. Помощь на самом деле скорее нужна была матери, чем Илье.

— Мам, ты успокоительного попроси на посту у медсестры.

— Дали уже, дали таблеточки, сынок. Три валерьяновых выпила.

Мать рассказала, как его искали. Никто уже не надеялся, что он найдется, но она верила, она знала, чувствовала, что жив. Илья слушал неторопливый рассказ, стараясь не выдать внутреннего волнения. Почему-то на глаза предательски наворачивались слезы. Не хватало по-детски разреветься, уткнувшись в материно плечо. Было странно слышать ее рассказ. Она полностью подтвердила слова Егора, значение которых он не сразу осознал. Прошло целых пять дней, а он ничего не помнил!

Это обстоятельство меняло все. Размеренная, понятная жизнь внезапно стала зыбкой, как болотная топь, готовая поглотить его с головой. Как же хорошо ему жилось до всего этого, а он даже не замечал. Не ценил тусовки в гаражах, где с друзьями ремонтировали старенькие «Жигули». Походы за город к реке, где вода обжигающе холодная, до мурашек бодрила тело. Как же это здорово! Влететь в реку с разбега, так, чтобы дыхание на мгновение остановилось. Плескаться, фыркая и отряхиваясь, валяться на траве, разглядывать тонкие стебли травы, пронзающие небесную синь. Все это осталось там, в какой-то другой жизни.

А здесь мать, уставшая и постаревшая от бессонных ночей. По ее полному румяному лицу медленно скатилась крупная слеза, которая, оторвавшись от подбородка, упала на пышную грудь, обтянутую трикотажной кофточкой в мелкий синий цветочек.

— Мам, может, домой тебе пойти, тут за мной присмотрят, — осторожно сказал Илья. — Все уже хорошо.

Мать молча покачала головой. Илья не мог больше смотреть на ее слезы и перевел взгляд на потолок, где вокруг белого плафона кружила стайка мух. Часы тянулись медленно. Принесли больничный пресный обед, который он съел быстро, не почувствовав ни насыщения, ни удовольствия от еды.

Потом медсестра привела в палату следователя по фамилии Юрченко. Имени и отчества Илья не запомнил, хотя тот назвал себя.

Юрченко посмотрел на мать и официальным тоном сухо осведомился:

— Как я понимаю, вы родственница потерпевшего?

— Да, это мой сын. Это я писала заявление о его пропаже.

— Что ж, гражданка Кораблева, попрошу вас покинуть палату и дать возможность мне сделать свою работу.

— Иди домой, мам, — поддержал следователя Илья, — у меня все будет в порядке.

— Завтра приду, Илюша.

— Не надо ходить, позвони. Или я сам позвоню, — устало ответил Илья.

Медсестра увела мать, сунув ей в руку салфетку, которой она наконец вытерла заплаканные глаза.

— Нет уж, я приду, — на прощание сказала женщина, и кофточка в мелкий синий цветочек скрылась за дверью.

К допросу Илья был не готов. Матери он выдал версию произошедшего, о которой договорился с Егором, а вот что рассказывать официально, под подпись, понятия не имел.

Следователь задавал простые, казалось бы, вопросы, но Илья долго думал, прежде чем ответить на каждый. Он по природе был медлительным, а тут еще слабость и шум в голове. Юрченко сидел у кровати на стуле и, чуть наклонившись к Илье, напротив его лица держал миниатюрный черный диктофон.

Следователь требовал четких ответов, настаивал, чтобы Кораблев отчитался чуть ли не по секундам обо всех передвижениях в период отсутствия. Но Илья еще сам не разобрался, что же с ним такое произошло, и ему приходилось импровизировать на ходу.

— Зашел покурить в старый заброшенный корпус госпиталя НКВД. Тот, что в Зеленой роще. Услышал крики в подвале. Спустился вниз. За одной из дверей люди кричали — пожар! Пытался открыть дверь и обжег руку. Вышел на улицу, а оказалось, пожара нет и прошло пять дней.

— Значит, в старый корпус ты зашел после работы третьего августа? — записывая беседу на диктофон, уточнил следователь.

— Ну да, третьего августа, — подтвердил Илья.

— Сегодня восьмое августа, — сказал Юрченко.

— Ну да, говорят, восьмое, — эхом отозвался Илья.

— Ты утверждаешь, что спустился в подвал третьего августа, а вышел из него восьмого.

— Получается, что так и есть.

— Может, ты потерял сознание, или кто-то ударил тебя по голове, или произошло что-нибудь еще?

— Нет, я хорошо помню, что после того, как обжег руку, я сразу вышел на улицу. Можете у врача спросить. Рана от ожога свежая, а не пятидневной давности.

— Что же у нас получается? — Юрченко закатил глаза к потолку. — Ты спустился в подвал заброшенного корпуса третьего августа, оступился, упал и потерял сознание, а потом восьмого августа обжег руку и очнулся.

— Не терял я сознания, во всяком случае, не помню, чтобы я терял сознание.

Следователь хмыкнул.

— Поскольку никакого пожара в подвале в эти дни не было, чем же ты обжег руку? Вероятно, зажигалкой. Ты сказал, что курил.

— Не знаю я, что вам еще сказать. — Кораблев вздохнул и виновато улыбнулся.

Вопросы следователя запутывали его еще больше. Егор был прав, советуя не рассказывать правду. Следователю нужна была история, которую можно обосновать логически. Блуждать в мистических дебрях он явно не собирался. Юрченко разговаривал так, что Илья чувствовал себя виноватым и должен был постоянно оправдываться. На самом же деле оправдываться ему совершенно не за что. Если бы испуганная мать не подала заявление в полицию, то вообще не пришлось сейчас ничего и никому объяснять.

— Так что же мы в протокол запишем? — задумчиво произнес следователь и выключил диктофон.

«Сам думай, у тебя это хорошо получается», — зло подумал Илья и промолчал.

После ухода следователя он задремал, и теперь, ночью, спать совершенно не хотелось. В двухместной палате он был один. Вторая койка, аккуратно застеленная, стояла напротив монументом пустоте.

Густая ночная тишина заполнила палату, но ощущение, что за дверью есть другие палаты, в которых спит сейчас много посторонних незнакомых людей, не давало ощущения полной уединенности. Конечно, в такой поздний час вероятность того, что кто-то потревожит, невелика. Слух обострился. Из коридора донеслись шаги дежурной медсестры и позвякивание металлических предметов.

Хотелось курить. Надежда найти сигарету посреди ночи была призрачной, но Илья решил попытать удачи. Медленно поднял грузное тело с кровати и вышел в коридор. Свет горел только на посту медсестры, и остальной коридор по мере удаления от поста все более был погружен во тьму.

Кораблев почувствовал себя намного увереннее, голова больше не кружилась. Медсестры на месте не оказалось, что вовсе не расстроило его, так как можно было избежать ненужных вопросов. Илья прошел по коридору, не надеясь никого встретить, а чтобы просто размять ноги. Он увидел приоткрытую дверь, из которой на пол коридора легла ровная полоса света. За дверью послышался мужской голос.

Илья в нерешительности остановился перед освещенной полосой, разглядывая босые ноги, обутые в шлепанцы. Кораблев ничуть не беспокоился, будет ли удобно вот так, посреди ночи, зайти и попросить сигарету. Больница — общественное место, и никто не осудит его за вторжение. Но внутри возникло необъяснимое волнение. Он с опаской, стараясь не издавать шума и не привлекать внимания, подошел к приоткрытой двери и сквозь щель заглянул внутрь.

Перед глазами открылась часть палаты. По стенам стояли белые шкафы со стеклянными дверцами, громоздкая кровать с металлическими решетчатыми спинками. Посреди палаты в кресле, вполоборота к двери, сидел седой мужчина в длинном коричневом шелковом халате, широкие рукава которого свисали с подлокотников.

— Людмила, ангелочек, иди скорее, я заждался, — сказал он с небольшим кавказским акцентом.

Голос показался Илье знакомым, и он прильнул к приоткрытой двери, стараясь получше рассмотреть незнакомца.

У окна спиной к пациенту стояла невысокого роста медсестра. Илья скорее почувствовал, чем увидел, как спина ее вздрогнула и напряглась. Девушка набирала лекарство в шприц из стеклянного пузырька, проколов иглой резиновую серую крышку, обернутую по краям алюминиевой фольгой.

Из-под белой медицинской шапочки выбивались светло-русые локоны. Мешковатый халат до колен с закатанными по локоть рукавами не давал возможности разглядеть ее фигуру, но судя по тонкому запястью она должна быть хрупкая и стройная. Такая милая блондинка, которая у каждого мужчины вызывает желание ее защитить.

Не оборачиваясь, медсестра ласково проворковала:

— Иду, товарищ Магомедов, все почти готово.

Нелепый длинный халат на старике выглядел шутовским нарядом. Илья понимал, что подглядывать некрасиво и надо бы уйти, но происходящее на его глазах действо магическим образом заставляло оставаться на месте. Плавные, медленные движения девушки завораживали.

Людмила повернулась к Магомедову, торжественно держа шприц на изготовку. На бледном, с правильными чертами лице застыла натянуто-приветливая улыбка. Илья поразился, сколько разных эмоций скрывалось за показной приветливостью. Страх, желание угодить и что-то еще. Брезгливость? Внимание Ильи переключилось на шприц, который девушка воинственно несла перед собой. Шприц был не обычный одноразовый, каким пользовались повсеместно, а большой с толстыми стеклянными стенками и нанесенной на нем разметкой. Такие можно увидеть теперь только в кино.

— Сейчас мы поставим инъекцию порхана, и будете порхать как бабочка.

— Сюда, дорогая, иди ко мне.

Магомедов раздвинул в стороны голые, заросшие волосами ноги, до колен прикрытые полами халата, рукой делая призывные жесты медсестре.

Людмила подошла и послушно встала между ног Магомедова. Старик чуть сдвинул колени, обхватив ими Людмилу. Илья с изумлением увидел, как правая рука пациента, секунду назад призывавшая медсестру, бесцеремонно задрала ей халат и начала скользить по телу девушки.

— Мурдазин Алибекович, давайте ваше плечо. Сейчас не нужно шевелиться. — Медсестра воспринимала происходящее как должное.

Она достала руку Магомедова из-под своего халата и, оголив ему правое плечо, начала протирать место для инъекции проспиртованным тампоном.

Илья не видел другую руку пациента, но по тому, как вздрогнула Людмила, и по страстному пыхтению Магомедова он догадался, что тот залез ей под халат другой рукой.

— Мурдазин Алибекович, на минуточку. Не двигайтесь, пожалуйста.

Игла вонзилась в мышцу, и Людмила, выдавив из шприца содержимое, прижала к месту укола тампон, ловко вытащив при этом шприц.

— Людмила, ты красавица, сладкий персик. Так хорошо все делаешь. Наклонись ко мне, милая.

Магомедов обхватил медсестру обеими руками и притянул к себе. Спиртовой тампон упал на пол рядом с креслом.

— Осторожнее, у меня шприц, — попыталась отстраниться Людмила.

— На ушко скажу тебе, — произнес Магомедов, и Людмила нехотя наклонила голову, придвинув к нему свое ухо.

Старик что-то начал рассказывать ей вполголоса. Илья не мог разобрать слов, но видел, как на лице Людмилы появилось отстраненное выражение. В больших серых глазах девушки застыло безразличие. Наконец Магомедов издал скрипучим старческим голосом отрывистые звуки, означающие смех.

Людмила выпрямилась и хихикнула в ответ, высвободившись из объятий пациента. Она вернулась к окну, положила на белую тряпичную салфетку, расстеленную на подоконнике, шприц и снова вернулась к Магомедову.

— Вот. Ты уже начала понимать мои шутки. Это хорошо.

Магомедов, теперь уже не стесняясь, обеими руками стал лапать медсестру, страстно приговаривая:

— Хорошо. Это хорошо.

Она принимала его ласки покорно, отвернув голову в сторону. Лицо ее с плотно сомкнутыми губами словно окаменело.

— Милая, меня пригласили на юбилей. Мне нужна сопровождающая. Как ты? Согласна пойти со мной?

— Это так неожиданно. Спасибо за ваше предложение, но у меня нет одежды, чтобы ходить на такие мероприятия.

— Цветочек мой, разве это проблема? Я куплю тебе и платье, и туфли. И все это останется тебе. Мне не жалко для такой красавицы. Самое лучшее платье куплю тебе.

— Нас могут увидеть. Мне пора, — отстранилась медсестра.

Она внезапно подняла глаза и взглянула на приоткрытую дверь, за которой стоял Илья. Тот едва успел отодвинуться в сторону.

Он выдохнул, оглянулся по сторонам и, не обнаружив никого в коридоре, снова прильнул к щели.

— Людочка, не торопись. Ну кто нас, ей-богу, может увидеть ночью? Да пусть себе увидят. Мне тут никто слова не скажет.

Людмила руками раздвинула колени Магомедова, обхватившие ее, и, вырвавшись, поспешно отошла к окну. Быстрыми движениями собрала салфетку, на которой лежали использованный пузырек и шприц.

— Извините, извините, Мурдазин Алибекович. Мне действительно надо идти.

Людмила со свернутой салфеткой в руках подошла к креслу Магомедова и остановилась. Магомедов вынул из кармана халата и положил в ее карман денежную купюру.

Людмила снова посмотрела на дверь, за которой прятался Илья. На этот раз он не успел отойти. Взгляды их встретились. Илья застыл и не мог пошевелиться. Большие серые глаза девушки смотрели прямо на него. Казалось, это не он застал ее за неблаговидным занятием, а она разоблачила любопытного подглядывающего. Илья ожидал окрика, а может, и скандала, но Людмила ничем не выдала его присутствия, не попросила закрыть дверь, не подошла и не закрыла ее сама. Она просто стояла и смотрела не него, а он смотрел на нее.

— Людочка, подумай над моим предложением, — сказал Магомедов. — Я завтра после обеда зайду.

— Хорошо, Мурдазин Алибекович.

Людмила, не спуская глаз с Ильи, пошла к двери. Каждый шаг отдавался в его голове. Илья неимоверным усилием воли отшатнулся и провалился в темноту.

Он очнулся на полу в коридоре от запаха нашатырного спирта, ударной волной разбудившего мозг. Над ним склонилась медсестра, но это была не Людмила.

— Жив, лунатик? — улыбнулась девушка. — И слава богу! Вставай, я провожу тебя в палату.

Илья поднялся и огляделся вокруг. В обе стороны от него тянулся знакомый больничный коридор с плотно закрытыми дверями.

— Магомедов Мурдазин Алибекович, — пробормотал он.

— О ком ты говоришь? — не поняла медсестра.

— Пациент из той палаты. — Илья кивнул в сторону двери.

— Такого пациента нет в нашем отделении.

— Я его только что видел.

— Давай договоримся так. Сейчас ты отдохнешь, а искать знакомого будешь завтра. Нужно соблюдать больничный режим.

— Хорошо, действительно, уже поздно, — вздохнул Илья и послушно пошел за девушкой, не желая доставлять ей неприятности.

Он еще долго лежал на спине с закрытыми глазами. Пациент, у которого была индивидуальная палата с личной медсестрой, не выходил у него из головы. Старик сказал, что даже если их застанут, то никто не посмеет ничего сказать против. И Людмила не возразила.

Что же такого было в ее взгляде? Ответ пришел внезапно и поразил своей очевидностью. Безысходность! В глазах Людмилы стояла безысходность. Не только в глазах. Каждое ее движение, каждое слово, податливость ухаживаниям мерзкого старика, не сходящая с ее лица улыбка. Во всем, буквально во всем сквозила безысходность. И осознание трагизма в этом коротком разговоре, нечаянным свидетелем которого он стал, вызвало комок негодования.