Проект «Hydra Sapiens»

«Вначале, конечно же, было Слово и, кстати, не одно, а целый научный труд, долгосрочная программа, обеспеченная правительственным грантом. Денег хватало. Министерство обороны не скупилось, несколько университетов тоже скинулись, иностранные инвесторы раскошелились и уже надували щёки в ожидании славы и дивидендов. Работа кипела. На стыке веков участники авантюры уже потирали ладошки в ожидании нового еврейского чуда. Ставки были сделаны и отступать уже было некуда.

В результате Верочка разработала основополагающий Принцип и поставила на его основе свой Главный Эксперимент. Она была мастерица и по части разработки биогенетических принципов искусственной жизнепродукции, и по части всякого рода экспериментов. Но, видимо, на этот раз принцип был сыроват, хаотичен и не вполне последователен, расчёты каждый день пересматривались, эксперимент откровенно затянулся, а деньги вот-вот уже могли и закончиться…

И Верочка, конечно же, вся изнервничалась, расхаживая по лаборатории взад-вперёд, заглядывая поминутно в электронные и атомные микроскопы, копируя данные анализаторов и шпыняя перепуганных сотрудников почём зря.

И душа её была неспокойна.

Но однажды, кажется, это был именно йом-ришон^[1], сразу после обеда Верочка обнаружила уникальную синхронизацию цифровых показателей, сразу просветлела, как ясно солнышко, подобрела и приступила к главному таинству.

И подвергла тогда она образец мягкому ультрафиолетовому облучению, и сказала она тогда: „Да будет Свет!“

И стал Свет, и увидела Верочка, что именно этот спектр хорош, и отделила именно этот спектр от более жёсткого и, довольно усмехнувшись, назвала этот спектр „День“, а другой — „Ночь“, а переходные зоны назвала „Вечер“ и „Утро“.

И был День первый…

И сказала Верочка: „Да будет у всего этого оболочка!“

И наполнила Верочка медленно вращающуюся капсулу биоинкубатора запатентованным горячим раствором. И растеклась жидкость в соответствии с заданным вектором вращения, выстлав внутреннюю поверхность шаровидной капсулы, и остался незатопленным свод. И возникла граница между жидкостью и внутренней кремниевой облицовкой свода капсулы, и сформировала таким образом Верочка оболочку новорожденной протосистемы, и потекли и заклубились горячие испарения, где отличалась концентрация влаги под сводом капсулы от концентрации влаги над бурлящей поверхностью раствора. И было так.

И назвала Верочка оболочку „Небо“.

И был Вечер, и было Утро. День второй…

И решила Верочка, что остудит и отцентрифугирует объект и соберёт текучие воды под „Небом“ в одно место, и откроется тогда участок уплотнившегося незатопленного питательного геля.

И было так. И назвала Верочка этот участок геля „Землёй“, а остальной раствор — „Морем“.

И увидела Верочка, что получилось хорошо. И приказала Верочка лаборанту засеять Землю базовой культурой клеток, чтобы от неё произошли все остальные органопродуцирующие мутанты всех необходимых видов и штаммов и в нужном количестве. И было так.

И распространилась культура клеток по Земле, и произошли от неё все вторичные культуры всех видов, и стали последние производить необходимые вещества органической природы, и убедилась Верочка, что отлично сработано!

И был Вечер, и было Утро. День третий…

И решила Верочка подключить все ультрафиолетовые лампы, вмонтированные в купол капсулы, к запрограммированному таймеру, чтобы чётко разделить День и Ночь, задав таким образом всей протосистеме необходимую цикличность в реально существующей календарной градации. И образовались тогда светила на Небе, чтобы освещать Землю, и было так.

И синхронизировала Верочка оба светила таким образом, чтобы большое, то есть „Солнце“, светило днём, а маленькое, то есть „Луна“ — ночью, и добавила несколько светодиодов мягкого спектра для красоты, обозначив их как „Звёзды“, чтобы отделить светлое время от тёмного, и вообще…

И убедилась Верочка, что и это получилось неплохо.

А на дворе бушевала пустынная буря, пригнавшая с Синая температуру под пятьдесят и красную песчаную мглу. Где-то совсем рядом с институтской проходной погибли бедуины, так и не найдя укрытия в удушливой багряной мгле. Разбились пара машин на скоростной трассе. Но вскоре всё улеглось, и только гигантские шары сухих перекати-поле повисли на колючей проволоке ограждения, натянутого вокруг института.

И был Вечер, и было Утро. День четвёртый…

И сказала Верочка: „Пора выводить из раствора аэробные протоколонии, и пусть часть из них будет летать с парами под сводом капсулы, а остальные, как и планировалось, заселят гель!“

И добавила Верочка в раствор агрессивный комбинированный катализатор, и загудели панели электромагнитных облучателей. И отделились друг от друга разные виды колоний, и поспешили многие из них на сушу, и заселили они очень быстро плодородный и уже хорошо подготовленный сине-зелёными водорослями гель, и потянулись некоторые из них ввысь и полетели вскоре их споры, подхваченные густыми парами, вверх, и заселили вскоре и те, и другие и „Море“, и „Землю“, и „Небо“.

И увидела Верочка, что вышло опять недурно, и, смеясь, пропела в смотровое окошечко биоинкубатора: „Эй вы, звери, птицы, рыбы! Плодитесь и размножайтесь!“

И был Вечер, и было Утро. День пятый…

И Верочка вдруг вспомнила, что завтра Пятница, вспомнила, что надо бы домой, что именно в этот шабат она обещала позвонить Маринке, та будет ждать её вечером в скайпе. Они давно уже не болтали с подругой, хотя говорить было, в общем-то, не о чем. А скайп в лаборатории не разрешался, и служба безопасности контролировала все компьютеры, в том числе и приносные. Надо бы домой… Да и дочка может заехать в эти выходные… А может и не заехать…

Как ни хотелось домой, но Верочка тем не менее понимала, что завтра никак ей не оставить лабораторию, знала, что делает. Ей не впервой было сутками жить в своём кабинете, и она не могла и не имела права остановить эксперимент.

А что Маринка? Она с кем-нибудь другим всё равно поболтает. Мало ли сейчас народу в сети! Раньше бабки на скамейках судачили у подъездов, а теперь вот — по скайпу трындят… а дочка — она если и заедет, так всё равно только чтобы денег перехватить…

И занялась Верочка классификацией и маркировкой всех штаммов, и произвела она её достаточно быстро и профессионально, дав каждому штамму имя и идентификационный номер и зарегистрировав их в реестре.

И увидела Верочка, что получилось отлично. И провозгласила, наконец: „А теперь сотворим Гидру, чтобы она сама разобралась со всем этим бардаком!“

И сотворила Верочка Гидру. И Гидра была и мужского, и женского пола одновременно.

И воцарилась Гидра над всем множеством и разнообразием организмов, населяющих её биопространство, и стала она употреблять некоторых из них в пищу, а некоторых приручила для той же цели.

И установилось тогда биологическое равновесие, которое Гидра сама же и поддерживала, и было так. И увидела Верочка, что прошло всё как нельзя лучше, и возрадовалась она результатам трудов своих.

И был Вечер, и было Утро. День шестой…

И приняли тогда все компоненты биосистемы свой цвет и свой окончательный вид. И закончила Верочка эксперимент в седьмой день трудов своих. И прекратила тогда Верочка работать.

И благословила Верочка этот седьмой день, и осветила его баночкой холодного „Туборга“, усевшись удобно в своем кожаном троне перед экраном ультразвукового монитора в окружении нескольких сослуживцев и дежурных офицеров, столпившихся посмотреть, как у быстрорастущего эмбриона Гидры пульсируют чёрными пузырьками все три её шестикамерных сердца…»

— Что это за бредятина? — вдруг спросила у засидевшегося перед компьютером Пса его всегда ласковая супруга.

Она давно уже затаилась у него за спиной, подглядывая, как появляются на белом вордовском поле всё новые и новые строчки.

— Это не бредятина, — обиделся Пёс. — Это «Сверхновый Завет»… «Евангелие от Крылана…»

— От кого? От Крылана? Ну, ты совсем уже притомился! Ладно, зови детей с улицы — будем ужинать. И перестань дуться! Пиши, что хочешь. Только народ не пугай.

Она поцеловала его в ухо и ушла на кухню. Пёс посидел ещё немного. Потом без сожаления перевёл в корзину только что написанный файл и выключил компьютер. Прихватив сигаретку, он отправился в зной городского парка разыскивать детей, которые давно уже должны были прийти сами, но, конечно же, не соизволили.

Проходя мимо синагоги, у ворот которой трое по-стариковски серьёзных ультраортодоксальных юношей сгружали со старенького фиата аккуратно перевязанные стопки книг, Пёс подумал вдруг: «А ведь действительно — бредятина! и зачем я всё это пишу? Тем более что всё уже написано до меня… А Верочка — она, конечно же, в своём роде Создатель, а Гидра — вроде как первочеловек… возомнивший себя богом… Но зачем я трачу время, выкладывая всё это на бумагу? Ведь и читать-то, наверное, никто не станет! Вот этим ребятам, например, и так всё давно ясно — читают одну и ту же книгу круглый год, дочитают — И заново начинают. В ней всё для них уже написано, вся их история и всё их будущее. Для них время остановилось. Его у них как бы и нет. А мне-то что делать, мне-то как за ними угнаться? и вообще, куда мне продвигаться? Назад к воспоминаниям или вперёд к вечности…»

Поравнявшись с фиатом, Пёс узнал в одном из ортодоксов сына соседей с третьего этажа. Давно его не было видно, в прошлом году уехал в Бейт-Лехем в ешиву^[2]. Наверное, на выходные заехал к родителям.

— Ма нишма, Шломо?^[3]

— Аколь беседер. Ма шлом ха?^[4] — отозвался юноша. Щёки Шломо уже закудрявились, он подрос на голову, и уже стал похож на юного старичка. Так почему-то выглядели все ортодоксальные юноши в своих чёрных шляпах.

Пёс вспомнил, как ещё в прошлом году Шломо гонял мяч на пустыре с ещё одним парнем постарше, забыл, как его имя, и другими пацанами поменьше. Малыш, непоседливый сынок Пса, тогда ещё не мог играть с такими большими мальчиками и был беспредельно счастлив хотя бы смотреть на их игру и приносить им всё время улетающие мячи. Шломо ушёл учиться в ешиву, а парень постарше, он был из соседнего дома, ушёл два месяца назад в армию. Две недели назад он погиб в Ливане. Может, Шломо не знает?

Пёс хотел было опять заговорить со Шломо, но другой подросток подхватил тяжёлую перевязь книг, Шломо бросился ему помогать, и они засеменили к входу в синагогу.

Пёс дошёл до парка и не успел ещё осмотреться и открыть рот, как оттуда, оглашая окрестности весёлыми воплями, выпорхнули к нему навстречу два его взъерошенных ангела — один на самокате, другой на велосипеде.

— Куда вы запропастились? — как всегда поругал двойняшек ворчливый Пёс. — Мама ужинать зовет.

Малышка просвистела мимо, бросила с размаху самокат у подъезда и унеслась вверх по гулкой лестнице, звонко тарабаня сандалиями. Малыш ещё крутанулся по двору, прокричал «Тизаэр!», что на местном языке обозначало «Поберегись!», зарулил прямо в подъезд и, отбросив велик в сторону, последовал за сестрой.

— Вот банда… — довольно пропыхтел Пёс им вслед. Затушил окурок и шагнул в показавшийся после уличного зноя упоительно прохладным подъезд.

«…Гидра родилась в пробирке. Она, конечно, ещё не знала, кто её мать, кто её отец, кто она сама. Собственно, она не родилась, а зародилась, как и всякая другая жизнь, из яйцеклетки, но в её случае — искусственно оплодотворенной. Тоненькая стеклянная наноканюля осторожно проткнула мембранную оболочку и впрыснула внутрь перепуганной человеческой яйцеклетки наглый активизированный сперматозоид, не имеющий ни рода, ни племени, его хромосомный набор содержал специально смоделированный уникальный генетический код, набранный как бусы из тысяч отдельных геномов различных живых существ, населяющих эту грешную землю. Как говорится, с миру по нитке — голому рубаха!

И чего тут только не было: от кольчатых морских червей до синих китов, от фотосинтезирующих простейших до кенгуру и высших приматов. И все-таки Гидра была дитя человека, давшего ей материнство, и примитивного беспозвоночного Hydra vulgaris, давшего ей базовую модель органогенеза, так ловко вплетенного людьми в пёструю цепь геномов. Но главным коньком программы стал, конечно, ген человеческого голоса, координирующий работу голосовых связок, языка, мимических мышц, гортани и подкорковых ганглиев, отвечающих за речь, — ген FOXP2. И этот ген хитроумные инженеры связали с геном телепатии и интуиции.

Вот будет забава-то! Если, конечно, получится…

И вот слияние произошло — оболочка сперматозоида растворилась, ядра сосватанных клеток сблизились, и хромосомы немедленно принялись за свою волшебную ювелирную работу — считывание генетических кодов. Виртуозный обман завершился абсолютным мужским триумфом, ведь хитрый сперматозоид содержал в своих хромосомах абсолютно идентичный человеческому набор геномов, и, чёрт возьми, именно в тех местах, по которым яйцеклетка и должна была распознать своего нежданного жениха!

Хромосомы двух клеток устремились навстречу друг другу, приспосабливаясь, притираясь, будто в брачном причудливом танце, формируя некий единственно правильный и только им понятный узор.

И вот, когда состыковались как ключики с замками тысячи молекулярных кодов, и клеток стало не две, а они уже стали чем-то единым, неким целым и, на первый взгляд, неделимым, — вот тогда-то и началась та самая долгожданная репликация, которая присутствующих при этом в лаборатории наблюдателей привела в неописуемый восторг, а человечеству в целом приоткрыла занавесочку в новую, полную страшных тайн и неожиданных приключений эру.

Только глупое человечество об этом ничего ещё не знало…

Десятки глаз наблюдали за этим таинством через экраны компьютерных мониторов, подключенных к электронному микроскопу. Они видели, как оплодотворенная яйцеклетка, пожирающая питательные вещества из окружающего её бульона, стала перегонять тысячи и тысячи молекул вдоль чудесных извилистых нитей свернутых в спирали дезоксирибонуклеиновых кислот, как она стала расти, разбухать, полнеть, как она заходила вся ходуном.

Пошла работа!

Переполненная яйцеклетка вскоре непомерно раздулась, растянулась по полюсам, удвоенный набор теперь уже полностью укомплектованных хромосом вдруг стал распадаться — это хромосомы-близнецы разлучились и устремились в противоположные стороны, утягивая за собой окружающие структуры клеточного ядра.

Всё по плану, всё в соответствии с программой!

Ядро стало вытягиваться, вскоре вытянулось непомерно и вдруг лопнуло надвое, влекомое неодолимыми силами к всё более удаляющимся друг от друга полюсам клетки. Одновременно умная мембрана материнской клетки перетянула сама себя пояском, который сразу же стал утягивать её талию по экватору и вскоре утянул до нуля.

Бац!

Мембрана сомкнулась, явив миру две молодые новые клетки, уже готовые к следующему раздвоению. Процесс пошёл…

Пролетели считанные часы. Крошечную Гидру, состоящую уже из нескольких десятков клеток, переселили в биологическую капсулу, населенную микроорганизмами, часть из которых Гидра должна была абсорбировать и включить в свой органогенез. Крошечный островок оккупированного Гидрой нефтенасыщенного геля Верочка называла Раем, а саму биокапсулу — Землей. Она даже в документах назвала это чудо биотехнологического дизайна — Адама, что на иврите и означало „Земля“.

Сотрудники за спиной подтрунивали над ней, но, несомненно и глубоко уважая эту талантливую странную женщину, не решались шутить напрямую. Да и не до этого всем было — слишком серьёзной была у лаборатории задача, слишком секретным был проект, слишком большие зарплаты они тут все получали, слишком прозрачными были контракты, подписанные всеми участниками проекта и обслуживающим персоналом, и слишком уж добрыми были лица работников Масада, нескрытно наблюдающих за работой лаборатории. Какие уж тут шутки!

А что касается Верочки, то многим даже как-то жутковато было наблюдать, как эта без году неделя оля хадаша^[5] заправляет в лаборатории, да и во всём институте, и без проколов и строго по расписанию создает из хаоса новый мир.

Время не остановить, время и есть Бог, и каждый знает, что всё течёт и всё изменяется.

Персонал менялся каждые шесть часов, и только Верочка спала на работе и даже во сне контролировала процесс.

Через месяц пребывания Гидры в биокапсуле подросший и насытившийся райской жизнью протоэмбрион, больше похожий на личинку гигантского насекомого, оторвали от райских кущ и имплантировали в настоящую, живую, пульсирующую горячей кровью матку тщательно подготовленной кобылицы.

Суррогатная мать перенесла эту простейшую процедуру совершенно спокойно. Она даже и не подозревала, кого она теперь вынашивает, и вскоре уже прогуливалась безмятежно в своём загоне, радовалась свежему сену, овсу и вкусной сочной траве без добавок гормонов и антибиотиков, привозимой специально с Голанских высот. Лишь изредка она прислушивалась к тайным движениям в собственном чреве и далёким хлопкам кассамов^[6], прилетающих всё чаще по ночам из Газы и падающих на приграничный Сдерот.

Гидра росла стремительно. Подглядывая за ней с помощью микротелекамер, имплантированных в своде кобыльей матки, люди с удовлетворением наблюдали чудесный рост органов и тканей, фиксировали всё до мельчайших подробностей, радовались ей, как собственному долгожданному ребёнку…

Гидра родилась ранней весной. За окнами лаборатории, буквально в нескольких метрах от гудящей под напряжением и ощетинившейся колючей проволокой ограды, расцвели в одну ночь мириады нежных крокусов, укрыв каменистые пустынные холмы сиреневыми, розовыми, голубыми и белыми коврами. Малышку с нетерпением ждали. Заботливые руки подхватили её скользкое тело, пересекли пуповину и заварили её лазером.

Прощай, тьма! Здравствуй, свет!

Воздух обжёг легкие, и маленькая Гидра запищала что есть мочи. В то же мгновение воздух обжёг и её розовые жабры — Гидра выпустила порцию защитной коллоидной слизи и быстро сомкнула их липкие щели, с рефлексами у малютки было всё в порядке.

Её перенесли в кювет с мутной белёсой жидкостью и стали обмывать. Ох, до чего же это было приятно! Она перестала пищать и удовлетворенно засопела, чувствуя, как наполняется новыми силами, — поры её кожи уже всасывали питательные вещества из омывающего их раствора, а зеленоватые чешуйки на плоской голове уже поглощали лучи ламп дневного света, ярко освещающих лабораторию, — Гидра уже росла.

Одновременно в её мозгу появилась первая мысль, и это была не её собственная мысль, а мысль коллективная, случайно считанная с потока мыслей заботящихся о ней людей. Она повторяла её многократно, играясь, гоняя туда-сюда, не понимая ещё её значения. Вскоре ей это надоело, и Гидра напряглась, прислушиваясь к осязаемому ею присутствию множества чужих мыслей, силясь схватить что-то новое, как можно больше нового из всего этого мозаичного лептонного потока. О, это было так интересно! Она увлеклась этим, продолжая расти и уже выделяя первые экскременты.

„Удача, какая удача! Нам удалось! Но какая все-таки мерзость! Чудовище! Новый грант нам теперь обеспечен! к чёрту грант — это же настоящий переворот в науке! а может, и в политике! Во всём! Кто-нибудь сменит раствор? Смените скорее раствор! Аккуратнее, болваны! Уберите оттуда руки — это же глаза!“ — Гидра жонглировала этими мыслями, росла и чувствовала себя превосходно.

„Почему у неё розовеют складки, что это за пятна? Может, это ожоги? Возьмите пробы крови! Да, да, развернутый анализ! Нет, не отсюда же, не отсюда!“

Новорожденной подключили датчики — весело заплясали на мониторах кривые энцефалограммы и три разноритмовых кардиограммы всех её трех автономных сердец.

Электронные весы отметили значительную прибавку в весе — за один час на шесть с половиной процентов, а ведь её ещё не кормили! Няньки и к этому были готовы — меняли раствор в кювете, уже опустили в зияющее отверстие беззубого рта кусочек желеобразного питательного бульона, разработанного биохимиками в институте Бен-Гуриона из низкооктановых нефтепродуктов.

„Готовьте большой бассейн!“ — сканировала Гидра чьи-то совсем ещё не понятные мысли.

На её брюхе, под нежной бахромой кожных складок, уже начала пузыриться и раздуваться плотная желтоватая субстанция, вскоре образовавшая гроздь спаянных между собой толстостенных непрозрачных пузырей, неукротимо увеличивающихся в размерах. Человеческие руки в тонких резиновых перчатках начали осторожно щупать это образование, поглаживать его, ополаскивать тёплым бульоном.

„Вот оно — наше сокровище! Уже растёт! Уже растёт! Да как быстро! Введите в пузырь эндоскоп! Осторожно! Дайте, дайте — Я сама! Это же её гонады! Гонады! Органы воспроизводства! Всё идёт по моему плану!“

На этот раз Гидра почувствовала какое-то волнение, чужие мысли быстро приобретали окраску. Эмоции впервые посетили Гидру, окрасили лептонный поток. Гидра увлечённо пыталась разобраться в хаосе чужих мыслей, ей это нравилось и уже почти удавалось.

„А где у неё глаза? Это! Нет, это рудименты! Когда она откроет глаза? Ушей тоже нет? Чего ты психуешь? Всё по программе! Она не должна ни видеть, ни слышать в привычном для нас понимании! Да, но странно как-то, так это странно…“

На этот раз Гидра поняла, что все эти мысли относятся к ней. Как это здорово, как интересно!

Гидра взрослела.

Она издала невнятный звук, больше похожий на шипение. „Тише! Тише! Может, она собралась говорить? Какой же ты все-таки болван! а вдруг? Вдруг не бывает — она не должна говорить. У неё даже нет правильного голосового аппарата, во всяком случае такого, как у нас. Речевые геномы у неё только для распознавания наших слов. Давай посмотрим! Не сейчас, не сейчас…“

Гидра прислушивалась сама к себе и к тому, что она слышала извне. Потом, медленно выдохнув, она снова пошипела, побулькала и затихла. Каких только мыслей она не уловила в этот момент! Но главным была их окраска, она ощутила их эмоциональный фон, но на этот раз уже как-то отстранённо, параллельно собственному настроению.

Теперь она поняла окончательно, что именно есть чужое, а что — её собственное, она ощутила самоё себя. И смогла чётко выстроить параллельные смысловые коридоры — для своих мыслей и эмоций — И для внешних, чужих. Это было так волнительно! Гидра действительно взрослела.

Её аккуратно перенесли в великолепно технически оснащенный бассейн с фильтрами, терморегуляцией, множеством датчиков.

Пузыристая часть её тела уже занимала значительный объём и не останавливалась в своем росте. Количество пузырей не изменялось, но все они росли, увеличивались, поверхность их постепенно превратилась в ворсинчатую бахрому. Телекамера, введенная в один из пузырей через тончайший катетер, показывала и внутренние метаморфозы — жидкость, изначально наполняющая пузырь, теперь всосалась, уступив место газу, внутренняя поверхность стала абсолютно гладкой и упругой. Грозди этих пузырей вскоре покрылись общей оболочкой, на поверхности которой вдруг стали образовываться и быстро расти отростки, напоминающие щупальца или сенсорные антенны.

„Если ты нас всё-таки слышишь, дай нам какой-нибудь знак!“

В этой мысли Гидра почувствовала и приказ, и относящуюся к ней страстную просьбу. Ну что ж, если кому-то так этого хочется, надо ответить.

Она шумно втянула в многочисленные ноздри воздух и пронзительно завизжала, чувствуя всем телом вибрацию собственной глотки. Контакт состоялся!

Звук этот был записан десятками микрофонов и увековечен в истории как первые звуки первого искусственного разумного существа.

„С днем рождения, дорогая!“ — услышала она чью-то переполненную радостью мысль и поняла по спектру эмоций, кто именно это подумал. Гидра тихонько взвизгнула, а про себя, мысленно, ответила: „Я тоже очень рада тебе, мама!“

Верочка выронила ультразвуковой датчик и медленно опустилась на пластиковый стул. Датчик нырнул в бассейн и повис на шнуре. У всех присутствующих в этот момент немного закружилась голова, но на фоне всеобщего волнения никто не обратил на это особого внимания. Зато они теперь понимали, что произошёл первый лептонный контакт, что человечество вступило в эру телепатических отношений, но ещё не знали и даже не могли предположить, что это навсегда изменит ход истории и определит судьбу существующей цивилизации.

Сейчас им ещё было не до этого. Они создали новое разумное существо, оно живёт, и оно уже общается с ними! Начинается новая эра! Проект „Hydra Sapiens“ состоялся!»

— Гид — ра… — по слогам прочитала Малышка, заглядывая через плечо. — Папуля, а что ты пишешь?

— Да ничего, доча… Так… Всякую ерунду…

— Как это ничего? Ты ведь что-то пишешь?

Она думала, что она уже взрослая, и от неё не так-то просто будет отвязаться.

— Отстань от папы! — вмешался Малыш, который в это время безуспешно пытался накачать испорченным насосом сдувшееся колесо велосипеда. Ему было тяжело, он явно был не в духе, и сестрёнка подвернулась ему теперь очень кстати.

— А я уже почти дописал, — сообщил им Пёс примирительным тоном.

— А что именно ты уже дописал? — не унималась Малышка.

— Книгу.

— О чём? — хором продолжали допытываться дети.

— Не знаю.

— Как это ты не знаешь? — стала заводиться Малышка.

— Вернее, знаю, но не могу тебе объяснить.

— Ну, папа!

Малышкины глаза округлились и превратились, как всегда, в огромные сияющие фары — В ней загорелось любопытство.

— Ну, доча! — несмело парировал Пёс.

— Ну о чём твоя книга? — Малышка, конечно, уже кривлялась, но отступать не собиралась, не такая она отступательная девчонка!

— О тебе! — заявил тогда Пёс и с удовольствием стал наблюдать, как ещё больше увеличиваются эти огромные карие глаза, как взлетают вверх эти прекрасные бровки, как удивлённо поднимаются эти худенькие острые плечики, чтобы выдохнуть, например: «Обо мне? Не верю!»

— Обо мне-е-е? Не верю!

— А тут и верить нечего.

— Только обо мне? — теперь уже с явным деловым интересом переспросила Малышка, внимательно вглядываясь в текст на экране, словно пытаясь угадать в этом небольшом отрывке романа своё имя или высмотреть среди таких, к сожалению, почти чужих для неё русских букв и слов какое-либо упоминание о себе. Она просто в восторге. Она заинтригована!

Малыш, конечно, бросил уже свой велосипед и оказался рядом.

— А про меня написал что-нибудь? — спросил он недовольным тоном.

— И про тебя… И про себя, и про мамулю… Про нас, про всех… Про всех людей.

— А это что, сказка?

— Конечно, сказка!

— А у неё хороший конец?

— Отличный!

В дверях вдруг провернулся ключ, Питюнька залился радостным лаем и бросился к дверям, и даже ко всему обычно безразличная Мурка соскочила с кресла, лениво последовав за ним, всем своим видом, однако, показывая, что это только жест вежливости.

Мама, уставшая и счастливая, вступила на порог и сразу, развернувшись боком, чтобы защитить свой острый беременный живот от приближающихся близнецов, сообщила поднимающемуся из-за письменного стола Псу:

— Тась, у нас будет девочка. Даже фотки дали с собой. Такая хорошенькая! в Канаду сейчас не полетим. Родим здесь, а потом уже всё дооформим и переберёмся. Так есть хочу, поставь чайник, Тась!

…Вечером опять бомбили Наарию.

Пёс полез в стол, ещё раз перебрал все документы, которые пришли из канадского консульства. Подержал драгоценные бумаги в руках. Ещё один год протянуть… Вот так задачка!

В голове опять замелькали цифры постоянно растущей машканты^[7], счетов за электричество, мобильники, интернет, кабельное телевидение, страховки… В них вклинивались телевизионные сообщения о терактах вперемешку с бесконечным израильским политическим поносом…

Когда все спали, Пёс снова включил компьютер, создал отдельный текстовый файл, посидел немного, покурил, выпил полбанки пива и, почти не задумываясь, как будто всё уже заранее было приготовлено в его голове для изложения на бумагу, стал печатать.

«Миллионы лет на нашей планете развивалась жизнь — венец творения, уникальная форма существования материи, которая может воссоздавать самоё себя в точности до мельчайших подробностей, развиваться, эволюционировать. Жизнь — это противоположность нежизни.

Любая неживая материя, однажды структурно организовавшаяся, имеющая форму и предназначение, тем не менее неизменно стареет, разрушается и гибнет. И больше не повторяется. В противоположность ей Жизнь продолжается, стремясь бесконечно к совершенству, воплощаясь в бесчисленном многообразии биологических видов, самым успешным из которых на сегодняшний день является Человек разумный.

При этом Человек разумный, несомненно, не является конечным продуктом эволюции и уж тем более самым разумным её продуктом. А сама эволюция есть, бесспорно, лишь промысел Божий, и в этом смысле невозможно и бессмысленно пытаться втиснуть в календарные или циферблатные рамки время и сроки эволюционирования простейшей клетки в Человека разумного. Во временном континууме Всевышнего это, возможно, какое-то неосязаемое мгновение, не поддающаяся шкалированию частичка времени, его бесконечного бытия и неутомимого созидания, а мы и весь наш мир — просто микроскопическая часть его замысла, великого и непостижимого.

И глупо отрицать теорию эволюции Дарвина, она совершенно не исключает Божий промысел. Просто Дарвин, будучи человеком неверующим и заземлённым, рассмотрел всё живое и явил миру свою „Теорию происхождения видов“ в соответствии со своими ограниченными возможностями. Как юный ботаник в коротких штанишках с восторгом рассматривает в лупу лепестки волнующе-синего цикория и укладывает между плотных шершавых страниц гербария сорванный цветок, не на секунду не задумываясь о том, что было ДО и что будет ПОСЛЕ, так и Дарвин по-своему гениально описал для нас и попытался вписать в собственную систему окружающее нас разнообразие живой природы, мир живых существ, вершиной которого, по крайней мере, как нам кажется, является Человек разумный.

Но кто знает, может быть, миллионы лет назад уже существовали какие-нибудь Динозавры разумные или Лемуры разумные, а ещё через миллионы лет будут существовать какие-нибудь Летучие Мыши разумные или целые Планеты разумные!

Много уже про это понапридумано и понаписано фантастами. А уж сколько фильмов про это снято — наверное, больше, чем книг.

Однако все мы живём сегодняшним днём, и так устроено, что мы помним о своём прошлом только благодаря сохраняющимся материальным свидетельствам нашей человеческой истории, помним только то, что удалось запомнить, помним только малую часть того, что с нами происходило, ну а заглянуть в будущее не можем и подавно. И в этом таится великая опасность. Большинство из нас, я имею в виду человечество как социум, словно малые дети, даже и не думают о каких-то там болезнях, а тем более о Конце.

А действительно — что с нами может случиться?

Более того, мы, как сексуально озабоченные подростки, у которых физиологически притуплены и ещё не развиты функции планирования и выполнения запланированного, безудержно гонимся за удовольствиями и развлечениями, даже не пытаясь представить себе, а что же будет завтра.

А ведь Завтра неизменно наступает, и каким оно будет для нас, зависит тоже только от нас.

В нашей социосфере уже были войны, вся наша история — это история войн. В нашей истории уже были и существуют по сей день сменяющие друг друга, противоборствующие или взаимодополняющие друг друга религии и культы, обычаи и традиции.

Но в нашей истории, слава Богу, по крайней мере, в истории обозримой, ещё не было опыта тотального и необратимого самоуничтожения.

Ну что ж, всё когда-то бывает в первый раз! Мы очень стараемся этот опыт приобрести! Мы трудимся в этом направлении денно и нощно.

С одной стороны, мы пытаемся познать самую большую тайну жизни и научиться перекраивать генные структуры, нагло стремясь сместить Создателя с его пьедестала творца, мол — подвинься, ты здесь не один! а с другой стороны, мы так увлечены постижением тайн неживой природы, что нам уже мало познать атом, мы, чёрт возьми, должны его обязательно расщеплять!

Глупцы, мы забыли, что мы — всего лишь часть биосферы этой прекрасной планеты. А всё живое на этой планете, мы все — ползающие и плавающие, прыгающие и летающие, ходящие и бегающие, радующиеся и грустящие, голодные и сытые, охотящиеся и прячущиеся, любящие и ненавидящие, рождающиеся и умирающие — все мы состоим из одних и тех же аминокислот и устроены, в принципе, одинаково. Потому что нас создал Творец…

Увлекшись генетикой и кибернетикой, ядерной физикой и гламурной лирикой, финансовыми махинациями и политическими манипуляциями, мы, бесшабашные, даже не заметили, как в подвалах наших социальных лабораторий уже родилось чудовище, которое только на первый взгляд кажется примитивным безобидным существом.

Да, именно мы сами создали Hydra Sapiens, беспощадного монстра, уже бросающего сотни своих детей в жертвенное пламя ненависти и религиозного фанатизма, уже протянувшего свои щупальца к самым дальним уголкам планеты, уже контролирующего целые города и страны. Это мы, мы сами отдали чудовищу на заклание лучший из своих народов, народ-труженик, народ-миротворец, народ-созидатель.

И это мы, со своими „авосями“ и „небосями“, со своими псевдодемократиями и безответственными правительствами, позволили этой Гидре разослать и расселить по всей планете своих резидентов и шпионов, запустить повсюду свои щупальца, оккупировать целые города и страны.

И если мы не опомнимся, именно эта Гидра когда-нибудь уничтожит нас всех, испепелив огнём священного джихада наши жилища! и останется одна ликовать в сознании собственного величия, в ненависти к бесконечному разнообразию в природе, к Человеку разумному и его пресловутой цивилизации. Останется упиваться своей исключительностью, ненавидя всё непохожее, всё прекрасное, пожирая камни, сося чёрную земную кровь, запуская свои ядовитые щупальца во все уголки планеты, рассылая по всей земле своих тренированных саррацинов, уничтожая Жизнь и Любовь и созидая только самоё себя.

И имя той Гидры будет Религиозный Фанатизм.

Если мы не опомнимся…»

Пёс запомнил файл и пошёл на балкон. Дети спали, жена спала, и дремал, отдыхая от дневного изнуряющего зноя прекрасный прибрежный город. Пёс подумал, что слишком много курит, но с удовольствием закурил. В голове мелькали какие-то странные картинки из сегодняшних телевизионных новостей — пяти-шестилетние мальчики с зелёными повязками на лбах с перекошенными ненавистью детскими личиками и с автоматами Калашникова наперевес, сожжённые израильские флаги, разрушенная ракетным ударом школа в Наарие, похороны задавленных на автобусной остановке палестинским водителем-террористом подростков-солдат…

Пёс затревожился, загасил окурок в пепельнице и отправился в спальню к детям.

Те мирно спали в своих кроватках. Малыш — как всегда поперёк постели, разметав простыни и подушку в разные стороны, Малышка — как принцесса, мирно сложив ручки на груди, покрытой простынкой, и улыбаясь.

Пёс подумал, что до 18-ти лет, то есть до армии, деткам ещё почти десять лет. А за это время может быть что-то измениться и во взаимоотношениях с соседями, да и в мире вцелом. А потом он вспомнил, что уже оформляет легальную иммиграцию в Канаду и рано или поздно увезёт детей из этого цветущего рая на другую сторону планеты.

«Ну и слава Богу», — подумал Пёс с облегчением и разулыбался.

Он вернулся к компьютеру и переименовал временную папку «Private» в «Разное от Пса, посторонним не читать»..

«А кто здесь посторонний? — Оглянулся он вокруг и усмехнулся. — Может, кошка Мурка?»

Перед тем как осторожно приподнять простыню и скользнуть к жене под блочок, Пёс вдруг подумал: «А почему я себя считаю Псом? Почему я сам себя всегда отождествляю с собакой? Наверное, потому что я ВЕРНЫЙ… А кто может быть вернее собаки? Только другая собака». Положил голову на подушку и мгновенно заснул.