Подпольные мужички. В музыкальном доме

Если я устаю сидеть за столом, встаю и разминаюсь — делаю зарядку с резиновым бинтом или подтягиваюсь на турнике. Смена занятий — завсегда отдых и причем самый хороший. И настроение улучшается и дел много сделать успеваешь. А еще я отдыхаю так: руки на стол, опускаю на них голову и даю себе команду отключиться на пять или десять минут от всего земного. Переношусь в космос, в состояние невесомости. Это упражнение называется аутотренингом. За пять минут можно выспаться так, словно часа три-четыре в постели провел. Если хотите, я и вас могу научить.

После разминки или аутотренинга работается легко, голова опять соображает, а мысли бегут ровные, без узелков. Пальчики по клавишам стучат, на листке строчки выбивают.

Я уже говорил вам, что люблю работать, когда никто и ничто не отвлекает, и, даже если есть какой-то шум, стараюсь не замечать его. Это тоже аутотренинг, только другой, на сосредоточенность.

В эти дни я дописывал последние главы романа-сказки и очень торопился. Когда торопишься, всегда получается наоборот — одни помехи кругом: то это не выйдет, то гости отвлекли. Никак не получалось в дневной план уложиться. И я засиживался дольше обычного. Лампы над головой гудят негромко, чай на столе остывает, дети все давно по квартирам разошлись и музыкальный дом опустел.

А я все работаю.

Предложение напечатал, точку поставил, задумался — как к следующему эпизоду перейти?

— Гош, а Гош! Ты хитренький! Сам забрался, а мне, старику, кто поможет? — услышал я чей-то просящий голос, но внимания особого не обратил, не хотелось отвлекаться.

— Старику! Ха-ха, старик нашелся! — Этот голос уверенный, с насмешинкой. — Если бы мне Лэн такое сказал, я бы еще поверил. А ты, Сав, рановато в старики записался. Полвека не минуло, как на пенсию вышел, а туда же! Меньше ленись! Все ты на других выехать норовишь. Спишь, спишь, и отдохнуть тебе, бедняжке, некогда.

— Да помоги ты, что, убудет от тебя? — вмешался еще один голос, неторопкий, дедовский.

Сопение, царапанье, просьбы и ворчания заполнили мой кабинет. Так уже было и не раз. Единственное что внове, — я мог разобрать слова, хотя не очень старательно прислушивался.

— От меня не убудет. Я нагнусь не переломлюсь. А как не будет меня под рукой, один на один с трудностями окажется, на кого пронадеется, кого ждет-прождет? Дядю? Нет, пущай сам постарается, попотеет. Ему же в будущем сгодится, и меня добрым словом вспомянет.

— Ох и строг ты, Гош. И в кого такой уродился? Вроде, что батюшка твой, что матушка добрее добрых были.

— Хватит старое вспоминать да пустяками языки мозолить. Ишь, растрещались, сороки!

— А и то верно, Лэн, чего это мы? Человек работает, — уважительно сказал тот, кого называли Савом. Голоса у них были непохожими и по тембру, и по интонации, и я подбирал под голоса имена.

— Думает, — не менее уважительно ответил Лэн.

— Писатель! — протяжно произнес еще незнакомый мне голос. В нем угадывались рассудительность и неторопливость.

— Нет, сказочник, — поправил Сав.

— Это одно и тоже, — сказал Гош. По его голосу и уверенности можно было сделать вывод — Гош хоть и самый молодой среди них, но состоит за главного: его побаивались и к словам его прислушивались.

— Ну да, ну да, — поспешил согласиться Сав. Он явно переигрывал в своем поддакивании, со стороны мне даже показалось, что он подлизывается к Гошу. — Никогда бы не подумал, что писатели живые. Мне почему-то казалось, да и сейчас еще кажется — они все в прошлом столетии вымерли.

— Ну ты даешь! — рассмеялся Гош. — Вымерли! Они по-твоему — динозавры?

— Не привязывайся к словам! — насупился Сав. — Я перепутал. Имею я право перепутать? Не вымерли, а умерли. Вот как хотел сказать. Ты же понял меня, а привязываешься нарочно.

— Да, нарочно! — подтвердил Гош. — Ты думать не хочешь, а я тебя слушай и головой кивай? Нет, избавь! Хоть на старости ума наживай.

— Да в чем наживать? — Сав никак не мог понять, чего от него хотят.

— А в том! Ты книги читал про войну и про целину?

— Не я читал. Лэн и Кат читали вслух. Я только слушал, — поправил Сав.

— И эти книги, по-твоему, в прошлом веке написали?

— Да нет, что ты! И война и целина недавно были! На войну меня не взяли, ростом не вышел, а целину поднимал! — гордо сказал Сав и закричал радостно. — Вот балда! Понял! И про сейчас кто-то пишет, и сейчас где-то писатели живые есть!

— Учишь вас, учишь, — ворчал Гош. — Нет чтобы сперва подумать, потом ляпнуть. Э-эх. Как об стенку горох.

— Много учен, да недосечен, — хихикнул Лэн.

— Но-но, — огрызнулся Сав, — на себя посмотри.

В кабинет прокралась пауза. Разговор затих, и в тишину эту откуда-то издалека осторожненько заплыл песенный разлив:

От строфы к строфе песня набирала силы, приближалась — и вот знакомое ощущение — охватывает она меня со всех сторон, приподнимает и раскачивает напевной мелодией. И даже слишком высокий голос, уводя мелодию в сторону, не портил чуткой глубины русской песни.

— Ты, Лэн, опять впереди всех быть норовишь, — упрекнул Гош. — Зачем кричишь?

— Я не кричу, я так пою, — оправдывался Лэн.

— Лучше бы ты молчал, — буркнул вечно недовольный Сав.

— Как можно молчать, когда душа поет? Сколько лет мы только в подполье пели, а тут счастье подвалило — на бел свет выбраться довелось!

— Зря мы выбрались, — опять незнакомый мне голос. Кат, наверное.

— А чего зря-то? — спросил суетной Сав.

— Дак мешаем человеку.

— Кому? Писателю? — переспросил Гош.

— Ну да, писателю.

— Не мы ему, а он нам мешает, — по-хозяйски уверенно сказал Гош.

«Ничего себе, — думаю. — В мой кабинет ворвались, и я же им мешаю? Ну-ка, мил-удалец, чего ты еще мне про меня насочиняешь?»

— Ты, Гош, того, не наглей особо, — сглаживал резкость Лэн.

— Где ты наглость видишь? — огрызнулся Гош. — Это забота!

— Ха! — не поверил Лэн. — Сказывай тому, кто не знает Фому, а я родной брат ему!

— Время сколько?

— А полстолька!

— Во-во! Тебе бы все воду мутить, да баламутить. А ему давно пора отдыхать. Что он с усталой головой насочиняет? Себя мучает, нас стесняет, завтра не выспится, а все, что напридумывает сегодня, с утра прочтет, в сердцах порвет и в корзину выбросит!

— А он правильно говорит, — признал Лэн. — Не впервой такое случается.

— Ладно оставим его в покое, — смилостивился Гош. — Он большой, не пирог с лапшой, сам знает, что и как ему делать. Давайте, мужички, к самовару подсаживайтесь поближе. Остывает, пузатенький! Быстренько разобрали чашки. Эта самая красивая тебе, Сав. Которая побольше Кату, он у нас чаевник знатный. Лэн себе уже выбрал. А самая маленькая как всегда мне. Ну, кому покрепче? Кому погорячей? С пылу с жара из нашего самовара! — зазывалой на ярмарке прокричал Гош.

Зажурчала вода.

Звук этот вывел меня из задумчивости. Я покрутил головой, стараясь прогнать шум, но вода продолжала журчать. Оглянулся, и… только шорох услышал да мелькнуло что-то непонятное.

— Уж не мыши ли завелись? — сказал вслух.

А вода из крана уже наполнила чашку до краев и по столу сбегала на пол. Я вскочил и перекрыл кран.

К самовару выстроились в очередь еще три чашки. В каждой из них была налита заварка.

Не больше часа тому назад я вымыл все чашки и составил их горкой — одна в другую — на уголке стола.