Вокруг Самотлора и другие рассказы

В 1970 году, наивно полагая, что ведущий специалист в области разработки радиоаппаратуры, легко и с радостью буду принят пионерами освоения нефтяных богатств страны, я предложил свои услуги Тюменскому управлению с громоздким названием"Востокпромсвязьмонтаж". Меня быстро снабдили бесплатным билетом в Нижневартовск (тысяча километров на север от Тюмени), пообещав, что по прибытии я буду обеспечен жильем и очень интересной работой."Вас там встретят и определят", — заверили меня работодатели. И уже вскоре я, ошеломленный, смотрел через иллюминатор самолета на сплошную зелень тайги внизу, в которой все чаще стали проблескивать вкрапления озер. Постепенно ландшафт стал напоминать пчелиные соты неправильной формы: узкие перемычки — тайга, а блестящее пространство — вода. Наступили сумерки, и зрелище стало еще фантастичнее. На перемычках до горизонта горели десятки костров. Не сразу дошло — факелы, сжигают попутный газ. Я читал о них, но не думал, что в таких масштабах. Костры сопровождали нас не менее получаса полета. То есть сотни километров?

Наконец самолет приземлился. Кроме фонарей посадочной полосы и тусклых отблесков ветхого аэровокзального строения никаких огней не было. В темноте угадывался десяток вертолетов. Толпа пассажиров пошла к бараку аэропорта. Я с ними. Воздух прохладен, даже слишком, для августа, с резким запахом хвои. Понятно, что хвойные породы здесь преобладают, но почему так сильно пахнет? Я еще не знал, что такое багульник, которым благоухает до умопомрачения вся Сибирь. С ароматом хвои успешно конкурировал сильный запах солярки, оставшуюся часть «атмосферы» заполняли комары и гнус. От непривычного «букета» болела голова.

Прилетевших людей становилось все меньше. Мне объяснили:"Рейсовых автобусов нет, дорога одна, только в Нижневартовск; садись, не спрашивая, на любую технику, выйдешь в центре, а там доступно все пешком".

Вскоре машина — помесь автобуса и тягача «Урал» — доставила меня к началу улицы Пионерской. Болтанка была настолько сильной, что я мало чего успевал заметить за окном.

Но как пешехода меня поразило все. Улица застроена двухэтажными домами из почерневшего деревянного бруса. Перед каждым домом огромная лужа и завалы хлама. Деревянный тротуар, отдельные доски которогопрогнили и провалились, а другие грозили обрушиться под твоими ногами. Прохожие были странно одеты — в засаленные ветровки прочного брезента, и странно обуты — в неимоверно грязные болотные сапоги. У одних голенища сапог были подняты до самого паха, у других верхняя часть опущена до низа, а у некоторых ниже колена — интеллигентная «скаточка». Позже я понял — сапоги необходимость: оступившись ты рискуешь провалиться, хорошо, если в воду, а то и в грязь. Вдоль улицы изредка встречались странные деревца — березы и хвойные со сломанными верхушками. Потом я узнал, что это нормально на болотистой почве…

В конце улицы Пионерской стоял одинокий прямоугольник из труб (въезд), поверху которого были неаккуратно вырезаны сваркой буквы"Востокпромсвязьмонтаж"и ниже «МУ-4», то есть Монтажный участок № 4 — цель путешествия. По периметру двора стояло несколько вагончиков с надписью «Минстрой», в которых жили люди, судя по бельевым веревкам и разбросанной утвари. Прямо находилось большое одноэтажное строение — контора — и несколько помещений с воротами, вероятно, гаражи.

Из вагончика вышел человек, низкорослый, щупленький, обут в болотники, сверху фуфайка. Выглядел он не то чтобы невзрачно, а до крайности просто. Удивила очень белая кожа, без намека на загар.

— Надобен кто? — спросил он, с интересом глядя на меня.

— Кто-нибудь из руководства, — отвечаю.

— Владимир Иванович, поди, скоро будут.

Разговорились, познакомились, это оказался не кто-нибудь, а личный водитель моего будущего шефа — Ростилов Слава. Меня удивили его слова «надобен»,"поди", «откуль»,"пошто", «резон» и другие, значение которых я знал, но никогда не употреблял и не слышал, чтобы их произносили. Думаю, я тоже озадачил его своим городским видом и южно российским"г".

Коренного населения город практически не имел. Половина приезжих со всех концов Союза говорила на своих языках и диалектах, а другую половину (примерно поровну) составляли украинцы и татары.

Появился шеф. Довольно прилично одетый узкоплечий мужчина лет сорока, весь кругленький, копия Йозефа Швейка, если так можно выразиться, только похудевший. Он сразу понял, кто я и спросил:"Новый прораб?"Затем добавил, протянув руку:"Колов Владимир Иванович". Я тоже представился. Пошли к нему в кабинет. Начали с главного — жилье, работа жене, детский сад ребенку.

— Пока гарантирую только работу тебе, — огорошил меня он.

— Мне в Тюмени сказали — жильем буду обеспечен.

— Много они там понимают. Есть вагончик, где жил твой предшественник, но его захватили бичи, попробуй еще их выселить. В ближайшие дни найду тебе временное жилье одному, пока с бичами разберемся, пару дней у моего водителя поспишь. А сейчас, если не устал, поехали, покажу твои объекты.

Слава подал шефский транспорт. За пятнадцать лет на Севере я достаточно видел экзотической техники, но ГАЗ-59, «козлик» с брезентовым верхом, с удлиненным капотом как у ГАЗ-51 — чудо. Изнутри он был обшит несколькими слоями байковых одеял для утепления, подушки сидений из толстой пористой резины покрывал неимоверно засаленный старый ковер. Под ногами ворох промасленных тряпок. Садиться в такой салон чисто одетым не хотелось, но у меня не было выбора. Естественно, иностранного слова «амортизация» ветеран нашего автопрома не знал, но у него было неоспоримое и определяющее преимущество — высокая проходимость. Я был поражен, как легко он преодолевал горы песка и строительного мусора, перемещаясь внутри строящихся микрорайонов и ныряя в лужи ниже"ватерлинии".

Колов показывал новостройки, называя номера домов и генподрядных управлений, совершенно непонятно зачем.

— Подожди, — сказал я, — а при чем здесь Промсвязьмонтаж?

— Промсвязьмонтаж — шокировал он меня ответом — это слаботочные кабельные сети. Радиофикация, телефонная проводка, кабельная разводка от коллективных телеантенн, в жилых домах в частности. Вот так попал я на"очень интересную работу".

Вечером Слава любезно пригласил меня в персональный вагончик. Он с гордостью объяснил происхождение характерного запаха в его жилище. Оказалось, поскольку у Славы был маленький ребенок, он вырыл в «предбаннике» яму для отправления естественных потребностей: для доступа к ней надо поднять кусок фанеры. Скажу, что остальное население нашего МУ-4, пользовалось обычным уличным вариантом"гей славяне". Зимой обязанностью мужчин было скалывать «сталагмит», норовящий подняться до уровня отверстия. Что характерно, даже при температуре минус 50, когда процесс замерзания происходил практически мгновенно, запах не исчезал.

"Введение в курс"времени много не заняло. На трех отдельных листочках были перечислены объекты, которые сейчас в работе, объекты ближайшей перспективы и незавершенные. Круг обязанностей оказался также неширок.

Во-первых, проинструктировать и отправить рабочих, снабдив их материалами и инструментом. Через два-три часа обязательно проконтролировать, выполняют ли они порученное, так как постоянно норовят сбежать с работы или сделать еще «лучше» — продать материалы.

Во-вторых, проехать к заказчикам с целью подписания бумаг на фактически или как бы выполненные работы. Подписанная процентовка — это деньги на счете участка, которые использовались на зарплату и материалы, а остальные переводились тюменскому управлению, где целая свора счетоводов направляла их по таинственным, только им известным путям.

В-третьих, донимала постоянная мука оформления нарядов на зарплату. Искусство прораба заключалось, кроме всего прочего, и в умении строго по нормам и расценкам высосать из пальца максимум оплаты за фактически невыполненную работу. Но при этом формально все должно было выглядеть абсолютно честно.

Над всем трудящимся населением СССР довлел лозунг:

"План — закон. Выполнение его — долг. Перевыполнение — честь". Для достижения этой великой цели строительные боссы, заместители начальника ОКСа, или даже сам начальник, еженедельно проводили планерки — с целью стимулирования выполнения долга или достижения чести.

Действо это происходило так:"Ты! Встань, докладывай, когда закончишь", — сурово вопрошал босс. Отвечающий старался максимально обоснованно излагать причины, объективно мешающие ему выполнить долг. Лицо начальника багровело, и он самозабвенно начинал орать:"Я тебя, сука (самое мягкое его выражение), не спрашиваю о твоих проблемах. Я спрашиваю, когда?"И далее — следующие бедолаги.

Наконец босс уставал:"Все, паразиты, всю душу вытрепали. Собираемся через две недели. Свободны!"Присутствовавшие в основном знали друг друга и расходиться не спешили. Собирались группами, у кого позволяло место, пить водку. Обычно, не менее литра на душу, с закуской чем бог послал. Сигналом к окончанию банкета являлись падения со стула. Первый упавший вызывал бурное веселье. Все громко спорили, кто же был первым прошлый раз. Когда число упавших возрастало, народ неизвестно как рассасывался, но некоторые оставались до утра на полу хозяина кабинета. Такие попойки начали быстро меня тяготить, и я попытался отлынивать, чем вызывал неодобрительные высказывания собутыльников о неуважении к прекрасной компании.

Колов не обманул, мои бытовые вопросы решились. Бичей успешно выселили. Прилетела жена с ребенком. Вагончик привели в образцовый порядок. На наши обои, ковер на полу, чистую мебель и красивые часы на стене соседи приходили любоваться. Места оказалось достаточно и для детскогоуголка.

По штату мне полагался мастер, и я уговорил Колова взять на эту должность жену. Она быстро вникла в"бумажную часть", чем значительно облегчила работу мне и всему участку. Колов восхищенно говорил:"Надо же, а я сначала не хотел брать женщину на это место. Да ей можно поручить всю нашу бухгалтерию". Совершенно неожиданно ко мне обратился начальник СМУ «Пермьстрой» с просьбой выполнить работы по телефонизации и радиофикации детского сада, которые не входили в сметную стоимость. Нашли компромисс: одна из бригад моего прорабства бесплатно выполнила необходимую работу за два места в садике — для моего сына и сына бригадира. Таким образом, вся моя семья оказалась при жилье и занятости.

На первых порах много сил отнимала доставка воды молочными бидонами и рубка дров. Буржуйка давала достаточно тепла, но при условии непрерывного горения. Полгода в бытовых заботах пролетели незаметно. Затем на первый план вышла более сложная проблема — отсутствие комфортного круга общения. О компании падающих со стула собутыльников я рассказал, духовной пищи там было мало.

В круг моего постоянного общения входили рабочие, сотрудники конторы и представители заказчика, но дружеские отношения у нас не возникали. Мужчины вели себя отчужденно — не из неприязни, а нет общих тем. Теснее контакт был у женщин: рецепты приготовления пищи, воспитание детей и различные бытовые мелочи.

Надо сказать, что разница в интеллекте играла, конечно, свою роль. Но определяющим, наверное, было то, что каждый чувствовал себя здесь временным. Основная жизнь ожидала нас там — на"большой земле".

Водителем моего персонального автомобиля ГАЗ-53 — оказался Саша. Крупный мужчина, лет тридцати, с большим животом, из Пензенской области. В речи его вместо короткого нет было слово с протяжкой первого слога «не-е-ту», ну и ряд других, менее экзотичных. Имел Саша вредную привычку постоянно грызть семечки, выплевывая где попало шелуху. На замечания вроде"Что ты плюешься как верблюд?"Отвечал простым «Отойди». Матом ругался, не обращая внимания на присутствующих. Если просили этого не делать, парировал:"Ну что поделаш, с детства привык".

При всем вышесказанном, Сашу уважали и, было за что — исполнителен, никого не подводил, ни с кем не ссорился. Для меня же Саша стал сэнсэем и Дерсу Узала в одном лице. Он жил здесь давно и знал многое, о чем я и понятия не имел. Мы ездили с ним на рыбалки, за грибами, ягодами и кедровыми шишками. Ели, как ханты, живую стерлядь, макая ее в соль. Большой Сашин опыт часто выручал нас, в этих довольно опасных поездках.

Однажды выходили из тайги по болоту к машине. Каждый нес на загривке мешок шишек, придерживая снизу руками. Я шел впереди. Явные топи встречались редко. Под ногами толстый слой мха, кое-где видны кустики багульника, черники, попадались тоненькие, чахлые деревца, с характерными для болота сломанными верхушками, что говорило о безопасности данного места. Если же появлялись красные вкрапления ягод клюквы, мы становились внимательнее и стараться не наступать на черные влажные участки, свидетельствующие об опасной близости воды. Ощущение было такое, словно идешь по надувному матрасу. Иногда появлялся пугающий звук"Чавк…чавк…чавк!", но дерн выдерживал вес человека. Мешок натирал мне плечи, голова была неудобно опущена, пот заливал глаза — бдительность притуплялась. И вдруг я резко провалился, пробив телом слой корней около пятидесяти сантиметров, ниже была вода. К счастью, не выпустил из рук мешок, и он удерживал меня на поверхности. Саша громко крикнул:"Не выпускай мешок! Не болтай ногами. Просто отдыхай. Я сейчас!"

У бывалого, запасливого Саши, конечно, оказалась вокруг пояса веревка, которую он бросил мне:"Отпусти одну руку, намотай конец на кисть. Теперь вторую Я безропотно повиновался и, как в кино, был выволочен на безопасное место мокрый и грязный. Злополучный мешок мы также выловили в целости и доставили к машине. Фактически Саша спас мне жизнь".

Однажды на зимней рыбалке наловили много окуней, шли счастливые к стоявшей в двадцати метрах ГАЗ-53 и оба провалились в ледяную воду. Не знаю, какая была температура воды (наверное +4), а воздуха — 35. Утонуть мы не могли, так как сразу под ногами почувствовали трубу теплого нефтепровода (откуда и полынья). Мороз был сильный, и ширина этого подснежного ручья не превышала метра. Но пока мы шли в промокшей одежде, от которой с хрустом отваливались куски льда, ужас от сковавшего холода подсказывал нам, что смерть близка. Возле автомобиля, с большим трудом помогая друг другу, сняли одежду. В кабине сидели совершенно голые, пили спирт из горлышка и громко орали песни. Саша пел:"А зна-а-аешь, когда босссиком нажжжимаешь на педали-и-и-и, ступня-а-а-ам так тепло-о-о-о!". Замечу, гаишников тогда в Нижневартовске не было.

Вспомнил вообще страшный случай, который сегодня кажется даже смешным. Осенью небольшой толпой поехали на охоту. Вечером подожгли толстый ствол валежника и, съев нескольких фазанов и выпив немереное количество спиртного, улеглись вокруг горящего дерева спать. Саша лежал со мной рядом на спине, его огромный живот был опоясан патронташем с торчащими вверх, к голове, патронами. Он громко храпел, мешая мне толком заснуть. Я часто просыпался и прикладывался к большому ковшу воды, стоящему рядом (все-таки Бог есть!) Но в очередной раз проснулся я отгромкого звука выстрела. Страшная картина! На Сашке тлеет фуфайка, патроны на нем стреляют, но заряды уходят выше головы — пузо спасает. Быстро вылил на Сашу ковшик. Зашипело облачко пара, а спящий, приоткрыв глаза, пробормотал:"Ну и на хера такие шутки?"

Получилось, мы в расчете — я тоже, вероятно, спас ему жизнь.

Таким образом, Саша, помимо жены и сына, первое время оказался единственным близким мне человеком. Биография его проста как грабли: восемь классов — курсы шоферов — армия — работа в колхозе — дальняя поездка на заработки для приобретения жилья, поскольку есть жена и двое детей. Кругозор Саши соответственно не поражал широтой, потому он с жадностью слушал мои рассказы о Черном море, горах Кавказа, Москве, Ленинграде, Чехии и Праге, об устройстве телецентра, и считал меня"страшно умным". Если я долго молчал, он просил:"Че молчишь? Расскажи чевой-то". Если его заинтересовывало что-то услышанное, всегда спрашивал:"Как думаш, правда?"

Мы были нужны друг другу.

По прошествии двух лет тоска по родственным душам стала невыносима. И тут мне была поручена"очень сложная"работа по монтажу какого-то примитивного концентратора в кабинете директора ЦНИЛ. (Центральной научно-исследовательской лаборатории). О профиле лаборатории подумал: что-то связанное с органикой нефти — не интересно. Но из полуоткрытой двери одной из комнат третьего этажа доносился щемящий душу запах канифоли. Я заглянул внутрь:"О Господи! Там паяли!"Зашел поговорить. Оказалось, ее сотрудники разрабатывали приборы для применения ультразвуковых методов исследований в нефтедобыче. То есть прикладная радиотехника, геофизика — это же счастливый шанс! И через две недели я вдыхал запах канифоли каждый день, а Люба (жена) справлялась одна и за прораба, и за мастера, что позволяло нам продолжать жить в вагончике. Очень хотелось, конечно, к зиме избавиться от проблем с водой и отоплением. В перспективе ЦНИЛ строила дом, но мне, новенькому, благоустроенная квартира вряд ли светила. Зато работа в лаборатории была замечательна сама по себе, и там работали мои единомышленники, — в основном.

Сначала о директоре. Имя забыл. Фамилию помню — Чернобай. Она соответствовала его характеру и поведению. (Не в смысле сквернослов, а в смысле: надменная, самовлюбленная и угрюмая личность.) Наверное, он был офицером в отставке, но возраст генеральскому званию не соответствовал, хотя манеры — да. Внешне директор выглядел очень презентабельно. Говорил спокойно и тихо, мне казалось, намеренно подчеркивая свое превосходство. Понятно, что руководитель занят больше всех и не имеет возможности любезно общаться с каждым. Но Чернобай дистанцию держал жестко. К нему вхожи только начальники отделов. Не знаю, как он вел себя с ними.

Мне неизвестен случай, чтобы кто-то из сотрудников был с Чернобаем в одной компании, или он поздравил кого-то с радостным событием, или похвалил. Все избегали встреч с ним даже в коридоре, что было не трудно — он шел, никого не замечая, и на приветствия отвечал"кивком ресниц". Среди научных работников такое редко встречалось. Обычно авторитет руководителя определялся компетенцией и научными работами. Чернобай же не имел даже степени кандидата, хотя, вероятно, хотел достичь в науке больших высот.

Все мы работали, прежде всего, на него. Любой сотрудник, написавший статью в научный журнал или подающий заявку на изобретение, через своего начальника, испрашивал дату и время аудиенции у босса. Тот, мельком прочитав, царственно ставил свою подпись первой. Таким образом, он публиковал до десятка статей в месяц и получал несколько свидетельств на изобретения, зачастую толком не понимая, что изобрел. Это обычная практика — кому интересен истинный автор, знайте, его подпись последняя.

Одно качество Чернобая не вызывало сомнений — организаторские способности. Благодаря им, наша лаборатория имела все: немало умных сотрудников, современные приборы и оборудование, замечательное опытное производство, где работали «Кулибины», из чертежа от руки создававшие уникальный образец, в чем я сам неоднократно убеждался, воплощая свои идеи.

Отдел ультразвука ЦНИЛ не был многочисленным. Трое разработчиков — Юра Смышляев, Володя Петров и ваш покорный слуга — имели опыт работы в НИИ или КБ и еще ряд инженеров конструкторов-чертежников. На троих полагался один радиомонтажник Зиязов Фаниз Нуриевич, который выполнял свою работу безукоризненно. Простой радиолюбитель, но надежен как скала. В нарисованную наспех на клочке бумаги принципиальную радиосхему он вдыхал жизнь, или не вдыхал, если мы плохо думали. Тогда мы ее переделывали, и он снова паял и паял. Запах канифоли шел от его стола.

Наш патентовед Света Гончаренко, выпускница Киевского университета, на"большой земле"работала в патентном отделе НИИ им. Патона. Она вела переписку с профильными научными журналами, готовила к печати статьи, находила нужную нам информацию и составляла заявки на изобретения, что без специфического умения автору самому сделать довольно трудно.

Руководил нами с. н. с. Мингазов Рустем, выпускник казанского университета. Он с большим жаром, приводя массу исторических фактов, убеждал нас, что казанские татары (булгары) не имеют никакого отношения к проклятым татаро-монголам, покорившим Русь. Мингазов особо не вникал в нашу работу, у него было другое предназначение: прочитывал тома бюллетеней по изобретениям, находил то, что было ему понятно, вносил непринципиальные, незначительные изменения и, вместе с Чернобаем, подавал новую заявку, почти всегда получая на нее положительное решение. Наши изобретения множились как на дрожжах, и Света помогала нам не покладая рук.

Кроме перечисленных выше лиц эпизодически появлялись девочки-практикантки из Тюменского индустриального института. Они успешно подавали нам чай, виртуозно нарезали кусочки колбасы и сыра для междусобойчиков. Когда срок их практики кончался, кто-нибудь из нас писал для них отчет. Одни практикантки исчезали — появлялись новые.

Над всеми возвышался начальник отдела. Даже фамилию его не помню. Практически неграмотный человек, без чувства юмора. Говорил и ходил он очень громко, смеялся невпопад, но совершенно не мешал нам, а мы ему. Когда же требовалось сделать доклад или составить отчет о работе, поручал это нам, поскольку был косноязычен и не владел терминологией. Начальник специализировался на походах в кабинет директора и передаче его руководящих заданий подчиненным. Атмосфера в отделе была доброжелательной и веселой. Темы для дружеского общения неисчерпаемы. На работу все шли с радость. Это была моя среда. Зато среда, в которой я жил была невыносима. Пользуясь своими связями среди строителей, переселись из вагончика в общежитие СМУ-33. Проблема дров, воды и тепла решена. Но соседи! Представляете Вы себе общежитие общестроительных рабочих? Думаю, что нет. Я уже не говорю о состоянии мест общего пользования, а круглосуточный грохот отвратительной музыки, а постоянные драки в коридоре, а сплошной мат и пьяные рожи, лужи крови и мочи в коридоре! И все это на глазах маленького сына. Положение нам с женой казалось настолько безысходным, что мы подумывали бросить все к черту и возвращаться на"большую землю".

Но вдруг — явление ангела в женском обличье! Вечером приходит к нам Света Гончаренко и говорит:"Сейчас у моего мужа в гостях один товарищ. Как я поняла, из их разговоров, он организовывает новую лабораторию и ему требуются два ведущих специалиста, которым предоставят жилье".

— Ну и что? — выразил удивление я.

— Как и что? Профиль работы связан с радиотехникой. Я рассказала ему о тебе, он захотел познакомиться.

— Света, я сейчас не могу, я выпивши.

— Вот и хорошо. Они совсем пьяные. Быстрее договоритесь.

— Пошли, — настаивала эта умница.

Я согласился.

За столом сидел хозяин дома — стройный красавец (Аполлон да и только), бывший офицер и любимец женщин Миша Гончаренко, а напротив него — очень крепкий, белобрысый мужчина моих лет, с простым лицом. Одет он был в джинсы и домашней вязки толстый белый свитер. На протяжении многих лет нашего знакомства эта любимая им форма одежды не менялась.

С первых же фраз гостя я почувствовал в нем сильного духом, целеустремленного человека с высокой самооценкой и широкой эрудицией. Однако ни годы обучения на престижном физическом факультете Харьковского университета, ни проживание в окружении местной технической элиты не придали ему городского лоска. Мельком встретив его, я бы подумал — заурядный сельский труженик, но глаза эрудита.

— Витя, — представился он мне крепким рукопожатием.

— Валера, — ответил я.

— Ну рассказывай, где работаешь, чем занимаешься. Кем был на"большой земле"?

Я подробно рассказал о своей трудовой деятельности и бытовых проблемах.

— Думаю, ты подходишь. Могу гарантировать должность ведущего геофизика. Что касаемо жилья, решение принимает Коноплев. Слышал о таком?

— Нет, — ответил я.

— Коноплев — начальник экспедиции Уфимского НИИ геофизики. Единственный кандидат наук в нашем городе. Он будет финансировать отдельную партию проблем бурения, которую я хочу создать. Пока нас трое: я, твой коллега Артеменко Олег — главный конструктор, и вероятно, ты. Я доложу Коноплеву. Света расскажет, где и когда ты с ним встретишься, — ответил Виктор.

— А теперь давай пить водку, — добавил он, наполняя рюмки.

Вот так началось знакомство с Виктором Горожанкиным, который сыграл очень значительную роль в моей жизни.

Через несколько дней я сидел в кабинете Коноплева. Он был полной противоположностью Горожанкину. Щуплый мужчина лет сорока, в безукоризненном костюме, белой рубашке с галстуком, с мягкими манерами и спокойным тихим голосом. Постоянно дружелюбно улыбался. Весь какого-то столичного вида, с бледновато-желтым цветом лица, хотя сам был южанин — из Краснодара.

— Виктор сказал, что вы работаете у Чернобая? — спросил Коноплев.

— Да. В отделе ультразвука, — ответил я.

— А чем конкретно последнее время занимались?

— Точкой кавитации нефти в скважине. Разрабатывал прибор. Даже авторское свидетельство получил. Сейчас проходят испытания опытного образца.

— Меня эта тема интересует. Вы читаете"Нефтяное хозяйство"? — спросил он, доставая из стола последний номер журнала. — Посмотрите, интересная идея:"Демпфирование резонирующего вибратора, вследствие изменения плотности среды". Правда, здорово!?

— Это моя статья, — сказал я.

— Простите, я не обратил внимания на фамилию. Тогда не будем отнимать время друг друга. Вопрос решен — работаем вместе. Вот, возьмите ключ от квартиры, адрес сейчас напишу, можете занимать хоть сейчас. Приятно было познакомиться. До свидания. А вопрос перевода с Чернобаем решу, добавил он мне в след. Не забыл ли я тогда от радости сказать"до свидания"ему?

В автобусе ехал домой, и радостная улыбка не сходила с моего лица. Казалось, все оглядываются на меня и улыбаются в ответ. В голове снова и снова проигрывал сцену в кабинете Коноплева, сжимая в кармане ключ от нового жилища, — боялся вынуть руку, чтобы он не исчез. Дома жена долго не могла поверить, что ключ настоящий, от настоящей квартиры. Переехали на другой день. В пустых и просторных трех комнатах ребенок научился ездить на велосипеде, а собачка бегать сломя голову. Наступила самая светлая полоса моей жизни.

Главный конструктор Артеменко, спортивного телосложения, в добротном полосатом костюме, черноволосый и веселый украинец сразу мне понравился. Вот его, город обтесал и принял за своего. Даже звук «г» он произносил, как москвич. Наверное, потому что был сыном учительницы русского языка. В движениях Олег был резок и порывист, по складу характера непоседа и трудоголик.

Единственная странность Олега Анатольевича заключалась в хроническом подозрении, что окружающие специально хотят его обидеть. Это, правда, было не далеко от истины, но исключительно в силу его добродушного и покладистого характера. Все близко знавшие Олега ласково называли его Олежкой, а его сына — маленьким Олежкой. Только к 60 годам, для некоторых он стал Олегом Анатольевичем, но для близких так и остался Олежкой. По большому счету недостатков у него нет, мы дружим с ним до сих пор, несмотря на расстояние в 4000 км.

У Вити же был отвратительный недостаток — крепко выпив, он вел себя по-хамски, и, сам страдая, не мог перевоспитаться. Часто «получал» от прохожих, и прилично, — несмотря на боксерские навыки, которые продемонстрировал в первый же раз, как мы пришли с женой к нему в гости. Послеприятного застолья, уже провожая нас, хозяин вдруг спросил:

— Ты боксом не занимался?

— Нет, — ответил я.

— О! Сейчас покажу свои перчатки.

Принес перчатки, стал расхваливать их достоинства, а затем неожиданно предложил:"Хочешь, вдарю?". Не успел я ответить, как Витя мне «вдарил», да так лихо, что я упал. Наутро он стоял с женой перед дверью моей квартиры, сжимая в руках бутылку шампанского и букет, говорил:"Прости, старик, вот такой я чокнутый! бывает у меня, сам не рад, прости. Прости, больше никогда не повторится". И жена его Ира тоже просила прощения.

Действительно, в отношении сотрудников больше такого за Витей не припомню. Однако спустя годы, Виктор Георгиевич Горожанкин, уже директор филиала НИИ, возвратившись из командировки в Англию, сам рассказывал мне:"Знаешь, правду говорят, англичане нормальные люди, такие же как мы — я пьяный по морде получил от них".

Вот такое у человека горе. Но Витя был настоящим лидером и все его качества, исключительно положительные, приносили нам только пользу. Хотя ему самому этого почему-то казалось мало.

Вернемся однако к началу.

Первые дни Виктор с Олегом излагали мне идею, ради которой все и затевалось. Идея была очень амбициозной — создать комплекс, автоматически управляющий бурением. Оптимизировать процесс бурения для увеличения скорости проходки и повышения ресурса оборудования. Подобной проблемой занимались многие, но решения пока не находилось. Виктор надеялся найти его первым и убедил в возможности достижения этой цели высокое геофизическое и геологическое начальство, которое всячески помогало ему, желая со временем и само откусить кусочек пирога.

Для начала нам было необходимо своими руками сделать станцию параметров бурения — опыт работы на которой у Олега и Виктора был еще со времен совместной работы с ныне академиком РАЕН Лукьяновым Э. Е. Затем, обрабатывая данные станции при реальном бурении и увеличивая число доминирующих коэффициентов исключая случайные, и уточняя…

Короче, нам нужны были"умные головы"и"золотые руки", как можно скорее, и они нашлись. Сказать, что коллектив был замечательным — ничего не сказать. Все были прекрасными людьми, без намека на гонор (может, у Вити совсем чуть-чуть). Горожанкин видел всю проблему глобально. Он поручил каждому из нас определенное направление и, прекрасно ориентируясь в"подводных камнях"проблемы, зачастую сам помогал найти пути решения. А если возникали конкретные схемотехнические головоломки (это уже специфично), Виктор организовывал мозговой штурм. Происходил он примерно так:"Дудкин, кончай трепаться, давай доску", — говорил Виктор. Взяв в руки мел, затрудняющийся (любой из нас) излагал суть и где он «споткнулся». Все внимательно слушали. И практически всегда кто-нибудь, спросив докладчика:"А ты это пробовал?", предлагал свой вариант. Чаще других Олежка или Слава говорили:"Да это же элементарно!"И попадали в точку.

В лаборатории царила творческая атмосфера, к работе никто нас не принуждал. Витя всегда подчеркивал:"По себе знаю, зачастую на горшке думается продуктивней. Вход и выход с работы свободен всегда. Давайте установим время, допустим, с 12 до 15 часов, для совместного общения, а так находитесь, где хотите. Главное думайте, думайте". Мы так и делали, что совершенно не мешало при необходимости задерживаться на работе допоздна. Мы часто общались и вне работы, проводя вместе досуг. Дружили наши жены, дружили наши дети. Положа руку на сердце должен признаться, что меня всегда окружали люди умнее меня. Что бы я ни делал, всегда рядом был человек, который знал больше, бескорыстно помогал в решении любой задачи и подтягивал до своего уровня, будь она техническая или бытовая.

Приведу три примера, с участием Горожанкина и Олежки. В последствии, когда я в конце концов вернулся на"большую землю"и на мизерную зарплату старшего научного сотрудника, задумал купить свою первую иномарку, Виктор одолжил мне крупную сумму, попросив вернуть эти деньги, когда смогу его сыну студенту Харьковского университета.

А однажды я вынул из почтового ящика извещение на 5500 рублей (тогда стоимость ВАЗ-2101). Подумал — ошибка, такой суммы быть не может. На почте сказали:"Столько денег в кассе нет, соберем через три дня". Через три дня, запихивая пачку купюр в карман, я прочитал письменное сообщение за подписью Виктора на обороте извещения:"Был в Саратове на заводе «Геофизприбор». Суки — втихаря выпускают твой прибор. Поскандалил. Это гонорар за твое изобретение". (Подчеркну, изобретение не совместное — только мое).

И когда я «таксовал» по Ростову, в перестройку, и было совсем плохо с финансами, Олежка прилетел, и забрал меня в Нижневартовск, оплатив транспортные расходы. Тогда они с Горожанкиным зарабатывали хорошие деньги на установке и эксплуатации приборов учета расхода тепла, воды и газа промышленными предприятиями. Научили этому меня. С их помощью я стал заниматься тем же в Ростове. Это дело давало хороший доход. И до сих пор дает.

Но это события из будущего, а пока мы самозабвенно трудились. До этого, самого счастливого периода моей жизни я и не подозревал, что такой умный и могу решать серьезные задачи на уникальном уровне. Есть известный ответ на вопрос, что такое счастье — это, когда с радостью идешь на работу, а вечером с радостью домой. Думаю, похожее ощущение счастья было у каждого из моих коллег. Но природа сделала людей такими, что они никогда не удовлетворены полностью. Основная жизнь, для большинства из нас ассоциировалась с"большой землей". Витя приехал делать диссертацию, я — заработать на автомобиль, Олег и Юра — на жилье (опять же на"большой земле"). Там была Родина. Там. И когда мы с Дудкиным, тоже ростовчанином, начинали расхваливать Ростов, Витя перебивал нас:

— Замучили Ростовом, у меня сестра в нем живет, знаю я этот город. Давайте о Харькове расскажу.

— Да-а-а, Украина это прекрасно. Но и средняя полоса свой кайф, — вступал Олег.

— Это где? — спрашивал Юра.

— Ну, например, Ярославская область.

— Ха! Ты не знаешь, что такое Волхов, Ильмень — сколько грибов и ягод, да и вообще…

— Нет, мужики, средняя полоса — это средняя. Московская область — это да! — парировал Слава.

Тоска по"большой земле"съедала. Хотелось редиски и каждый день видеть траву. Когда мы еще жили в вагончике и у его дверей непостижимым образом, среди песка и мха, вырастал клочок травы, наш ребенок садился на корточки, гладил его, как котенка, и приговаривал ласково:"Така, така!"А когда, впервые в жизни, в аэропорту Минеральных вод он подошел к огромным клумбам, видели бы вы его счастливые глаза и полные карманы цветочных лепестков. Ложась спать, сын вытаскивал их из одежды и клал под подушку. Как раз в это время я решил уезжать домой. Виктор возражал против увольнения и поставил два условия:"Только с согласия главного инженера КБ и только, если ты передашь завершение своей работы Саше, причем, твоей фамилии в заявке на изобретение не будет".

Забегая вперед, скажу — она была, рядом с Сашиной.

Так вот, я собрался уезжать, полетел в Тюмень; главный инженер к. т. н. А. В. Барычев убеждал:"Херней не занимайся, у тебя прекрасная работа, тянет на диссертацию. Я скоро защищаю докторскую, пойдешь со мной на соискание. Члены совета друзья, помогут. Уедешь кандидатом, легче дальше жить будет. И жена уговаривала, но я мечтал о траве и редиске. И надо такому же, снова на пути возник Миша Гончаренко.

Не знаю, откуда Олегу стало известно, что организуется геофизическая партия для обслуживания станций параметров бурения на разведочных буровых Ямала, начальником будет Миша. Вся партия «летающая». То есть месяц сидишь в тайге — в радиусе ста км или больше, не ступала нога человека), а два месяца находишься где угодно — дома, на"большой земле". Зарплата, больше чем сейчас, выплачивается ежемесячно. Электронщиков в городе мало, практически все знали друг друга. Слух о такой заманчивой работе прошел быстро, и многие переметнулись туда. Мы с Олегом тоже.

От Чернобая в новую партию пришел Сережа Ломоносов — очень эрудированный человек. Из треста геофизики — друг детства Олежки Коля Бандурка, ас в математике, который написал не одно математическое обоснование к чужим диссертациям; от Коноплева — брат жены Горожанкина Сережа Косицин, физик, выпускник Харьковского университета. Это был костяк, который за срок не более шести месяцев обустроил несколько станций. И с"большой земли", непонятно как, подтягивались умные люди. Из Казахстана, Узбекистана, Томска, Омска, Куйбышева, Уфы, Свердловска. Набралось около двадцати человек. У каждого был свой характер и темперамент.

На стациях же, как в космосе, важна психологическая совместимость, а жить месяц в замкнутом пространстве тесного помещения, особенно зимой и в обществе одного человека? Я предпочитал работать или с Сережей Косициным, или с бесконфликтным Олежкой, который прощал мне многие ошибки и многому меня учил. Процесс бурения был непрерывным, поэтому спали мы по очереди. Однообразие быта и отдаленность от намеков цивилизации угнетала. С членами буровой бригады общались мало, только с мастером или геологами можно было найти общие темы. «Гегемон» же, в постоянном грохоте и грязи, общался на особом языке из междометий и мата. Эллочка людоедка по сравнению с ними — филолог. Попробуйте, например, определить, что означает выкрик"Э!… Твою мать!"А переводился он"Что ты делаешь, скотина?"А произнесенное с вопросительной интонацией:"Э?… Твою мать"уже переводилось"Вот видишь, как замечательно".

Надо иметь большой опыт общения с рабочими. «Гегемон», ругаясь матом с разной интонацией, протяженностью и душевностью, отображает все многообразие русского языка. Олежка восхищался широтой «лингвистических» познаний буровиков и конспектировал их речь.

— Если мы, допустим, будем писать мемуары, то обязательно составим словарь буровика. И еще я напишу, как ты, Банных, отправляясь на горшок, громко сообщаешь окружающим об этом, — говорил он.

— А я напишу, как ты часами ищешь очки, находящиеся в кармане, или как постоянно бросаешь курить, выпрашивая у окружающих не менее пачки в день.

— Правда? Вот ты зараза.

Далее и мы переходили на язык буровиков.

Кстати, год назад мы с Олегом, уже оба деды со стажем, ездили полюбоваться горами Кавказа. В конце поездки он сказал:"Противный ты стал старый, ворчишь много". А он, мне кажется, не изменился — такой же шустрый и жизнерадостный.

Да что говорить! Если у меня есть маленький внук, то Олег в шестидесятилетнем возрасте родил себе сына и таскает его за собой день и ночь. Друг без друга жить они не могут, и я ему завидую…

Ноябрьский район отличается от Нижневартовского и климатически. Это самая высокая точка Западно-Сибирской низменности. Болот практически нет, часто встречается песчаная почва. Растительность «переходная» от тайги к тундре, редкая, низкорослая, почти без валежника. Ходить легко и просторно по мягкому слою иголок хвои. Один раз наступил на что-то очень твердое, поднял — оленьи рога. Сейчас они служат вешалкой в бильярдной.

Осенью, в косых лучах солнца, если присесть на корточки, далеко видны серебристые красными пятнами поля поля брусники, а над ними ярко-оранжевые (моховики) или темно-коричневые (боровики) шляпки грибов. Даров природы вообще встречалось навалом, так как плотность населения здесь была почти нулевой. И всю эту первозданную природу нефтяники"резали по живому"бульдозерами, вертолетами, разливами нефти, солярки, нефтепроводами. Но разведочные буровые были немногочисленны и ущерб невелик.

Когда мы ходили в лес, самое опасное приключение — заблудиться. В тайге Вартовска было больше различных ориентиров: чаще буровые, есть лежневые дороги, действующие точки добычи, перекачивающие станции, чаще газопроводы и нефтепроводы, и если сумеешь идти в одном направлении, есть шанс выйти на них и спастись. Здесь же главное в походе — не потерять далеко слышимый звук дизель-генератора (сердца буровой) и направление, откуда он доносится; потеряв, можно идти сутками и выйти в никуда.

В начале зимы, когда мороз был еще терпим, а снега не с головой, мы на снегоступах ходили охотиться на глухарей. Риск заблудиться был минимален — далеко виднелись следы лыж. А глухарь вел себя так: насытившись кедровыми орехами, складывал крылья и с вершины дерева падал вниз, пробивая наст, чтобы отдохнуть в теплой снеговой норке. Иногда вход в нее был виден издали, иногда его засыпало снегом и укрытие становилось незаметным. Когда ты подходил близко, потревоженный глухарь, пытался взлететь. Массивная птица сначала с шумом выбрасывала наружу снег, потом делала разбег, чтобы подняться в воздух. Не промахнутся, времени было достаточно. Таким способом добывалось много особей, главное — чтобы не больше чем мог дотащить.

Еще один вид развлечения, который даже охотой назвать нельзя, — отстрел куропаток. Они крупной стаей питались на куче объедков из столовой в десяти метрах от нашей станции. Дальше, как в тире, кладешь ствол на открытую форточку, и после одного выстрела лежат несколько штук, остальные взлетают, но спустя минуты снова садятся. Между нами начиналась перебранка.

— Ну и объясни мне, зачем ты нащелкал их столько? Все помещение порохом провонял, — бурчал Сережа.

— Вот ты даешь. Я добытчик, обеспечил пропитанием, а он недоволен.

— Такой умный? Бери, сам и ощипывай.

Кончалось тем, что оставляли себе четыре, а остальных птиц дарили столовой к радости буровой бригады.

Работал с нами Саша из Куйбышева, интересная личность. Лет тридцати, крупный, с брюшком. Отпустил бороду, как Карл Маркс, по-моему, просто ленясь бриться. И в остальном он был ленив и медлителен, каждую свободную минуту старался поспать. Интересно, что, возвратившись из дома, Саша выглядел нормальным человеком, но на буровой быстро опускался до бича. Спал одетым в спецовку, не умывался, стоило больших усилий заставить его пойти хотя бы посмотреть на датчики и, тем более, уж не дай бог, поднять что-то тяжелое. Доходило до того, что иногда из положения лежа Саша просил меня:"Принеси пожрать чего-нибудь из столовой".

Когда наступала моя очередь спать, я с трудом будил его храпящего. Проснувшись, он долго широко зевал, чесал волосатое пузо и возмущался:"Вот тебе обидеть ласкового Шуру — одна преступная радость". Несмотря на все, мы уживались дружно. Вот именно с Сашей однажды, набрав огромное количество скользких и тяжелых маслят, мы заблудились.

Надо отметить, что климат в тех краях очень уж резко континентальный. Тепло и солнце за минуты сменялось холодом и снегом, и тут же все таяло, и птички снова пели. Мы вышли в лес по теплой солнечной погоде. И вдруг сильнейший туман и мелкий-мелкий дождь промочили нас за минуты до состояния губки в ванной, А главное, мы не слышали буровую. Огонь развести не смогли, мнения, куда идти, разделились. Мы сразу, даже не успев испугаться, бросили тяжелые грибы и решили идти в одном направлении. Но в тумане где оно? Шли и шли, падая от усталости. Не помню, кто из нас сказал: «Значит, судьба нам умереть вместе». Оказалось, не судьба. Неожиданно Саша вскрикнул:

— Я видел буровую!

— У тебя галлюцинации?

— Да нет, правда.

— Видел или слышал? — уточнил я.

— Видел! Видел вышку вот там! Пробел в тумане, я видел вышку.

Пошли туда, и правда — буровая, но не наша. И туман, кстати, рассеялся, и вертолет летел на нашу точку. Через полчаса полета мы оказались на своей станции. Кто будет спорить, что пути Господни неисповедимы?

Кстати о вертолетах.

Жизнь неосвоенного Севера невозможна без них. Маленькие Ми-8 перемещали людей, мелкие грузы, пищу, воду, топливо, большие Ми-6, Ми-10 — тяжелые грузы, вплоть до тракторов и огромных конструкций буровых установок или запорной арматуры. В городах Вартовске Сургуте, Ноябрьске, Уренгое надо было прийти на вертолетную базу, сказать диспетчеру, не называя фамилии, номер точки, куда лететь, и ждать, пока из громкоговорителя не донесется скороговорка:"Площадка шесть. Борт тридцать два — на пятнадцатую, тридцать седьмую, девятую". Прилетев на точку, вертолет касался земли, не выключая двигатель, бортмеханик громко кричал:"Пятнадцатая?". Затем он выбрасывал груз, кто-то из пассажиров спрыгивал на землю, а желающий улететь спрашивал:"На девятую?"И получал ответ — да или нет.

Все шло гладко до нелетной погоды. Тогда начинались неприятности. На буровой скапливались лишние люди, начинались перебои с продуктами, водой. Улетающие бедолаги сидели на своих баулах и напряженно прислушивались к вибрирующим звукам."Вертолет!?" — радостный возглас. Все вскакивали."Да нет, дизель", — опять обреченно садились. Снова похожий звук. О радость! (Радость ли?). Вдруг правда вертолет.

Из окна станции вижу, мой напарник Саша с огромным, как холодильник, рюкзаком, проваливаясь ниже колена в грязь, стремится к вертолету. Машина слегка коснулась земли, сбросив нам бочку воды. Толпа заорала:"На базу! На базу?"Бортмеханик показал один палец, счастливчик ввалился внутрь. Не Саша — другой. А Саша успел ухватиться за края люка, пытаясь подтянуться, но бортмеханик оттолкнул его ногами, сделав пилоту жест — давай вверх!

"Холодильник"плюхнулся в грязную воду. Саша сверху. С трудом он докарабкался до станции. Чуть не плача стоял у входа, пока я соскабливал с него грязь. Буровики позавидовали бы его виртуозным ругательствам — лишь час спустя Саша смог перейти на обычный язык. Улетел бедняга на третий день.

Я сам дважды попадал в жуткие истории с вертолетами. В первый раз мы оказались в переплете с Сережей Косициным.

Обязательно, надо было к вечеру попасть на буровую. Но когда мы подошли к объявленному борту, выяснилось, что вертолет берет подвеску и по инструкции людей брать нельзя. Стали уговаривать пилота, и он согласился. С нами летел еще один человек, как оказалось — буровой мастер, которому сопровождал какую-то громоздкую конструкцию. Мы трое дремали, а механик сквозь открытый люк в полу смотрел на поведение висящего груза. Неожиданно вертолет начало болтать из стороны в сторону, и пилот закричал механику:"Бросай железяку к черту!"Но мастер, хватая механика за руки, принялся орать:

— Вы что, с ума сошли? Нельзя бросать такую ценную вещь!

— Отойди, идиот, — сказал ему пилот.

— Заткнись! И давай лучше рули, — огрызнулся тот.

— Бросай быстрее, сейчас гробанемся! — взбешенно заорал пилот.

Механик нажал красный рычаг, вертолет резко прыгнул вверх и в бок. Не знаю, как выглядел я, а Сережа сильно побледнел и молчал. Но вертолет выровнялся и полетел спокойно. Только мастер продолжал возмущаться:

— Ну, суки, сволочи, что сделали скоты. Я тебя, падлу, на земле найду, — обращаясь к пилоту, повторил эту фразу несколько раз.

— Идиот, закрой рот, а то и тебя сейчас отправлю за борт охранять свою"ценную вещь", — успокоил его пилот.

На другой день мы беседовали с мастером:

— Ты что так взъерепенился в вертолете?

— Да вы не представляете, как эта штука мне была нужна.

— Он же жизни наши спас. А ты оскорбил человека.

— Понимаю. Я найду его обязательно, попрошу прощения и скажу спасибо.

Другой случай произошел в момент переброски большим вертолетом нашей станции. Моей задачей было подготовить ее к транспортировке, то есть все связать, закрепить, защитить от возможных повреждений в момент посадки. Закончил я работу к вечеру. Можно пойти поспать в бытовку буровиков. Но там противно — накурено, шумно, грязно. Конец лета, белые ночи прошли, вертолеты в темноте не работают, решил я, спокойно отдохну в станции, а утром отправлюсь в Ноябрьск.

Каков же был мой ужас, когда, проснувшись от грохота винтов, понял, что привязан тросом к летящей машине. Казалось, я ослеп. Перед глазами была только красная кнопка, на которую бортмеханик мог нажать. Но пилот"рулил хорошо"и, в конце концов, аккуратно поставил мою коробочку на землю. Теперь ясно, что Богу было угодно дать возможность дожить и мне, и Серже, и Саше, до глубокой старости.

Вообще все, связанное с работой на разведочной буровой, носило экстремальный характер и требовало много физических и моральных сил. Однако коллектив был слаженным, взаимоотношения ровными и интересными.

Неприятности нам доставляла не столько работа, сколько дорога до неё, и обратно. Стандартный маршрут: Ростов — Москва — самолет, Москва — Тюмень — самолет, Тюмень — Нижневартовск — самолет, Нижневартовск — Пытьях — поезд ("бичевоз"), Пытьях — Ноябрьск — поезд ("бичевоз"), Ноябрьск — буровая — вертолет. Фу!…

Теоретически существовал прямой рейс Ростов—Нижневартовск, за несколько лет мне повезло быть его пассажиром пару раз. Летом билетов не было никогда и никуда, зимой нелетная погода держалась чаще летной. Во всех перечисленных аэропортах, особенно северных, пассажирам приходилось ожидать вылета по нескольку суток, в основном стоя. В период отпусков, улетая домой, я обычно, пробившись через стоглавую толпу, говорил тете в окошке:"Один билет в Европу". Главное — перевалить Урал, там проще, значительно проще. А вдобавок представьте себе такую ситуацию: прилетаешь вечером в Сургут с полными карманами денег зарплаты за три месяца и нигде не можешь купить еды — магазины закрыты, а общепита нет как такового.

И все же, в конце концов, я добираюсь до Москвы, а лучше домой. Все! У меня много денег, масса свободного времени и автомобиль! Красота!

Однако проходит время отгулов, и начинаешь думать о Севере и друзьях которые там «пашут». Вздыхаешь и снова устремляешься на запах багульника.

08. 2015