Хроники Братства Путников. История в инкарнациях

Босая и почти нагая, в тонком полупрозрачном саване, более похожем на кокон из плотной паутины, она шла по крышам вагонов поезда Вильнюс — Ленинград, аккуратно балансируя на скользких краях и переступая через воздуховоды вентиляционных шахт. Холодный ветер трепал невесомые волосы, донося до нее горячий воздух от паровоза вперемешку с дымом, сажей и не успевавшими прогореть частицами угля, который помощник машиниста безостановочно закидывал в топку, ускоряя состав, чтобы как можно скорее прибыть в Даугавпилс, где их уже ждала машина скорой помощи. Минут десять назад в кабину ворвался проводник и, задыхаясь от бега, сообщил, что у одной из пассажирок, возможно, начинаются роды, и что ее муж их всех на куски порвет, если не будет сделано всего, что только возможно, чтобы ребенок родился целым и невредимым. И пока проводник, весь вымазанный в угольной пыли, пробирался по узким коридорам вагонов обратно к роженице, чтобы узнать, чем он еще может помочь, вокруг поезда происходили события, которые не то, чтобы сложно описать, в них очень сложно поверить, не увидев своими глазами.

Сгибая и ломая деревья, поднимая ураганный ветер и срывая с ветвей только начинавшую желтеть листву, по лесу вдоль железной дороги летели, шелестя черными крыльями, разношерстные демоны и падшие ангелы всех мастей и рангов, уничтожая и выжигая своим кислотным дыханием всё живое на своем пути. Вслед за поездом ползли, бежали, летели и ковыляли обглоданные и побитые жизнью умертвия и нежить рангом помладше. Они с завываниями и клекотом оборванных связок, с булькающими звуками давно прогнивших легких скользили вдоль рельсов, перепрыгивая по шпалам, цепляясь за ручки дверей своими костлявыми пальцами и наматываясь вязкой слизью на колеса вагонов. Она — их единственная цель, их жертва, и каждый из них, без исключения, был готов растерзать друг друга, чтобы добраться до нее первым. Кому-то было нужно ее тело, как физическая оболочка, а кто-то хотел завладеть всей силой и мощью ее души. Посреди этого хаоса и тьмы ярким белоснежным пятном выделялась она, Аксайя, безоружная и спокойно шедшая по крыше поезда к нужному ей вагону. Вплотную друг к другу, вдоль всего состава летели все те, кто ждал ее рождения — Архангелы и местные Божества, духи леса и элементали Стихий, Рыцари Ордена, погибшие и живущие. Даже ее собственные будущие родители, сами того не осознавая, были здесь, рядом с ней, закрывая ее своими крыльями и откидывая прочь всякого, кто посягал на их дитя. Внимательный наблюдатель, мог заметить, как тусклый свет вагонных окон выхватывал из ночной темноты картины драки; как каждый, кто высовывался из окружавшей поезд непроглядной тьмы, лишившись крыла или хвоста под острыми лезвиями архангельских мечей, без промедлений отправлялся туда, откуда пришел — в самые глубины того, что люди называют Адом.

Одному из них удалось прокрасться через приоткрытую дверь, и он уже полз, скрываемый темным густым туманом в полумраке спящего вагона к заветной двери, за которой молодой человек, окончивший курсы фельдшеров — единственный врач в поезде — с дрожащими руками готовился принимать первые в его жизни роды. Существо хотело заполучить тело еще до рождения, и, свисая над роженицей с верхней полки, тянуло свои склизкие кривые руки к ее животу, стараясь ухватиться за маленькие детские ножки.

Мощный луч фонаря разрезал мглу перед паровозом, прокладывая и расчищая путь, с шипением обжигая не успевших расступиться пред ним демонов. Но одному все же удалось увернуться, и он, исполнив фигуру высшего пилотажа, нырнул под днище паровоза, лишившись пучка длинных, черных, как смоль, перьев. Цепляясь когтистыми лапами за патрубки и шланги, вырывая их с корнем, он полз между колесами вагонов, обдирая о шпалы свои крылья и спину до костей. Но он знал: оно того стоит! Через мгновение он возник прямо перед Аксайей, и все в ужасе замерли, не решаясь что-либо предпринять. Да и что они могли сделать? Он был так близко, что она чувствовала его дыхание на своем лице. Видела, как раздувались от возбуждения его ноздри, когда он втягивал в себя воздух, стараясь понять, та ли она, кто ему нужен; как бегали его черные глаза с кроваво-красными вертикальными зрачками, будто он сам еще не верил в свою удачу. Но было уже поздно. Аксайя сделала шаг навстречу и мгновенно растворилась в воздухе, пройдя сквозь крышу вагона вниз — в купе, где тотчас же столкнулась лицом к лицу с новым непредвиденным препятствием: нежить мертвой хваткой вцепилась в беззащитное детское тельце и, извиваясь, прилагала все усилия, чтобы привести его в негодность, изуродовать до несовместимости с жизнью.

Сломанные ногти на пальцах роженицы впились в кожаную обивку сиденья, и под стук колес и свист ураганного ветра, в нестерпимой боли крика матери, на руках фельдшера безжизненно повисло маленькое обмякшее тело младенца. В тщетных попытках заставить ребенка дышать, никто не замечал ту ожесточенную битву, что шла внутри. Она продолжалась несколько долгих секунд, но от нее зависело все. Жизнь и смерть. Один на один с нежитью, которой больше нечего было терять. Тощие пальцы, завладев ее ногами, тянулись дальше по позвоночнику, чтобы полностью забрать ее себе, и Аксайе стоило немалых усилий, чтобы откинуть прочь вцепившегося в нее непрошеного гостя. И только когда ей это удалось, весь вагон с облегчением наполнился первым криком новорожденного младенца.

Свершилось слияние души и тела, и теперь никто не мог претендовать ни на одну из этих составляющих человека. Умертвиям пришлось довольствоваться останками туловища слишком резвого крылатого демона, обезглавленного Архангелом Михаилом сразу же, как только Аксайя появилась на свет. Они вмиг растерзали его гигантскую тушу, растащив по канавам и лесным оврагам, не оставив ни следа, и только несколько километров просек с поваленными деревьями и выжженная трава вдоль полотна железной дороги напоминали о ночной погоне.

Мелкий бес был более удачлив: он успел-таки покалечить тело, и девочка родилась с серьезной травмой — вывихом тазобедренных суставов — которая вынудила ее пройти первый в своей жизни урок терпения — провести год в специальной распорке-бандаже, чтобы ее пока еще мягкие кости смогли укрепиться на своих местах. А терпения в этой жизни ей понадобится еще очень и очень много.

Пойдя в первый класс, Гайва — так родители назвали девочку — стала понимать, что все остальные люди видят мир абсолютно иначе, — не так, как она. Никто из ее друзей не видел и даже не ощущал мерцающего разноцветного ореола ауры рядом с физическими телами плотного мира, и тем более не имели возможности общаться с представителями мира тонкого и иных пространств. Иногда, она могла мысленно ответить своему собеседнику на витавший вокруг него вопрос, а потом удивиться, почему тот не услышал ее ответа. Ей пришлось приспосабливаться к жизни в мире, в котором у большинства людей по каким-то причинам атрофировалась большая часть органов восприятия окружающей реальности. Что и говорить, сейчас тоже рождаются дети, которые очень хорошо помнят свои прошлые воплощения, могут слышать и видеть существ из параллельных миров — так называемых «воображаемых друзей», но их родители практически всегда отбивают у них эти способности, утверждая, что такое невозможно. Некоторых особенно настойчивых отучают «видеть» медикаментозно. Но Гайве повезло. Во-первых, свое раннее детство она каждое лето проводила на хуторе своей тетушки — старой ведуньи, которая кое-что смыслила в Истинной Магии и Законах Вселенной, а во-вторых, ее отец тоже был очень непростым человеком.

По задумке Совета Иерархий Аксайя должна была родиться еще в тридцатых годах прошлого века и, встретившись со своим Хранителем, сохранить Орден, предотвратить Вторую Мировую, сделать невозможной Холодную Войну со всеми ее последствиями и жертвами ядерных ударов по Японии… сохранить Мир на Планете. Но судьба разыграла свою карту иначе, и их пути разминулись в отчаянной близости друг от друга: поезд, в котором его с братьями, родителями и другими репрессированными везли в Сибирь, неспешно катился мимо многочисленных рвов и карьеров, предназначенных для расстрела неугодных властям личностей. Они не были знакомы друг с другом в этой жизни, и даже вряд ли видели друг друга в толпе, но когда он сквозь щель в вагонной двери мельком увидел окровавленные белоснежные волосы и скатившееся по склону хрупкое женское тело, в его груди будто что-то оборвалось. И он дал себе слово: выжить, во что бы то ни стало, и, насколько хватит у него сил, восполнить утрату для этого мира. Он тогда не осознавал, в чем именно была эта потеря, и как именно он мог помочь. Даже когда у него родилась дочь, он не вспомнил о той мимолетной встрече, но где-то в глубине души он знал: беречь, охранять, дать ей все необходимое и не мешать ей стать той, кем она должна быть — вот его задача.

Звонок разлетелся по классам и коридорам школы, как освобождение. Гайва любила учиться и узнавать новое, восполняя пробелы в своих отчасти передавшихся инкарнационно знаниях, но некоторые стороны учебы выводили ее из себя. Языки и фундаментальные науки давались ей с легкостью, ведь их нужно было только освежить в памяти и восстановить в сознании. А вот история шла тяжело: то и дело преподаватель говорил о вещах, которые не имели никакого отношения к реально происходившим событиям, и для того, чтобы сдавать зачеты, ей нужно было зубрить то, что требовал преподаватель, а после — выбрасывать из головы, чтобы не мешало. Историю пишет победитель, и, похоже, ее уже столько раз переписали, что изменили до неузнаваемости. Помимо этого, ее безумно раздражала учительница английского, которая из-за своей внутренней пролетарской злобы высмеивала ее, свободно владевшую на тот момент тремя иностранными языками, называя умственно отсталой. Но отец настаивал, что издевательства преподавателя — это урок, который ей необходимо пройти, чтобы дальнейшие трудности ей были уже нипочем, и выбора ей не оставили.

Сбежав вприпрыжку с крыльца школы и беспечно размахивая ранцем, она легкой пританцовывающей походкой направилась в сторону дома, а вслед за ней от угла здания скользнула и, озираясь по сторонам, стала красться сутулая тень в стоптанных башмаках. Его амнистировали позавчера и сразу же, из камеры, где он должен был отсидеть еще лет десять за совершенные зверские изнасилования, какие-то люди, представившиеся сотрудниками некоего Девятого отдела, отправили на задание. Оно было единственным условием его освобождения, но не поддавалось никакой логике: он должен был выследить, изнасиловать и убить одну семилетнюю девочку — ученицу второго класса средней общеобразовательной школы. Его самого это неувязка совершенно не волновала и не вызывала никаких подозрений: его взгляд и мысли были затуманены одурманивавшим и сводившим с ума словом «свобода», не говоря уже о том, что его чем-то предварительно накачали. Обогнав девочку на последних шагах, он с вежливой и даже ласковой улыбкой открыл перед ней дверь в парадную. Поблагодарив его легким кивком головы, она вошла в ослепивший ее после яркого солнечного света полумрак подъезда и направилась к лестнице.

— Молчать! Раздевайся! — зажав ей рот своей разбухшей, многократно обмороженной, шершавой ладонью с почерневшими ногтями, он затолкал ее в лифт. — Будь послушной девочкой…

Но Гайва и не собиралась. Что было силы, она ударила его своими детскими ручками. У нее не было времени испугаться, но яркий импульс желания жить соединил ее на мгновение с истинной силой ее души. Разрезавший пространство и плоть энергетический луч, вырвавшийся из ее ладоней, вонзился в тело насильника и пригвоздил его к стене. Высвободившись из сведенных судорогой рук, Гайва, не оглядываясь, побежала вверх по лестнице на свой этаж и заперлась в квартире, стараясь стереть из памяти обезумевшие, застланные туманом ярости глаза.

Архангел Михаил, следивший за ходом испытания, пристально посмотрел в замершие от боли неподвижные глаза насильника, которые стали, казалось, куда более живыми, чем были до этого. Еще бы! Сейчас он слышал и видел ангелов гораздо отчетливее. Вынув лезвие двуручного меча из бесчувственного тела, он позволил ему сползти на пол и направился вслед за Аксайей.

— Вы не находите, что испытание было чрезмерно жестоким? — Совет Хранителей негодовал из-за неоправданно резкой первой проверки.

— У нас нет совершенно никакого желания проверять Тейю Аксайю на прочность и решимость в ее намерении: если бы она сама не хотела, никто бы не заставил ее подписаться на эту авантюру. И, раз она согласилась, то, будьте уверены, пойдет до конца. Однако, к нашему величайшему сожалению, нравы людей сейчас на земле не многим отличаются от беззакония темных веков, поэтому не обессудьте… — Старейшины развели руками.

— Ну а мы, с вашего позволения, еще немного пошалим. — Темные, как всегда, были в своем репертуаре.

— С нашего позволения?! Да будь на то наша воля, так вас бы здесь и в помине не было! — кто-то в совете Хранителей схватился за рукоять меча, но его успели удержать его коллеги.

— Спокойствие! — Прервали нараставшее недопонимание Старейшины. — Мы уверены, что какими бы ни были испытания, придуманные людьми и спровоцированные Темными, Тейя все выдержит и пройдет их наилучшим образом. Ведь рядом с ней же есть Хранитель? Ее отец? Ведь так?

— Так-то оно так, но ее отец уже не помнит Тейю как свою охраняемую и видит в ней всего лишь маленькую девочку. Да, мудрого не по годам, но все же ребенка. — Отозвались Хранители.

— Вот странные вы все-таки существа! Что вы, что люди. Вы говорите: «Темные! Темные во всем виноваты!» А что мы? Если не будет нас, знаете ли вы, каким капризным и своенравным может вырасти этот «мудрый не по годам ребенок»? Мы помогаем людям становиться такими, какие они есть на самом деле, и тот, кто слаб — сломается, а тот, кто силен — станет еще крепче.

— Пожалуй, только это нас и успокаивает, — разлетелся по амфитеатру гул голосов.

— Вы можете не одобрять, или даже быть против того, что мы делаем, но знайте, что благодаря нашей работе ее заметили те, кто обучит ее всему, и поможет вспомнить, кто она есть. Так что мы с вами на одной стороне, хотите вы это или нет. И еще не известно, кто из нас темнее, мы или они. — Представители совета Темных кинули презрительные взгляды на сектор совета Архангелов и вышли из зала Суда.

Ее заметили, засекли и рассекретили, раскрыли местоположение, запеленговали. Она выдала себя неудержимым импульсом желания жить, и этот импульс, вырвавшийся из ее грудной клетки, ярким лучом прошил небо над смазанной и почти безликой толпой безвольных людей. И почти сразу же зашевелилась, заерзала дремавшая тьма: слетелась призрачными воронами к тому дому, где за тонкими стеклами пятиэтажки, в тихом шуме разговаривавшей самой с собой радиоточки, стоя на табурете перед большим кухонным столом, маленькая Гайва накрывала на стол. Ударившись о хрупкую грань, отделявшую залитую светом комнату от холодной черноты улицы, невидимая обычному человеку тень стряхнула с себя налет изумления и с еще большим остервенением стала биться в стекло, с каждым ударом испещряя его все более изощренной сетью трещин.

Почувствовав чей-то недобрый взгляд на своей спине и холодное прикосновение незримых всепроникающих рук, Гайва обернулась и хотела закричать, но звук застрял где-то в легких: черные силуэты и тени царапали и крошили своими когтями стекло, превращая его в развеваемую ветром пыль. Маленькая девочка, чье тело было еще не в состоянии слушаться не до конца вошедшую в него структуру души Тейи, бессильно опустилась на пол и отползла в центр кухни, подальше от грозивших смертью стен. Под обоями, с хрустом отрывая их от шершавой поверхности бетона, шарили когтистые пальцы темных рук, то и дело прорываясь сквозь плотную бумагу и стараясь дотянуться до своей жертвы, опрокидывая невесомую для них мебель и предметы интерьера.

В беспамятстве девочка шептала незнакомые заклинания, и где-то внутри зарождалось сплетение энергетических нитей, что, сформировав защитный кокон, могло с легкостью отразить любое внешние воздействие. Но, выходя за границу неокрепшего детского тела, сгусток заклинания рассеивался, как дым, вызывая только насмешку со стороны тех, кто решил уничтожить всякую надежду на сохранение целостности этого мира. Любое заклинание, что всплывало из бессознательной памяти в голове у Гайвы, рассыпалось буквально в ее руках: знания и опыта магического боя ей хватало с избытком, но в новом рождении все ее способности были пока неактивны. Архангелы, повинуясь приказу Совета Иерархий, наблюдали за происходившим со стороны, готовые в любую минуту ворваться в гущу событий и разметать призрачных разведчиков по закоулкам вселенной, но этого не потребовалось. В мигающем свете лампы Гайва дотянулась до приоткрытого ящика и опрокинула на себя все его содержимое. Оглушительные завывания и шкрябающий скрежет в голове не давал ей возможности сосредоточиться, но это была уже не маленькая девочка Гайва, — через ее тело, используя все доступные навыки и возможности, действовала сильная и могущественная сущность. Выбрав в темноте из всего хаоса баночек и коробков нужный, она в беспамятстве очертила толстой полосой вокруг себя замкнутую черту и, оказавшись в соляном круге, окончательно отключилась. Не сумев добраться до ее тела, призраки покружили вокруг еще немного и вихрем улетели прочь, затаившись в ожидании следующего шанса.

Пришедшие вечером родители так и не смогли понять, что произошло: отец просто прошел мимо, не увидев непривычную для его глаз картину лежавшей в круге соли дочери, а мать по-хозяйски стала прибирать кухню, посчитав, что девочка, просто баловалась, хотя это и было совсем на нее непохоже.

— Дочь, что с тобой? Потерянное сознание — это не повод отлынивать от домашних дел! Поторопись накрыть на стол. Сегодня у нас снова полный дом гостей.

— Мамочка! Папочка! — бледная как мел Гайва подошла к своим родителям на трясущихся от пережитого ногах. — Когда я вырасту, я буду сильной-сильной и смогу защитить и себя, и вас, и вообще весь мир, но сейчас мне нужна ваша защита. Пожалуйста, не оставляйте меня одну.

— Подготовьте здесь все, как положено, а я скоро вернусь. — Не обращая внимания на слабый голос дочери, отец надел на ходу шарф, чтобы уехать по делам.

— Если ты сейчас уйдешь, я больше никогда не буду с тобой разговаривать! — сверкнула глазами Гайва.

— Доченька, у отца очень важная встреча… — пыталась ее одернуть мама.

— Я никогда, никогда больше не скажу тебе ни одного слова. — Нахмурив брови, выпалила девочка вслед удалявшейся спине человека, которого все свое детство она была готова боготворить.

— Гайва здесь? — в тишине класса раздался голос завуча младших классов, заглянувшей в дверь и бледной как смерть.

— Да, — ответила ей учительница, и весь класс поднял глаза на сидевшую за первой партой девочку.

— Нужно, чтобы ты прошла к директору. — Обратилась к ней завуч.

— Но ведь я ничего не сделала! — лицо Гайвы выражало недоумение.

— И тем не менее. Вы же отпустите ее? — поинтересовалась она у преподавателя.

— А что мне остается? — пожала плечами женщина и кивком головы разрешила Гайве выйти из класса.

Идя по гулким холлам и переходам школы, завуч молча вела Гайву к кабинету директора, и предчувствие девочки говорило ей, что за этой дверью ее жизнь изменится навсегда.

— Войдите! — ответил незнакомый мужской голос, когда они постучались.

Напротив директора школы, женщины, на лице которой не осталось места, свободного от морщин, спиной к двери сидел мужчина, чьи намерения нельзя было определить из-за спокойного, ничего не выражавшего взгляда.

— Здравствуй… Гайва. — Размеренно произнес он, не повернув к ней даже головы и продолжая просматривать стопку бумаг, лежавшую перед ним. — Вы хорошо справились с проверочной работой.

— У нас еще не было проверочных. — Стушевалась девочка.

— И мы хотим, чтобы ты не останавливалась на достигнутом. — Будто не слыша ее возражений, продолжил незнакомец. — Тебя ждет подготовка к более сложным и важным задачам.

Только сейчас Гайва заметила сидевшего в кресле рядом с дверью отца. По-видимому, его пригласили на встречу раньше и уже все с ним обсудили.

— Пойдем? — незнакомец подошел к ней и, присев на корточки, чтобы заглянуть в ее глаза, протянул ей руку.

Она пристально посмотрела в его бездонные зрачки, а затем вопросительно повернула голову к отцу. Он был взволнован, но старался не подавать вида. Получив от него согласие, выраженное в сдержанном кивке, она неожиданно для всех пожала незнакомцу руку.

У дверей школы ее ждала черная «Волга» без номеров.

Прошелестев шинами по асфальту пустынных улиц, машина остановилась на мгновение перед тяжелыми стальными воротами и въехала во внутренний двор массивного здания, более напоминавшего монолитную крепость с маленькими бойницами окон. Вечно бегущие куда-то прохожие, почувствовав их недобрый прощупывающий взгляд на своих затылках, невольно передергивали плечами и, плотнее закутавшись в плащи и пальто, спешили поскорее скрыться за поворотом, убегая от этого неприятного ощущения. Здесь не было ни номера дома, ни названия улицы, и если какой-нибудь заблудившийся курьер осмеливался подняться по широким гранитным ступеням, чтобы постучать в дубовые створки дверей, на него тут же обращались взоры снайперов службы безопасности, державших вахту на крышах близлежащих домов.

Более пустынных и запутанных, как лабиринт, коридоров, чем здесь, не было ни в одном другом здании города. Здесь никто не задавал лишних вопросов, и мало кто задавал вопросы в принципе, понимая, что каждый знает ровно столько, сколько знать положено, а знать то, что знать не положено, — опасно для жизни. В то же время, именно здесь, в этих кабинетах в общей совокупности знали абсолютно все, совершенно обо всех, о каждом, живущем в стране человеке. Знали не только то, кто какую зарплату получает и на что ее тратит, не только, где живет, кем работает и как проводит свободное время. Я говорю о том, что не бросается в глаза и никак не отображается в бухгалтерской отчетности или обходном листе. Здесь знали о возможностях и потенциале души каждого рожденного. Стоило только кому-нибудь засветиться, проявить свои способности, не удержавшись в эмоциональном порыве, он сразу брался на карандаш и попадал под более пристальное наблюдение, а впоследствии — в один из этих кабинетов, где решалась его дальнейшая судьба. А выбор был невелик: либо согласиться на условия работы в государственной спецслужбе, либо с миром идти на все четыре стороны. Но даже если счастливчику удавалось после состоявшегося разговора добраться до дома, на следующее утро он мог уже не проснуться. Они знают, как можно убить совершенно незаметно, на расстоянии, буквально щелчком пальцев.

Особенность магического потенциала в том, что он должен быть использован. Независимо от цели и направления. Принцип этой организации был таков, что если этот потенциал нельзя было использовать в поставленных перед ней целях, то он должен был быть уничтожен. Выпит вместе с душой его владельца без остатка и слит в общий резервуар хранилища, из которого при любой необходимости они могли черпать силы и энергию для выполнения своих собственных задач, для достижения своих собственных целей.

Пройдя по бесконечным лабиринтам голых стен, Гайва вместе с сопровождавшим ее мужчиной остановилась перед неприметной двустворчатой дверью, напоминавшей более дверь в кладовую, нежели в кабинет. Не говоря ни слова, мужчина протянул девочке руку, показав, что ей нужно снять верхнюю одежду и отдать ее ему вместе с портфелем. Убедившись, что у нее не было острых или тяжелых предметов, он также молча, жестом предложил пройти в открытую дверь. Не чувствуя опасности, Гайва сделала шаг в ярко освещенное флуоресцирующим светом помещение. И как только обе ее стопы коснулись покрытого чем-то мягким пола, створки дверей захлопнулись за ее спиной, вспыхнув багровым цветом наложенных на них защитных символов. Свет погас так же внезапно и неожиданно, оставив Гайву без единого шанса осмотреться. Оказавшись в полной тишине изолированной от проникновения света и звуков комнаты, девочка вскрикнула от испуга, но тут же осеклась и затихла, поняв, что практически не услышала своего собственного голоса, поглощенного мягкими и, как губка, впитывавшими звук стенами. Она даже не могла понять, насколько большим или маленьким было это помещение, равно как и не могла узнать высоту стен, и был ли там вообще потолок. Все, что она чувствовала — это мягкий упругий ворс под подошвами ее туфель и такое же мягкое, но неприятное на ощупь покрытие стен: будто маленькие щупальца, тянулись к ней из толщи цементных блоков здания.

Гайве потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя. Она пыталась нащупать дверь, но та куда-то исчезла. Нанесенные на нее руны делали ее неприступной преградой, справиться с которой было невозможно, не владея ключом, ни снаружи, ни изнутри. Собравшись с духом, она пошла вдоль стены, одной рукой касаясь ее, чтобы не пропустить случайный поворот, а другую — выставив вперед. Полого закругляясь, стена возвращалась в исходную точку, образуя замкнутый круг, по которому, теряя всякие ориентиры во времени и пространстве, бродила Гайва. Перед ее глазами плясали яркие цветовые пятна, перетекавшие одно в другое, мешая ей сосредоточиться. В отсутствие каких-либо внешних источников сигнала ее мозг создавал картины, цепляясь за любой приходящий образ, за любую крупицу информации. У обычного человека эти прыгающие цветовые пятна, сформировавшись в приемлемые для его сознания и рассудка образы, могут вызвать, в конечном счете, глубокое расстройство психики, устойчивые галлюцинации и полностью диссоциировать его разум и душу. Но то, что видела перед своими глазами Гайва, не было простым видением, плодом фантазии и воображения уставшего от неразберихи мозга, — она видела потоки переплетавшихся энергий этого пространства. Постепенно картина ее видения расширялась и становилась более полной. Первым делом она смогла различить тонкую линию светящегося перламутром потока, шедшего по периметру комнаты и огибавшего все помещение, с каждым следующим витком поднимаясь по стене на уровень выше. Уходя по спирали наверх, он собирался в центральной точке невидимого купола, из которой стекали тонкими струями серебристые нити меридианов воображаемой сферы. Пораженная этим зрелищем, Гайва решилась отпустить стену, что водила ее по замкнутому кругу, и, всматриваясь в сверкавшее над головой небо, направилась к центру комнаты. Казалось, чтобы добраться туда, ей потребовалась целая вечность.

С каждым ее шагом струящийся мерцающими нитями небосвод менял свою конфигурацию, отдаляя в пространстве ее цель. Гайва остановилась на мгновение, попытавшись нащупать оставшуюся позади стену, но ее рука провалилась в пустоту. Собрав в кулак свою волю, она двинулась дальше, полагаясь лишь на свой внутренний взор и силу своего намерения добраться до той точки, к которой ее подталкивало только необъяснимое знание. Внезапно она остановилась как вкопанная, подчинившись своему внутреннему голосу, который пробудился, как только она оставила все попытки сориентироваться в пространстве с помощью общеизвестных и доступных людям органов чувств. Она почувствовала, как те потоки, что до этого она могла только наблюдать, теперь, прикасаясь к ее телу, оказывали на нее ощутимое воздействие, будто поднимая ее руки вверх. Подчинившись их настойчивому движению, Гайва позволила своим рукам двигаться так, как ей велел ее внутренний голос. Подобрав, подцепив своими пальчиками мерцавшие в темноте нити потоков, она перенаправила их течение, соединила их в одной точке, в себе, став их пересечением — естественной частью этой четко выверенной энергетической структуры, которой не хватало лишь одного связующего звена. И она стала этой недостающей частью, замкнув на себя множество блуждавших, мерцавших, не имевших привязки в пространстве потоков. Она восстановила изначально задуманное течение энергий в структуре терявшей свое равновесие сферы. Почувствовав возможность выхода из замкнутого круга временной петли, созданной для тестирования таких, как она, новобранцев, мощные волны потоков ринулись к ней, хлынув через ее руки в пространство физического мира, заполняя своим свечением маленькую комнатку, обитую войлоком и более походившую на кладовку, нежели на купол небосвода. Разливаясь по полу и поднимаясь вверх по стенам, эти потоки, проходя через руки девочки, заполняли собой выведенные на стенах защитные символы. В момент, когда все воссозданные ею ключи нейтрализовали защитные знаки, выполнив свою задачу и открыли дверь, сбросив с нее заклинание, Гайва, обессилев, потеряла сознание.

— Завтра после школы за тобой приедет машина. — Не оборачиваясь, произнес человек, сидевший на переднем пассажирском сидении. — Она будет ждать тебя ровно десять минут. Если ты не придешь, твоим ничего не подозревающим друзьям, а затем и семье, не поздоровится.

— Откуда вы знаете, во сколько у меня заканчиваются уроки? — спросила Гайва, пытаясь остановить скачущие мысли в неумолимо кружившейся голове.

— Из всего, что мы о тебе знаем, расписание твоих занятий — это самое малое. До скорой встречи. — Многозначительно подчеркнул он уже через окно и жестом приказал водителю трогаться.

С того дня каждый вечер за ней приезжал водитель на блестящем черным глянцем автомобиле, и она, спустившись с крыльца школы, скрывалась за тонированными стеклами от любопытных глаз одноклассников и ехала на занятия, о сути которых не то что подругам, даже родным знать было смертельно опасно.

По меркам того времени, личный автомобиль был признаком невероятной роскоши, а уж личный водитель в воображении обывателя превращался в символ принадлежности к элите общества. Но у этой роскоши была и обратная сторона: молодой человек, открывавший дверь и помогавший сесть в машину, был крайне вежлив и обходителен, но стоило только объекту его заботы сделать неверное движение, отойти от предписанного регламента, или даже попытаться бежать, он, не задумываясь, стрелял бы на поражение. В Девятом отделе умели промывать мозги людям настолько быстро и качественно, что человеку становилось чуждо все человеческое: и чувства, и эмоции, и сострадание, и даже любовь. Впрочем, они это и сейчас умеют. Они оставляют способность здраво мыслить и чувствовать только тем, кому это необходимо для выполнения заданий. Таких агентов обучали особым образом: точно так же, как тренировали и натаскивали боевых магов в древние времена, которым было необходимо знать и в тонкостях понимать абсолютно все: от процесса формирования мысли до физического взаимодействия с природными и космическими стихиями. Каждый получал от этого свою выгоду. Руководящая верхушка государства имела в своем подчинении и под полным контролем высококлассных боевых магов, способных, как предвидеть, так и структурировать необходимые события будущего, при необходимости воздействуя на сознание и психику людей, и даже руководителей других государств. Рыцари тайного Ордена могли, обучая новобранцев, находить тех, кто так же, как они, родились для того, чтобы нести свои знания следующим поколениям. Те, кого они вербовали, получали возможность в кратчайшие сроки раскрыть максимум своего магического потенциала и вкусить полноту яркой, но обреченной быть скоротечной, в виду опасности их профессии, жизни. Однако Гайва узнает об этом только спустя лет семь, когда сама столкнется с безжалостностью и жестокостью тех, кто, практически не произнеся ни слова, завербовал и ее. У нее не было выбора. По воле случая, а по факту, с данного ей перед рождением согласия, единственным возможным образом в реалиях такого мира, коим он стал вследствие ошибок прошлого, Гайва с одиннадцати лет стала обучаться тому, что должна была знать, чтобы выжить и выполнить свое Предназначение. На протяжении первых двух лет она расширяла и углубляла свои познания в физике, астрономии, анатомии, естественных науках и истинной истории, опережая в сроках и превышая в объеме во много раз ту программу, что преподают детям ее возраста в обычной школе. Помимо общеизвестных наук ей преподавали и основы древних языков, и азы бытовой магии, обучали различным методикам входа в медитативные состояния, развивая способности видеть и чувствовать с плотно завязанными глазами все, что происходит вокруг; тренировали чувствовать и видеть намерения других людей так же четко и ясно, как свое собственное.

Если ее отец смутно догадывался о том, в какой организации обучалась его дочь, то мать еще долгое время оставалась в счастливом неведении. Лишь однажды Гайва чуть не прокололась, когда мама вошла в комнату, где ее дочь тренировалась видеть в темноте. Постояв на пороге с застывшим на лице выражением обеспокоенного недоумения, наблюдая за тем, как Гайва с плотной повязкой на глазах ходила по комнате, широко расставив руки, она так же тихо, как вошла, закрыла за собой дверь и больше не задавала лишних вопросов.

Спустя два года ее обучение стало куда более жестким. К уже ставшим привычными дисциплинам добавились практики выживания в дикой природе и самообороны, бой на мечах и, естественно, стрельба из всех видов оружия. Курс бытовой магии плавно перешел в занятия практической боевой магией, где зачастую противниками были не просто манекены, или такие же студенты, как она, а самые настоящие преступники и убийцы, специально выписанные из окрестных тюрем для использования в качестве наглядного пособия. О них мало кто будет печалиться, если они умрут. Гайве стало сложнее объяснять свои долгие отсутствия, после которых она возвращалась в школу с забинтованными руками и со сбитыми на тренировках костяшками пальцев, но преподаватели уже не задавали вопросов, понимая, что она совершенно ничего не скажет.

В то время в обучении магии не было понятия готовности или неготовности. Здесь было так же, как и везде: Партия сказала «Надо!», — значит, надо! И уже сразу после первичной подготовки Наставники брали своих учеников на боевые задания, потому что больше брать с собой было некого. Участвуя в них, Гайва наблюдала своим врожденным зрением, проникая в самую суть вещей, за всем, что делал ее Наставник, в деталях и подробностях видя все то, о чем другие ученики могли только догадываться.

Будучи прямым следствием прогремевшей не так давно Мировой Войны, завихрения темных энергий, возникших, как по причине спонтанных эмоциональных всплесков, так и созданные целенаправленно, должны были быть уничтожены, а накопленная в них энергия — снова направлена в бой. Но на этот раз уже не на физическое уничтожение противника, а на ментальное подчинение тех, кого называют говорящим словом «массы», на поиски и изучение новых методов захвата власти над умами и сознанием людей, власти над каждым, кто имел хотя бы крупицу потенциала, способного перевернуть сложившийся порядок. По всей планете после той войны оставались лежать в земле останки людей, чьи души, не будучи отпущенными по всем правилам в те пространства, в которых они должны находиться после смерти, были обречены на то, чтобы стать неупокоенными призраками. Они питали свои силы в том, от чего погибли сами: в боли, страхе, помешательстве и жестокости, вызывая в мирных жителях, осмелившихся вернуться в свои поселения на местах ожесточенных битв и сражений, все то, что самим им не давало покоя. Вряд ли в задачи «конторы», как называли Девятый отдел все, кто имел к нему хоть какое-то отношение, входила отправка этих потерянных и заблудившихся душ в структуры Света; скорее, им нужно было исключить возможность использования заключенной в них энергии кем-то другим. И здесь выбор был невелик: либо отправлять их по предусмотренному для них Творцом и Вселенной пути, либо использовать самим. Но что именно с ними делали, так и осталось тайной.

— Однажды ты проснешься и поймешь, что никому в этом мире нельзя доверять, кроме себя самой. — Сказал однажды ее Наставник. — Это ощущение может внезапно появиться и так же исчезнуть, но как бы то ни было, самое главное — пережить тот момент, когда ты понимаешь, что вокруг нет никого, на кого ты могла бы положиться.

— Животные считаются? — Поинтересовалась в ответ Гайва.

— Животные? Хм… — задумался Наставник. — Как это ни странно, животным я доверяю куда больше, чем людям. Они, приняв в человеке хозяина, уже никогда не предадут и не оставят в одиночестве. Более того, у каждого животного, даже у самой маленькой кошки, сердце и душа настолько огромны, что они готовы пожертвовать собой ради того, чтобы жил тот, кто принял их в свою жизнь.

— А что насчет диких зверей?

— Завтра у тебя появится возможность это выяснить.

— Как?

— Завтра узнаешь. — Сурово ответил Наставник, уходя. — Видишь, даже мне нельзя доверять. — Добавил он, смягчившись в выражении лица. — Оденься завтра по-походному.

— Вегу можно с собой взять? — спросила девушка, почувствовав, что предстоит неблизкое путешествие, тем более, если Наставник решил ее предупредить.

— Вегу? Думаю, да.

Заботился ли он о ней? Была ли ему небезразлична ее судьба? Да. Более того, несмотря на все испытания и проверки, на которые он давал свое согласие, чтобы выяснить наверняка, кем она является, он чувствовал необъяснимую связь с ней. Связь, которая возникает только между теми людьми, чьи души связаны друг с другом не одно рождение. Она была дорога ему, как собственная дочь, которой у него никогда не было. Когда контора только зарождалась, каждый, у кого была семья, или просто близкие родственники, должны были дать обязательство прекратить, прервать любое общение с ними. Умереть для них. Если это условие нарушалось, — похороны были настоящими. Жены и мужья, а тем более дети, — слишком тяжелый балласт, который мог стать помехой в самый неподходящий момент.

Утром следующего дня встретивший Гайву у подъезда водитель, повернув на широкий проспект, направил машину мимо строившихся многоэтажек к выезду из города. Держа Вегу, стройную немецкую овчарку, за ошейник, девушка всматривалась в пролетавшие мимо стволы берез в заснеженном лесу, притихшем в ожидании сонного зимнего солнца. Но в большей степени она прислушивалась к своим внутренним ощущениям, стараясь предугадать, что ждет ее впереди. Что это: учеба, проверка или боевое задание? Через пару часов гладкий асфальт сменился военной бетонкой, с которой еще через некоторое время они повернули на лесную грунтовку. Остановившись там, где начиналось бездорожье, водитель открыл багажник и достал из него компактный, но увесистый рюкзак. Положил его на землю, развернулся и уехал, не сказав ни слова.

Отпустив собаку размять лапы после многочасовой тряски, Гайва села на ствол поваленного ветром дерева и взяла рюкзак в руки.

«Мы ехали часов пять. Должно быть, мы километрах в ста от города», — размышляла она, разбирая содержимое рюкзака. — «Что здесь у нас? Фляга с водой, простенький фонарик, нож, моток веревки, шерстяные носки и шоколадка. О, как мило! Так! А где спички? В прошлый раз были спички! Ладно. А это что у нас?»

На самом дне рюкзака под плотно упакованными свертками сухпайков лежала сложенная вчетверо карта и прикрепленная к ней записка: «Спичек не будет, зажигалки тоже. Нужные точки отмечены на карте. С остальным разберешься на месте. Удачи! Береги себя». Гайва в первый раз в жизни видела почерк своего Наставника, но понимала, что кроме него никто не мог написать этих строк, наполненных, несмотря на сухость слов, огромной заботой и теплом. Внимательно оглядевшись по сторонам, она развернула карту и поразилась масштабам предстоявшего путешествия. На расстоянии километров десяти друг от друга на карте были раскиданы обведенные карандашом отметки, обозначавшие не какое-то конкретное место, а область, в которой это место нужно было найти. Всего меток было штук семь или десять, и они выстраивались в извилистый маршрут, который ей предстояло преодолеть, оставшись незамеченной для постороннего взора.

Первая ночь выдалась непростой и практически бессонной. Зимнее солнце быстро скрылось за деревьями и погрузило окрестности в неприятный полумрак, в котором даже самый твердолобый неуч неосознанно почувствовал бы опасность. Вега жалась к ногам и ни на шаг не отходила от своей хозяйки, вглядываясь и иногда огрызаясь в надвигавшуюся темноту. Пробравшись через сугробы вглубь леса, подальше от дороги, Гайва стала готовиться к ночлегу, несмотря на постоянное ощущение присутствия чего-то очень небезобидного. Подкрадывавшийся из темноты холод начинал пробираться под одежду, настойчиво давая понять, что если она не предпримет каких-либо действий, она обречена. Тусклый свет фонарика выхватывал из темноты только ближайшие стволы деревьев и быстро рассеивался — нормальный фонарь для нее видимо пожалели, — а там, за границей света явно кто-то был, и это не добавляло спокойствия. Понимая, что при таком морозе уснув, она может и не проснуться, Гайва решила, не дожидаясь рассвета, подготовить все, что могло облегчить ей путь. Нарезав прутьев из веток ближайших кустов, она принялась мастерить снегоступы, но вынутые из рукавиц для тонкой работы руки быстро немели и коченели на набиравшем силу морозе. Даже Вега, свернувшись в клубок, начинала тихо поскуливать.

«Так и окоченеть не долго!» — ворчала Гайва, заново перерывая весь рюкзак в надежде найти в каком-нибудь потайном герметичном кармане хотя бы огниво. Но, по-видимому, все, что ей полагалось иметь в этом походе, она уже нашла.

Опустившись в отчаянии на сложенный наподобие настила валежник, который она наломала больше для того, чтобы согреться, Гайва отломила кусок темного шоколада и, поморщившись от его горького вкуса, прожевала. Сделав глоток из фляги, она тут же отдернула ее ото рта, отплевываясь: в ней была спиртовая настойка ароматных терпких трав. После единственного глотка обжигающее тепло разлилось по ее телу до самых кончиков пальцев и придало ей сил. Но даже капля спиртного может, если не заблокировать способности, то притупить видение и затуманить взор, и в инвентарь настойка входила для совершенно иных целей: на случай жертвоприношения духам леса. С хрустом зажевав комком снега неприятные ощущения во рту, Гайва от досады, что ей даже воды не оставили, скомкала шоколадку в обертку, чтобы кинуть в рюкзак. И вдруг ее осенило: в ее руках шелестела фольга! Ну, конечно же! Вытряхнув из фонарика батарейку, она соединила ее контакты полоской фольги, обернутой в самом узком месте обрывком бумаги из оставленной для нее записки. Через мгновение бумага вспыхнула от раскалившегося докрасна металла, породив маленькое, но яркое пламя.

Утолив жажду растопленным в котелке снегом, она улеглась в обнимку с Вегой на еловых лапах, разложенных рядом с костром, освещавшим своим присутствием всю небольшую поляну, оставляя за границей своего света всех, кто таился в ночи. Тепло его пламени, зарождавшееся на тонких сухих ветках, что Гайва на скорую руку наломала в потемках, поднималось вверх, скользя по покрытым толстым слоем снега иголкам ели. Не успела Гайва расслабиться и наконец-то согреться, как оттаявший от теплого воздуха снег свалился на них с нижних веток, пробудив от дремы и накрыв их вместе с костром пушистой белоснежной шапкой. Вынырнув из нее, Гайва переместилась ближе к центру поляны и вновь развела костер тем же замысловатым, но действенным способом. Наконец она смогла отдохнуть под высоким звездным небом в обнимку со своей собакой, которая своим теплом оберегала ее от зимней ночи.

Утром Гайва отправилась в путь, сверившись по Солнцу и карте, уходя все глубже в необжитую и нетронутую цивилизацией чащу леса. Мерное похрустывание снега под плетеными снегоступами с каждым шагом уносило прочь все ее мысли, погружая в легкое медитативное состояние, в котором звеневшая вокруг тишина начинала заполняться звукам и голосами. Со временем среди тихих и размеренных разговоров деревьев между собой начинали слышаться неясные стоны и крики, то ли воинственные, то ли взывавшие о помощи. Прислушавшись и оглядевшись по сторонам, Гайва поняла, что источником этих звуков были полупрозрачные тени, мелькавшие то тут, то там между деревьями.

«Чем я могу вам помочь?» — она напрягла все свое внимание, чтобы услышать какой-либо ответ, но призрачные силуэты не обращали на нее никакого внимания. Они продолжали самозабвенно сражаться с невидимым врагом и умирать в окровавленном снегу. Пробиваясь через плотный туман из возникавших прямо перед ней силуэтов, она начинала более ясно и отчетливо видеть их лица, искаженные болью и отчаянием, стала различать их одежду и военную форму, оружие, с которым они шли в неравный бой, не обращая на нее никакого внимания. Увернувшись от внезапно материализовавшегося перед ней танка, вспоровшего грохотом тишину леса, Гайва в кувырке спряталась за стволом большого дерева, и, почувствовав пробежавший между лопаток холод, постаралась отдышаться. Оставив в рыхлом снегу глубокую колею, танк исчез за пригорком, и рев его двигателя стих так же резко, как и появился. «Если бы я не увернулась, он бы прошел сквозь меня? Не хочу проверять!» Стараясь успокоить мечущееся сердце, Гайва сделала глубокий вдох, но воздух, влившийся в ее легкие, лишь добавил сомнений: в нем до сих пор витал сладковатый привкус соляры.

Прислонившись спиной к дереву и почувствовав затылком шершавую поверхность его коры, она пыталась прийти в себя. Что ей рассказывали о подобных явлениях? Сейчас в такой форме солдаты уже не воюют. Да и не форма это, — так, телогрейки. Танк тоже отнюдь не современный. Эх, нужно было проверить его физическую плотность! Тогда бы она смогла понять, что это было: иллюзия, созданная для обучения, морок, оставленный со времен боевых действий, или же проекция, застрявшая в структурах пространства. Немного выровняв свое состояние, Гайва вдруг опомнилась: собака?!

— Вега! Где ты!? — вскочив на ноги, несмотря на присутствие блуждавших по лесу силуэтов солдат, Гайва крикнула, что было силы, но если ответный звонкий лай где-то и прозвучал, то он не смог пробиться до слуха хозяйки через плотную пелену тишины, в которой даже эхо не вернуло девушке ее крик.

Просто убежать, оставив свою хозяйку в беде, она не могла, и Гайва знала это наверняка. Значит, она сама оказалась в том пространстве, в которое Вега не смогла пробиться. Созданные человеком пространственно-временные структуры могут, как втягивать в себя всех без разбора, так и отторгать, не принимая тех, для кого не предназначены. Тогда это она, сама Гайва, оказалась в пространственно-временной петле! И тогда это многое объясняло: и внезапно появившийся и растворившийся в воздухе танк, и шедших в незримый бой солдат. Ее догадки и опасения окончательно подтвердились, когда она обратила внимание на доносившийся откуда-то сверху звук мотора и подняла глаза к небу. В нем кружились, стараясь взять друг друга на мушку, два самолета. С земли сквозь ветви деревьев было сложно разобрать, что именно это были за машины, но судя по звуку — тех же времен, что и танк. Выйдя на открытое место, девушка прикрыла глаза от солнца, сиявшего в бездонном голубом небе, в котором ожесточенно боролись за жизнь экипажи двух истребителей. Горячий воздух от их моторов, вырываясь из выхлопных труб, застывал мелкими каплями льдинок на зимнем морозе и сразу же развеивался бушевавшим на высоте ветром.

Вцепившись в штурвал побелевшими от напряжения пальцами, а утомленным взглядом — в изворотливого противника, пилот старался направить свою крылатую машину так, чтобы одновременно и увернуться от чужих пуль, и дать своему пулеметчику шанс изрешетить вражескую броню. Изо всех сил сопротивляясь перегрузкам, граничащим с возможностями машины, он закладывал вираж за виражом, стараясь выйти противнику в хвост. За его спиной на небольшом возвышении сидел напарник, вооруженный двуствольным пулеметом с почти иссякшим запасом патронов, которого едва могло хватить еще на пару заходов. От понимания, что любой выстрел мог стать последним, у него сводило скулы, делая черты его лица настолько суровыми, а взгляд — настолько жестоким, что любой враг, увидь он его в том состоянии, обратился бы в паническое бегство. Но противник не мог видеть его лица и его испепелявшего цель взгляда. Все его мысли и действия были подчинены одной единственной цели — выжить, выйти из этого боя победителем. Но его надеждам не суждено было сбыться. Уже было взятый под прицел самолет, повинуясь своему пилоту, совершил обманный маневр и, вильнув крылом, ушел вниз и в сторону, дав своему пулеметчику возможность прострочить фюзеляж неприятеля от мотора до хвостового оперения. Поймав свою жертву в перекрестье прицельной рамки, Георгий выпустил в ненавистного врага все оставшиеся у него снаряды. Проследив взглядом за падавшим вниз в клубах дыма и огня истребителем, он дотянулся до своего пилота и похлопал его по плечу:

— Молодчина! Давай домой!

— Какое там! — отмахнулся тот. — Смотри! Еще один!

— Уходим! Патронов нет! Слышишь? Нет снарядов!

— За спинкой, вместо аптечки спрятан запас! — перекрикивая рев мотора, пилот дал Георгию понять, что он не намерен бежать с поля боя.

— Да, чтоб тебя! — выругавшись, пулеметчик вернулся на свое место и просунул руку за спинку сиденья.

Вместо легкого ящика аптечки с бинтами и стрептоцидом там был принайтован увесистый жестяной короб с неприкосновенным запасом снарядов. Как раз на такой случай. Вытащив из него конец патронной ленты, Георгий заправил ее в пулемет и захлопнул крышку затвора. Уже приготовившись стрелять, он замер, почувствовав в позвоночнике между лопаток неприятное ощущение пустоты и безысходности, будто то, что он сейчас делает, то в чем он принимает участие, происходило уже много раз, может, даже не один десяток и не одну сотню. Да, он не был отнюдь новобранцем, на его счету было множество боевых вылетов, но сейчас он впервые прибег к запасному варианту, о котором не знало даже командование их эскадрильи. Впервые! Однако от прикосновения к холодной стали патронного ящика по всему его телу пробежало волной ощущение того, что принято называть «дежавю». Каким бы выразительным и емким ни было слово, ни одно из придуманных человеком словосочетаний, даже это французское «уже виденное», не способно передать всю гамму чувств и эмоций, что испытывает человек, который понимает, что уже тысячу раз делал то, что делает впервые в своей жизни. Ни одно слово не способно описать тот страх неизвестности, что возникает, когда человек не может понять и осознать, что есть реальность, и каким на самом деле было прошлое, если сейчас оно происходит и случается прямо перед его глазами, повторяясь в деталях.

Сбросив с себя наваждение, Георгий вцепился в рукоятки орудия и, найдя в прицельном створе приближавшийся самолет, приготовился открыть огонь. В его остекляневших от усталости глазах уже не было ни надежды, ни ярости, — только безысходность. Стекавший ручьями со лба пот застилал его взор. Георгий перестал отличать появлявшиеся от переутомления галлюцинации от действительности. Его мозг разрывало на части от нереальности происходящего. За мгновение до того, как его пальцы были готовы нажать на спусковые крючки, в его голове раздался голос: «Остановись! Ты уже это делал. Ты уже это видел. Ты уже побеждал в этом бою, но так не работает!» Георгий закричал во все горло, обхватив голову руками, пытаясь заглушить звучавший из ниоткуда голос, стараясь отогнать обступавшее его безумие. «Нет, ты не сошел с ума. Ты начинаешь видеть, чувствовать и понимать то, что недоступно сознанию других людей». Но пулеметчик продолжал неистово орать, сдавливая ладонями свои горевшие невыносимой болью виски. «Посмотри на меня!» — раздалось в его голове, и он снова прильнул к прицелу: перед ним был теперь не один самолет, а несколько, будто изображение, как в трубке калейдоскопа, нещадно двоилось в его глазах.

«Где ты?» — беззвучно прошептали его губы.

«Ищи меня там, куда еще не смотрел».

Его голова шла кругом от нереальности и невообразимости происходящего. В его памяти мелькали кадры каждого из шестидесяти четырех тысяч восьмисот пятидесяти трех воздушных боев, повторившихся в этой, созданной нарочно пространственно-временной петле. Они разворачивались в различных вариациях, отличавшихся деталями, но с совершенно идентичным исходом: добив врага, Георгий тянулся за спинку своего сиденья, чтобы перед следующим боем зарядить свое орудие последней лентой патронов. Его взгляд, повинуясь приказу невидимого собеседника, пытался найти точку опоры, но вокруг него сияло куполом только голубое небо, и то тут, то там мелькали полупрозрачные силуэты проекций вражеского истребителя, наслоившихся друг на друга в истончавшейся структуре временной петли. Ее структура начала тлеть и рассыпаться, как только Гайва решилась разорвать этот замкнутый круг после нескольких часов наблюдений за тем, как раз за разом, как по нотам, разыгрывалась одна и та же сцена, не имевшая ни начала, ни конца. Какой виртуозный монтажер смог так завернуть пространство и время, зациклив их на самих себя? Склеить их края, как пленку кинофильма, сделав место склейки таким неприметным и гладким: в момент перезарядки оружия?

Тот, к кому был обращен призыв и взгляд девушки, стоявшей на краю поля, высоко задрав голову, уже не мог ничего разобрать в своем головокружительном полете. Он не мог докричаться до своего пилота, как и прежде поглощенного идеей уничтожить возникшего на его пути врага. Он не мог сосредоточиться на происходящем, его начинало мутить, потому как в постоянных рывках виражей, оставив пулемет, он хотел выглянуть из маленького бортового окошка вниз на землю, — туда, куда еще не смотрел, в надежде увидеть то, что поможет ему выбраться из западни, в которой он очутился. Бескрайнее заснеженное поле, взрытое танками, дымящиеся обгоревшие остовы домов деревни неподалеку, падающие навзничь пехотинцы, погибающие от вражеских пуль, взрывы мин и гранат, ожесточенная борьба за жизнь, — вот то, что он увидел внизу, когда ему предоставилась возможность. И во всей той мясорубке ярким пятном, привлекшим его внимание, вырисовывался силуэт девушки, непоколебимо и спокойно стоявшей на поле, не обращая внимания на свистевшие вокруг нее пули и гремевшие взрывы снарядов. Ее взгляд на доли секунды встретился с обезумевшими глазами Георгия и вместе со знанием истины происходящего придал ему сил, вернув способность действовать осознанно.

«Ты в ловушке времени», — вновь звучал голос в его голове, но теперь он знал, что являлось его источником. — «Но теперь ты знаешь об этом, и она начинает разрушаться». Георгий мог только завороженно наблюдать со стороны за всеми своими боями, проистекавшими перед ним последовательно и, вместе с тем, одновременно. Не спрашивайте меня, как это возможно, но так было. Понимание того, что все это время он был пленником пространственно-временной петли, могло свести его с ума, но голос Гайвы каждый раз возвращал его к действительности: «Мне нужна твоя помощь и согласие. Ты хочешь закончить тот бой?» Мужчина закрыл глаза, чтобы не видеть мелькавшего за бортом самолета расползавшегося по швам мира.

«Да», — еле слышно проговорил он.

«Я могу помочь тебе увидеть то место в этой петле, где она замыкается, но разорвать ее — только в твоих силах».

«Зачем ты помогаешь мне?» — Георгий задал вопрос голосу молодой девушки в своей голове.

«Не время задавать вопросы. Так надо. Делай!»

Георгий отстранился от маленького круглого окошка и потянулся к своему месту, но там он к своему удивлению обнаружил никого иного, как самого себя, — одну из множества своих собственных проекций, проявившуюся из спутанных друг с другом петель. Пока он пытался завладеть пулеметом, другая его часть, сжав рукоятки, с ожесточенным лицом, полным ненависти и страха, отстреливалась от кружившего рядом врага. Его проекции двоились и троились в его глазах, и, как он ни старался отстранить их, его руки проходили сквозь едва ощутимое уплотнение воздуха его собственного, но чужого тела, не оказывая на них никакого воздействия. Схватившись за нож, он попытался прервать свое собственное сопротивление, уничтожив часть себя, но его острое лезвие проходило вдоль нитей и волокон ставшей осязаемой петли, не причиняя никому вреда. Георгий чувствовал, что сам начинает растворяться и исчезать из той реальности, в которой его действия не были прописаны задуманным кем-то сценарием. Отбросив исчезнувший в темноте клинок, Георгий порывисто выдохнул и, зажмурившись, вполз на свое место. Он почувствовал, как все его отслоившиеся части, как к магниту устремились в него, соединяясь с ним и делая его руки неподъемными. Вернувшись в предусмотренный проектировщиком петли сценарий, он вновь схватился за орудие. Преодолевая сопротивление, стремившееся уничтожить ту часть его сознания, что начинала бороться за выход из ловушки, Георгий с усилием перевел дуло пулемета в сторону от самолета противника и одной продолжительной очередью разрядил все патроны. Не зная, чего ожидать, он потянулся за спинку сиденья, но там не было ничего, кроме пустоты. Вдруг через заиндевевшее стекло своей кабинки он увидел, как прямо на него через снежную мглу надвигался, разрывая воздух лопастями своего винта, вражеский самолет. У него не было ни времени, ни сил, чтобы испугаться, но на какое-то мгновение в его мысли закралось сомнение: а вдруг этот внутренний голос — это всего лишь выдумка, плод его собственного воображения и уставшего мозга, мираж, галлюцинация или, что еще хуже, — воздействие врага, хитроумная пропаганда, цель которой — заставить его сдаться, сложить оружие, покинуть поле боя. Все эти мысли едва успели пролететь в его голове, как двигатель его самолета был изрешечен пулями. Очутившись в тишине заглохшего мотора, заполненной запахом льющегося из пробитых баков керосина, он силился понять, зачем он выпустил в воздух всю обойму. Проскользнув в переднюю часть кабины, он дотронулся до плеча пилота. Хлеставшая из разорванного горла кровь ясно давала понять: ему уже не помочь. Дотянувшись до штурвала, Георгий потянул его на себя, стараясь плавно выровнять машину, начинавшую сваливаться в пике. Высматривая подходящее для посадки место сквозь испещренное сетью мелких трещин стекло и валивший из моторного отсека едкий дым, он вновь отчетливо и ясно увидел на границе поля и леса силуэт девушки. Она изо всех сил удерживала с ним ментальную связь, чтобы довести его до окончательного выхода из ловушки, в которой он очутился, и не дать ей возможность снова схлопнуться.

Она видела, как исчезали и растворялись мелькавшие среди деревьев силуэты солдат, уходя по разъединившимся нитям полотна времени, пройдя насквозь через терявшую свою силу и власть над их душами западню. Закрыв глаза и подняв верх широко раскрытые руки, она держала в своих пальцах тонкие нити их судеб, сплетенных воедино, стараясь, как можно бережнее распутать и разъединить их, выудив из хитросплетений спирали времени. Она чувствовала и видела, как многие из тех, кого она высвобождала, умирали в бою, но некоторые возвращались домой в том же времени и месте, в котором им не посчастливилось исчезнуть из реальности, «пропасть без вести». Она видела и различала, как в этом клубке переплетенных жизней и судеб ярким светом выделялась одна нить, при прикосновении к которой, по всему ее телу пробегал импульс, ставший знакомым за годы работы и обучения в конторе. Будто это Нить Жизни кого-то, кто давно ей знаком. Подцепив ее кончиками пальцев, Гайва стала вытягивать ее из этого клубка. Виток за витком, понимая с каждым своим движением, что именно эта нить и есть та основа, на которую намотались все последующие петли. Именно эта Нить Жизни была целью того мага, что создал для нее эту ловушку. Чем-то этот человек был значим для дальнейшего хода истории. Вот только чем? Через некоторое время, будто ведомый той нитью, что Гайва все быстрее и быстрее, выпрямляя, пропускала через свои руки, прямо к ней из темноты вышел весь испачканный сажей и грязью боец. В его глазах было невозможно что-либо прочитать: только опустошение и отчаяние. Увидев девушку, он остановился и окинул ее блуждающим взглядом. Он уже очень давно не видел ничего иного, кроме норовившего оборвать его жизнь врага. Он вообще не жил последние тридцать, или может, сорок, пятьдесят лет, потеряв счет времени в этой постоянной борьбе за иллюзорную победу. Он был мертв все это время, но теперь он знал, кто вернул его к жизни, и узнал ее сразу же, будто уже видел ее когда-то: в прошлом, или может быть, в будущем, — с этими петлями никогда невозможно сказать наверняка. Кивнув Гайве в знак приветствия и признательности, Георгий прошел мимо нее, с каждым шагом превращаясь в полупрозрачную тень, исчезавшую за деревьями, возвращаясь в то время, из которого исчез, попавшись на приманку, созданную специально для таких, как он, не приемлющих иного результата, кроме победы.

Высвободившись из плена пространственно-временной петли, ему еще предстояло отчитаться перед командованием: и про весь боезапас, истраченный впустую, и про то, как ему удалось выжить, а пилоту — нет, и множество, множество других вопросов под пристальным взглядом какого-нибудь особиста, на которые можно было либо отвечать только правду, либо молчать. И в том и в другом случае, лучшее, что могло его ждать, — это батальон смертников, отправляемый на самые опасные участки фронта, а худшее — расстрел за дезертирство. Но пока он не думал об этом. Он шел по перепаханному взрывами снарядов, выжженному дотла полю, возвращаясь к своим, потому как даже смерть, если таковым будет решение его командования, будет для него лишь тем мгновением отдыха, о котором он уже не смел и мечтать. Он не знал и даже не догадывался, что освобождение из незримого плена и маячившая впереди казнь, — это только самое начало его истинного Пути. Ему посчастливилось остаться молодым двадцатилетним юношей, но пережитые события во временной петле, растянувшиеся на несколько десятков лет, оставили в его сознании неизгладимый след. И уже тогда во взгляде шедшего по разбитым войной дорогам мужчины можно было увидеть потрепанного жизнью старца. С тех пор никто не мог с уверенностью сказать, сколько ему лет, но впрочем, он и сам этого не знал.

Встретив недобрым взглядом и словом, его под дулами карабинов препроводили на допрос к тем, кто со всей самоотверженностью следил за выполнением приказа, делавшего невозможным любое отступление. По их мнению, он должен был либо умереть, либо увести с собой в могилу и врага. И то, что он вернулся, пройдя через невозможное, было для них предательством. Они не могли знать, через что ему пришлось пройти, чтобы выбраться из той передряги. Если, конечно, они сами не принимали участия в создании подобных ловушек. Как знать, как знать…

Не знала о том, на какую судьбу обрекла того, кого спасла, и Гайва. Будучи поглощенной работой, она не заметила, как пролетели сутки. Наконец, она обессиленно опустилась в рыхлый нетронутый снег рядом со свернувшейся в клубок у ее ног овчаркой. Все последующие дни похода прошли для нее, как в тумане. Она шла по ведшим ее нитям, распутывая все новые и новые временные петли, разглаживая и выравнивая неровности и складки пространственно-временного континуума. Эти нити и потоки шли через нее, и она видела, проводя их через себя, как расплетаются, возвращаясь на свои места, жизни тех, кого принято называть «без вести пропавшими». Однако, мало кому из них было суждено вернуться к своим семьям, — для них не осталось места в новой, уже сформировавшейся без них реальности. Но лучше умереть, чтобы иметь возможность родиться вновь, чем пребывать в плену больного воображения того, кто создал эти множества временных карманов, без единого шанса даже покончить с собой.

Гайва слушала их голоса, что проносились мимо нее обрывками фраз и исчезали вдали, не успев поведать истории своих жизней. Однако за ними фоном постоянно звучал неизменный голос. Он сопровождал ее постоянно, звучал вокруг нее, стараясь достучаться до ее сознания, поглощенного решением запутанной головоломки. Это был голос леса, уставшего от налипшей на него серой вязкой дряни; уставшего, как старый бродячий пес — от слежавшейся громоздкими колтунами шерсти. Получив шанс на освобождение и очищение, увидев и почувствовав того, в чьих силах было разрушить наложенное на него проклятие, лес и все его духи, от мала до велика, звали Гайву. Они все звали ее к тому месту, где сплетавшиеся между собой пространственно-временные петли сосредоточились в центральный узел нервных окончаний. То место, где можно было одним движением разрубить, разрушить и развеять по ветру все водовороты времени разом.

Голос леса звучал во всем, что окружало девушку: он был в стволах деревьев и в их кронах, в пышном снеге и в скрывавшихся под ним гранитными валунами. Его словами переговаривались птицы на украшенных тяжелыми гроздьями ягод ветках рябины. Даже бездонное голубое небо вторило эхом его голосу. Он сопровождал девушку, наделяя силами, необходимыми, чтобы продолжать идти вперед, ведь она не ела и не спала уже несколько дней, находясь в постоянном круговороте энергетических потоков.

У каждого леса есть сердце, прислушавшись к которому, можно ощутить и почувствовать ритм его жизни и движения. Можно увидеть всю его историю, начиная с тех времен, когда он был единой структурой, в которой господствовала чистая магия Планеты. Увидеть, как его отделенные друг от друга части были вынуждены обзавестись собственными сердцами — малыми подобиями первоначального, уничтоженного уже неизвестно кем и неизвестно когда, Сердца. Как части цельной души, они откололись друг от друга, сохранив в себе при этом их общую память. Те участки планомерно уничтожавшегося леса, которым не удалось сформировать свое собственное сердце, быстро увядали и истлевали, превращаясь в заваленные буреломом болота и топи. Но у этого леса сердце было. Оно жило в тихой надежде, что однажды найдется тот, кто услышит его биение. Именно его — сердца — голос вел сейчас Гайву через занесенные снегом перелески и густые ельники, в которые с трудом проникал солнечный свет. Выйдя из сумрака вечернего леса на открытое пространство, начинавшееся за отвесно уходившей вниз каменной стеной обрыва, она увидела лишь расстилавшуюся перед ней непроглядную пелену облаков. Ей нужно туда. Она нужна там. Ее зовут.

Спустившись по обледеневшим выступам серого камня, Гайва прикоснулась к густому туману, окутавшему ее с несвойственной даже живому существу заботой и любовью. Не каждого путника, попавшего в его обволакивающие объятия, ждал такой же радушный прием, но к счастью мало кто отваживался углубиться в эту мглу настолько, чтобы потерять из вида очертания прибрежных скал. В глубине этого тумана, сквозь который Гайва шла по припорошенной снегом глади толстого прозрачного льда, таился безлюдный остров, единственными жителями которого были чайки. От тишины, повисшей вокруг, закладывало уши, и звук ее шагов, запутавшийся в плотной, как вата, пелене, не был слышен даже ей самой. Не ощущая времени, девушка шла с закрытыми глазами по поверхности замерзшего озера, полагаясь исключительно на свои внутренние ощущения. На то, что обычные люди называют интуицией. Но это была не интуиция, это было знание. И, ведомая этим знанием, перебравшись через нагромождение сбитых ветром торосов, Гайва вышла на узкую полосу прибрежной гальки. Завихрения потоков энергии на этом острове заставляли не только траву и деревья расти по направлению их неосязаемого движения, но и будто сам камень, когда-то давно извергаясь расплавленной лавой на поверхность земли, застывал в форме сходившихся на вершине острова спиралей. По образованным ими ступеням девушка поднялась на самый верх, оставив внизу расстилавшийся по ледяной глади туман. Она поднялась над верхушками карликовых северных сосен, оказавшись на парившем в густом воздухе клочке суши. Это здесь. Самое сердце леса. Сердце окутанного его хвойным мехом озера. Замершее в невесомости между бесконечной синевой неба и скрытыми от глаз водными глубинами, между сушей и водой, между небом и землей, оно ждало того момента, когда его наконец услышат и смогут выполнить его просьбу, освободить от сковавшей его паутины временных петель, мешающих жить и развиваться.

Почувствовав в себе движение потоков окружавших ее стихий воды, воздуха, земли и огня, она склонилась над серым гранитом, вглядываясь в его холодные, но полные жизни недра. Проникнув в них своим ножом, стараясь не повредить естественную природную структуру камня, Гайва нащупала и подцепила на лезвие плотный узел переплетений тягучих нитей, с которого, как раковая опухоль, гроздьями свисали многочисленные петли времени. Подтягивая его ближе к поверхности, Гайва сосредотачивала в себе силы для того, чтобы совершить финальный рывок. Убедившись в том, что ни в одной из пространственно-временных петель не осталось заблудившихся и потерявшихся душ, она резким распарывающим движением вскинула нож острием к небу, прочертив в воздухе сверкающую, прямую, как стрела, линию. Раскрывшееся за этим тонким, но затрагивающим все уровни мироздания, проходом ни чем не заполненное пространство, как вакуумом втянуло в себя чужеродные и чуждые этому миру структуры пространственно-временных петель. Они проносились мимо Гайвы, подымая физически ощутимый ветер, презрительно кидая ей в лицо комья снега и клочья тумана, но она не оставила им своим заклинанием выбора. Неумолимая сила, призванная и направленная в согласии с природой и стихиями, уносила прочь из этого мира созданные во времена магической войны ловушки, забирая их навсегда в пространства мира сопредельного. Сияющие ярким светом створки прохода, раскрывшегося от земли до самого неба, вспыхнули напоследок голубовато-сиреневым пламенем и схлопнулись с оглушительным грохотом, уничтожив любую возможность кому-либо из живущих, будь то случайные прохожие, или ищущие приключений на свою голову маги, угодить в замкнутые контуры ловушек.

Любой мир, в котором нет живых и, тем более, разумных существ, обречен на деградацию и постепенное саморазрушение. И тот мир, созданный Гайвой из остатков энергетических ловушек, предварительно очищенных от частей всех заблудших путников и воинов, тоже со временем истлеет и исчезнет окончательно. Отрезав ножом все нити, по которым можно было бы восстановить связь миров — только что созданного, обреченного на погибель, и того, что стал на один шаг ближе к возрождению, избавившись от малой, но весомой части отягощавших его структур, Гайва, наконец, смогла выйти из транса и, спрятав в ножны клинок, оглядеться по сторонам.

— Так-так… Георгий, как тебя по батюшке-то? — покачивая кожаным сапогом в полумраке пустой комнате, поинтересовался облокотившийся на край стола офицер, и, пролистав папку с делом пилота в самое начало, продолжил. — Константинович. Георгий Константинович… Что-то знакомое… Вот скажи мне, где я мог тебя видеть?

— Нигде. — Отвернулся к небольшому зарешеченному окну Георгий.

— Ну, нигде, так нигде. Что делать-то с тобой будем?

— Вы сможете придумать что-то пострашнее того, что я уже пережил?

— Это ты — про ту писанину, что ты развел в своем рапорте? Да, за одно только это издевательство над здравым смыслом тебя следовало бы расстрелять на месте!

— Мне не о чем с тобой разговаривать. — Холодный и безразличный взгляд Георгия не выражал ни страха, ни испуга, ни злобы. Только спокойная уверенность в близком конце.

— Что это за бред?! — распалялся офицер, переходя на крик. Он и сам не понимал, что его так злило в очередном дезертире, но он уже не мог остановиться. Зачастую, именно такая реакция необузданного гнева и ярости свойственна любому, кто не готов увидеть истину, проявленную для единиц и скрытую от большинства. — Какие еще призраки? Что за аномальная зона!? И о каких петлях ты все время твердишь? Знаешь, на что это больше всего похоже?

— На что же? — Георгий безучастно разглядывал летавших за окном сизых голубей.

— На неумелую попытку скрыть вражескую диверсионную деятельность! — Офицер не сдержался, ударив кулаком по столу. — Говори! На кого ты работаешь!

— Я не понимаю, о чем ты.

— Все ты понимаешь! Кто подговорил тебя? Кому ты продался, фашистская сволочь!? — мужчина шипел, кипя от ярости.

— Я уже все сказал.

Схватив нож, висевший на поясе, офицер прижал руку жертвы допроса к дереву столешницы и вонзил в нее холодный бесчувственный металл, вспоров кожу и плоть между костями кисти. Но Георгий уже не чувствовал боли: после нескольких дней жесточайших пыток ему было уже все безразлично. У тех нелюдей, что готовы в каждом видеть врага народа, неуемная фантазия на пытки: от известных еще в годы инквизиции раскаленных щипцов до обычных межкомнатных дверей, в которых очень удобно дробить пальцы.

— Отставить, офицер! — раздался спокойный мужской голос со стороны до боли знакомой Георгию двери в комнату.

— Есть, товарищ полковник. — Недовольно ответил тот.

— Выйти! — скомандовал статный, преклонных лет мужчина в кителе с неизвестными Георгию знаками отличия.

— Пронин Георгий Константинович? — осведомился полковник, когда взбешенный его вмешательством офицер скрылся за дверью.

Облизнув пересохшие от обезвоживания губы, летчик неохотно кивнул.

— Что же это за методы такие? — будто сам себя спросил старший по званию, со скрипом выдернув нож из испещренной трещинами поверхности стола, освободив истекавшую кровью руку. — Где они только берут этих радетелей за честь Родины. Мерзость какая!

Он передал Георгию свой платок, чтобы тот смог зажать кровоточившую рану, и, отбросив железку в сторону, продолжил:

— Ты прости его, если сможешь, эту крысу канцелярскую. Сосунки они все. Только от мамкиной титьки отняли, а все туда же… Не испытал он ни боли, ни страха, ни крови. Ни смерти тех, с кем воевал бок о бок, не видал.

— Так что же вы при себе таких паскуд держите? — сквозь зубы процедил Георгий.

— Всем все воздастся. Рано или поздно. Так или иначе. Об этом можешь не переживать. Переживай лучше о себе.

Георгий вжался в стул, прибитый к полу, поняв, что этот человек пришел отнюдь не для того, чтобы вызволить его из заключения и избавить от пыток.

— Я внимательно прочитал твой рапорт. — Полковник многозначительно посмотрел на лежавшую на краю стола папку. — И у меня есть несколько вопросов. Нестыковки, которые я хотел бы уточнить у тебя лично.

— Я уже все сказал тому мерзавцу, что сейчас стоит за дверью и пытается подглядывать.

— Ты можешь видеть сквозь стены? — хмыкнул мужчина.

— Это мое предположение.

— Что же, проверим. — Ответил тот одними губами.

Взяв со стола карандаш, полковник стал вальяжно прогуливаться по комнате и, подойдя вдоль стены к двери, с размаху вогнал писчий инструмент в прорезь дверного замка. За стеной кто-то резко вскрикнул и упал на пол. Осмотрев окровавленный сломанный грифель карандаша, полковник продолжил разговор таким же спокойным тоном, как и прежде.

— Всем все воздается. Рано или поздно. Так или иначе. Не подглядывал, но подслушивал, и скорее всего это был висок. Посмотрим?

С этими словами он распахнул дверь и, увидев бившегося в конвульсиях человека с расползавшимся по щеке и голове кровоизлиянием, крикнул в пустоту коридора:

— Кто-нибудь! Заберите уже тело! Как видишь, наши методы жестоки, но справедливы. Надеюсь, ты не печалишься о смерти этого засранца?

Георгий отрицательно покачал головой.

— Так вот, — выдержав минутную паузу, продолжил полковник, — у тебя есть ровно два выхода. Первый: ты показываешь мне то, что не написано в рапорте. Второй… ну а второй, ты только что имел счастье наблюдать.

— Я уже все сказал!

— Именно поэтому я использовал другое слово.

— Показать? Но как? Мы же не поедем туда? Да я уже и не вспомню, где именно это происходило!

— Этого не требуется. — Полковник, несмотря на преклонный возраст, одним движением оказался за спиной у Георгия и, схватив за подбородок, запрокинул его голову назад, оборвав любые попытки сопротивляться. — Не рыпайся!

Второй рукой он обхватил его голову так, что указательный и безымянный пальцы плотно закрыли веки Георгию, вдавив глазные яблоки. Средний палец, изогнувшись, вонзился в центр лба, а большой — лег на самое его темечко. Откинув неуверенные попытки сознания Георгия сопротивляться, он проник своей, ставшей неосязаемой, рукой в самые глубины его памяти. Перебирая пальцами позвонок за позвонком, он скользил своим мысленным взором по позвоночнику молодого человека, игнорируя очевидные воспоминания, бывшие частью морока временной петли. Ему нужны были истинные воспоминания, истинная картина происходивших событий. Спускаясь, словно по ступеням, в глубину подсознания своего подопытного, он искал дверь, что еще наверняка не успела закрыться. Даже если это и так, то он все равно ее откроет. На это просто потребуется чуть больше времени и сил. Не его собственных, разумеется, — сил Георгия. Пусть даже это будут его последние силы.

Он шел сквозь пустоту на звук, на запах, по ощущениям и, сделав резкое движение в сторону, успел подцепить своими жилистыми пальцами неслышно смыкавшиеся створки двери. Заблудиться в чужом подсознании — хуже, чем в своем собственном, тем более, если это подсознание настолько травмировано и изуродовано. Припомнив все, что он успел почерпнуть к этому времени о подобных случаях в книгах библиотеки, он широко распахнул дверь, и его лицо обдало морозным воздухом со снежной крошкой.

Она не видела, как вернулась домой. Дождавшись в обозначенном месте приехавшую за ней машину, она без памяти упала на пассажирское сиденье. А утром следующего дня она вновь была в конторе. Гайва шла по коридору к кабинету руководства, чтобы предоставить отчет о выполненном задании.

Молча просмотрев положенный перед ним на стол листок с кратким тезисным описанием событий, Наставник так же, не говоря ни слова, открыл запертый на ключ ящик под столешницей и извлек из него потрепанную временем папку пожелтевших бумаг. Порывшись в них, он передал Гайве соединенные массивной скрепкой листы.

В неровном прыгающем почерке можно было увидеть явное физическое и психическое истощение автора этих строк, но в том, что было в них отражено, Гайва в подробностях увидела события минувшего дня.

— Кто это написал? — Гайва в удивлении подняла глаза на своего Наставника.

— Один из моих Учителей. Почти полвека назад. И найти тебя — было его просьбой перед тем, как он исчез.

— Исчез? Но как?

— Никто не знает, и мало кто догадывается. Георгий Константинович не вернулся с задания. Но ни я, ни кто бы то ни было другой не видят его среди мертвых. Либо он решил отойти от дел и искусно замел свои следы, либо он попал в серьезную передрягу и не может ни уйти из тела, ни вернуться к жизни.

— Ни жив, ни мертв, — задумалась Гайва, — как в легендах.

— Да, только это не легенда и не сказка. Скорее всего, его судьба нашла его спустя время, ведь ты вернула его из временной петли в ту реальность, в которой для него уже практически не оставалось места.

— И что же? Его вообще кто-нибудь искал?

— Время было жестокое, военное. У него практически не было родственников. От семьи его заставили отказаться. Задание было секретное… в общем, темная это история. Может быть, когда-нибудь мы и узнаем, что произошло на самом деле.

«Скорее! Сюда!» — их разговор был прерван истошными криками из коридора. В его дальнем конце из распахнутой настежь толстенной свинцовой двери шестеро молодых парней пытались вытащить бьющегося в конвульсиях мужчину. Их непрерывно тошнило, а из носа и ушей текла кровь. Те, кто был еще в силах, тянули его наружу за истлевавшую на глазах одежду. Наставник сразу же бросился к ним на помощь, приказав Гайве сидеть в кабинете и не высовываться. Подбежав к лежавшему без сознания человеку, он увидел, что тот судорожно сжимал в руке какой-то предмет из побагровевшего от времени металла, похожий на витиеватый скипетр, и отбросил его обратно в комнату. Одним движением выдернув с порога бесчувственное тело, ставшее в разы легче без своей былой ноши, он тотчас же захлопнул непроницаемую для большинства известных излучений дверь лаборатории.

— Врача! Быстро! — крикнул он в бесконечность коридора, пытаясь нащупать обожженными артефактом пальцами пульс на шее бедолаги. — Кто пустил его туда!? Это же, мать вашу, скипетр из скифской гробницы, пролежавший там черт знает сколько, может даже с предыдущей цивилизации! Никто не знает, как именно он работает!

— По крайней мере, теперь мы знаем, что без защиты к нему лучше не приближаться. — Прозвучал рядом с ним спокойный и безразличный голос. — Это был мой приказ.

— Да кто ты такой, чтобы здесь командовать? Девятый отдел не подчиняется никому, кроме…

— Вот я как раз из тех, кто «кроме». — Хитро прищурил глаз незнакомец. — И я вам приказываю. Сделайте так, чтобы его можно было использовать на благо нашей великой Родины. Приказ понятен?

— Предельно. — Огрызнулся Наставник Гайвы и, потирая горевшие от ожога пальцы, направился к своему кабинету, чуть не сбив с ног спешивших к раненному санитаров.

Втолкнув вовнутрь девушку, старательно прислушивавшуюся к происходившему в коридоре, он захлопнул за собой дверь и запер ее на ключ.

— Что случилось? — поинтересовалась Гайва, на что он недовольно промолчал. Однако через некоторое время, внимательно вглядываясь в открывавшийся за окном вид городских крыш, ответил:

— Нас в очередной раз ставят в позу прачки, вынуждая делать то, что противоречит естественному ходу событий. В первую очередь, нарушая баланс энергий и их обмен между мирами, не говоря уже о том, что цели, которые они преследуют, отнюдь не мирные.

— Что же они хотят?

— Этого тебе никто не скажет. Да что, ты на заданиях никогда не была? «Пойди туда, не знаю куда. Найди то, не знаю что». И так всегда. Конкретно в этом случае они хотят, чтобы мы активизировали древний артефакт и каким-то образом настроили его так, чтобы он полностью подчинялся их воле.

— Как же такое возможно!?

— С такими древними структурами можно только уважительно взаимодействовать с пониманием разницы уровней нашего развития. И ни в коем случае нельзя использовать вслепую.

Их прервал робкий стук в дверь.

— Тихо! Не хочу, чтобы сейчас тебя здесь видели. Кто бы это ни был. — Шепотом предупредил он Гайву, и они застыли в ожидании.

Через минуту в ящик для корреспонденции на двери плавно опустился узкий запечатанный конверт, и в коридоре послышались удалявшиеся шаги курьера. Стараясь не издавать звуков, Наставник подошел к двери и извлек из ящика письмо. Вскрыв конверт и ознакомившись с содержимым, он еле слышно выругался и бросил документ на стол.

— Приплыли! — ответил он на заинтересованный взгляд Гайвы. — Они ищут того, кто сможет совладать с этим артефактом. Учитывая, что больше чем у половины тех, кто доставлял его сюда и контактировал с ним до того, как его додумались экранировать, прослеживаются признаки той или иной формы отравления, это чистое самоубийство!

— Как же они планируют найти того, кто…

— Нам лучше закончить этот разговор. — Наставник сурово прервал ее. — Свободна!

Удивившись несвойственной для него резкой смене настроения, Гайва вышла из кабинета, а мужчина, перечитав листок еще раз, с досадой скомкал его и швырнул в стоявшую в углу корзину. В его памяти проявлялись события его юности, когда он сам, будучи самонадеянным юнцом, ушел из родной деревни, чтобы в свои неполные шестнадцать погибнуть от вражеской пули на фронте Второй Мировой. Это было лучше голодной смерти в оставленной на произвол судьбы глубинке. Надеясь прихватить с собой на тот свет пару десятков вражеских солдат, он, соврав, что ему уже было восемнадцать, записался добровольцем.

Воспоминания уносили его вдаль, туда, где в узком промежутке между нависшими над городом тучами и горизонтом проглядывало закатное солнце. Такое яркое и вселяющее надежду на новый восход. Которого так не хватало тогда, когда он, ослушавшись приказа командира, рискуя жизнью, прокрался незамеченным в стан врага и, перерезав всех до единого, расчистил отряду путь из окружения. Когда они вернулись к своим, он не мог вспомнить деталей той ночи. Им будто овладело неистовство. Вселившийся в него берсерк рвал и метал все, что стояло у него на пути. Позже он уже понимал, что спавшие в нем до поры магические способности дали тогда о себе знать, пробужденные непреодолимым желанием жить, наделив его недюжинной силой, подняв на поверхность забытые когда-то знания и навыки боевой магии. Первым от его руки пал дозорный, который почему-то принял его за безобидную лесную зверушку. Позаимствовав его окровавленную от перерезанного горла форму, он незаметной тенью в темноте ноябрьской ночи безжалостно уничтожил всех, кто преграждал ему путь к свободе. Вернувшись на свою позицию, он, не отдавая себе отчета, накрыл всех своих сослуживцев незримым куполом ментальной защиты и практически вслепую провел их по узкой тропинке между вглядывавшимися в темноту солдатами врага.

Этот случай не мог остаться без внимания, и уже через несколько дней его вызвали в центр. Существовавшая еще во времена царей и императоров магическая спецслужба, только начинавшая формироваться как существующий и ныне Девятый отдел, плотно взялась за расследование этого дела. Пройдя суровые тестирования на наличие магических способностей и не менее жесткое обучение, он вернулся на поля боевых действий, но отнюдь не тех, что описаны в исторических хрониках. Он с головой окунулся в пространство так называемой Магической Войны, той, что и определяла в конечном итоге физически проявленный результат: победу или поражение.

Методы проверки и обучения в реалиях войны в полной мере соответствуют жестокости эпохи, но они не идут ни в какое сравнение с тем, на что способно воображение магов в относительно мирное время. Будучи подкрепленными техническими новшествами и передовыми технологиями, такие тесты могли не только лишить жизни испытуемого, но и искалечить его, как физически, так и морально, и даже уничтожить душу, вывернуть ее наизнанку, расщепив ее структуру на атомы, превратив в пыль. И Наставник предчувствовал, что руководство подготовило для своих подчиненных, особенно тех, кто был завербован уже в послевоенное время, нечто, поражающее своей безжалостностью и цинизмом по отношению к любому живому существу. На его плечи, как наставника таких новобранцев, легло тяжелое бремя. В его руках были жизни тех, кого он много лет обучал всему, что знал и умел сам, всему, к чему сам пришел путем проб и ошибок, чтобы они их уже не повторяли. Он видел в них не расходный материал и пушечное мясо, как того требовали негласные правила, а живых людей, имевших право на собственное счастье и, в конце концов, на право выбора. Относясь к каждому ученику, как к своему ребенку, он бы себе не простил, если бы кто-то из них пал жертвой глупости и недальновидности тех, кому они были вынуждены подчиняться.

Единственное, чем Наставник мог помочь Гайве, — порекомендовать ей воздержаться от тяжелой, плохо усваиваемой пищи и практиковать медитацию выхода из тела чаще, чем обычно; постараться перестать чувствовать себя, как материальный объект, и, уходя в пространства нефизической реальности все дальше и дальше, научиться возвращаться к жизни, независимо от обстоятельств. Большего он не мог ей сказать. Не имел права.