Верочка

Первым в сознание проник запах. Аромат мокрого старого дерева с еще угадываемым ароматом сосновой смолы, не до конца забитым запахом влажной пыли. Куликов ощутил под своей щекой лужу воды и гладкую доску пола. Издалека, из-за многих тысяч километров донеслось:

— Живой! Гляди, матушка Вера Дмитриевна, живой! Эвон щечкой дергает. Ты, Семен, с шайкой погодь. Убери шайку-то! Итак вон сырости развели… Иди, иди уже! Ох, олух… Прости, Господи!

Куликов попробовал открыть глаза. Вернее один глаз, тот, что сверху. Не получилось… Руки тоже не слушались… Впрочем, они могли быть связаны. А вот ноги… Ноги были свободны, но… тоже плохо подчинялись.

— Во-о-т! И ножками засучил вашбродь! Ну-ка, Семен, подсоби…

Сверху раздалось какое-то надсадное мычание вперемежку с хриплым кашлем. Куликов почувствовал, как огромные ладони вздернули его за подмышки. Через секунды он уже сидел на полу, привалившись спиной к какому-то ящику, или сундуку. Левый глаз так и не открывался, но правый удалось разлепить.

Куликов увидел довольно большую комнату, судя по всему, все в том же доме. У стен стояли массивные широкие лавки, между ними — кустарно сработанный буфет с витражными дверками и белыми кружевными салфетками. На стенах — лубочные картинки в желтоватой гамме и что-то вроде большого календаря в том же стиле.

У невеликого окна стоял крепкий стол под кремовой скатертью. За столом, на стуле с гнутой спинкой, нога за ногу сидела девушка со скучающим лицом. Куликова поразила правильность этого лица, его академическая красота. Несколько странно выглядели глаза, настоящие бесовские, искрящиеся изумрудом, больше подходящие… Куликов даже не смог объяснить себе, кому могли бы принадлежать такие глаза.

Чувствовалось, что девушка, почти девочка, была очень молода, но, в то же время, всеми силами пыталась казаться старше, взрослее. Этому несколько способствовал наряд красавицы, более чем странный. На черные кавалерийские галифе были натянуты бутылочно-ровные хромовые сапожки, сработанные явно на заказ. Над галифе виднелась белоснежная блузка с кружевным воротничком, перехваченным вместо галстука черным шнурком. Сверху имелся изящный приталенный короткий жакет в серо-черную клетку. Густые, очень темные волосы в форме «каре» венчала кепка той же расцветки, что и жакет, большая, с ушами, той модели, что предпочитал незабвенный инспектор Лестрейд из отечественного сериала о Шерлоке Холмсе. Руки обтягивали перчатки жемчужно-серой лайки. В руках девочка лениво крутила крохотный пистолет. В другое время и в другом месте Куликов принял бы его за зажигалку. Но сейчас…

Рядом со столом, слегка изогнувшись в услужливой позе, стоял коварный дед-пасечник.

— Вот, матушка Вера Дмитриевна, от такой вот сегодня улов. Цельный капитан, правда, с погонами штабса… так что нам погоны? Был бы человек хороший…

— Вы кто? — Голос у девочки был низкий, с чуть заметной нарочитой хрипотцой. — Почему вы здесь? Почему один? Без оружия…

— Столько… вопросов… — язык с трудом ворочался во рту, задевая осколки зубов и царапаясь до крови.

— А я не спешу, — успокоила Вера Дмитриевна, — время есть. Пока.

Куликов не видел смысла изображать партизана на допросе. В конце концов, в ходе беседы должно хоть что-то проясниться.

— Куликов Сергей Николаевич…

— Ну, это понятно. Это здесь написано… Старший участковый инспектор и так далее. А вот что такое РОВД?

— Районный отдел внутренних дел…

— Ага… А район, стало быть, Центральный? Что-то в первый раз такое… Понавыдумывали новшеств… Названия, должности… Конечно, революция… и все такое…

Она щелкнула пальцами.

Куликову не было видно с его места поверхности стола, только вдруг возник над столом, после щелчка девчонки, цветастый картонный прямоугольник.

Девочка, не расставаясь со скучающе-кислой физиономией, вытащила из-под картонки длинную папиросу.

— Курите?

— Нет, благодарю…

— А я вот, балуюсь… иногда.

«То-то и оно, что в твоем возрасте только балуются» — подумал Куликов.

Пистолетик-таки оказался зажигалкой, что немало успокоило участкового. Он уже не вздрагивал каждый раз, когда девочка, забавляясь, роняла игрушку на стол.

Она затянулась и выпустила вверх тонкую струю дыма, проследила, когда сизое облачко растает, и только потом обратила внимание на пленника.

— Ну, так кто же вы все-таки, мон ами? Мандат… — она брезгливо, двумя пальцами приподняла со стола красную книжицу и уронила ее тут же. — Мандат — это хорошо. Вот только в наше развеселое время столько их развелось. Каждый, кому не лень, мастерит в свое удовольствие… Некоторые вон даже ассигнации свои вводят. Именные, так сказать. Мне вон тоже предлагали… Да только что, дура я, что ли?

Где-то захихикал подлый дед-пасечник. Угодливо-гаденько так…

Девочка вновь затянулась, но в этот раз мастерски пустила дым кольцами. Вдруг, резко обернувшись к участковому, заорала на него:

— Кто послал, сука?! Кто?!

Куликов, видимо, должен был испугаться от такой смены эмоций, однако, он только утвердился в мысли, что имеет дело с ребенком-психопатом. Поэтому он как можно спокойнее, но, в то же время, строго произнес:

— Девочка, а тебя никто никогда не учил, как разговаривать со старшими? Или родители задницу мало пороли? Или…

Только что в руках у нее ничего, кроме папиросы, не было, и вдруг, откуда ни возьмись, появился здоровенный револьвер. Самого, что ни на есть всамделишного облика. Молча она навела его на участкового. Куликова прошиб холодный пот. Психопатка! Он зажмурился, как только загрохотали выстрелы. Почти в упор! Все шесть пуль мерзавка вогнала в сундук, расположив их вокруг куликовской головы. Когда понял, что стрельбы больше не будет — открыл глаза. Комнату заволакивал белесый вонючий дым. Мерзкий пасечник трясся от беззвучного смеха.

— Ой, матушка, Вера Дмитриевна! Ой, уморила! Что, вашбродь, спужалси?

— Изыди, — процедила сквозь зубы Вера, — нет, стой. Скажи Семену, пусть капитана в погреб определит. Не досуг мне беседы беседовать…

Она картинно зевнула.

Конец ознакомительного фрагмента.