Студёное море

В последние дни перед отъездом в Москву усадьба Дроновых напоминала растревоженный муравейник. С утра до вечера все было в движении: приезжали и уезжали гости, кучера готовили сани и ковали лошадей, Марина Михайловна рылась в своих сундуках, примеривая наряды. Только молодые, не обращая внимания на эту суету, отдыхали в свое удовольствие.

Поздравить молодоженов с помолвкой приезжали близкие и дальние родственники Дроновых и Хватовых. В воскресенье была очередная встреча: из Александровской слободы приехала княгиня Вера Павловна Вяземская с двумя дочерьми и племянником Николаем. Дочерей звали Аня и Даша. Возраст их был самый интересный для девочек — им было по четырнадцать лет. Они родились двойняшками. Все были рады этой встрече, потому что давно не виделись.

Княжеский род Веры Павловны происходил от известного князя Афанасия Ивановича Вяземского, неожиданно для многих обвиненного царем Иваном Грозным в «новгородской измене» и безжалостно казненного.

В молодости княгиня Вера жила в Москве и приезжала в свое родовое имение Верхние Дворики с мужем, который устраивал там для друзей охотничьи потехи. Центром усадьбы было большое старинное село Александровское, выросшее на берегу реки Серая в окружении глухих лесов, в которых водилось много дичи.

Рядом с поместьем, буквально в пяти верстах, раскинулись величавые строения и златоглавые храмы знаменитой Александровской слободы, считавшейся в царствование Ивана Грозного второй столицей русского государства. Там царь жил много лет, изредка наезжая в Москву для того, чтобы расправиться со своими противниками. В Александровской слободе Иван Васильевич вместе с опричниками замаливал свои грехи перед Господом Богом. После самой страшной для него трагедии — убийства посохом своего любимого сына Иоанна во время ссоры — царь покинул Александровскую слободу и больше туда не возвращался. Это было в ноябре 1581 года.

Гости и хозяева до поздней ночи сидели за праздничным столом и вспоминали минувшие дни. Душой застольной беседы был племянник княгини Веры Николай Волков, не так давно закончивший духовную семинарию. Молодой священник был настоятелем церкви Покрова в Александровской слободе, служившей когда-то дворцовой церковью грозного царя.

— У нас, в слободе, до сих пор с ужасом вспоминают то время, — медленно со знанием дела говорил Николай.

Он отрезал ножом кусок отварного мяса и стал тщательно его пережевывать, изредка запивая квасом.

— Царь Иван Васильевич никого не щадил: ни жен своих, которых у него было восемь, ни детей, ни друзей, ни своих подданных, оттого и сам наделен был Богом страшной судьбой…

— Время было страшное, — подтвердил Иван Данилович. — Без вины виноватых казнили сотнями, опальных ради потехи бросали на Лобном месте голодным медведям на растерзание. Жизнь каждого, будь то родовитый боярин, князь, воевода, священник, посадский человек или просто нищий, зависела от доноса царских опричников. А у них всегда так: где быль, а где сказка — не разберешь… Главное для них — уметь прочно закрепить на седле лисий хвост и вовремя громко крикнуть: «Слово и Дело»!

— Старики моего прихода подробно рассказывали о том, как в Александровскую слободу на допрос к Грозному в цепях был привезен опальный новгородский архиепископ Пимен, — с горечью заметил Николай. — Тогда летом 1569 года по доносу и учиненному самим царем «розыску» в Москве на Красной площади было казнено около трехсот человек. Среди них был и основатель нашего княжеского рода Афанасий Вяземский.

— Наш род тоже потерял тогда своих людей, — с грустью промолвил Иван Данилович. — Среди казненных был и мой дед по материнской линии — земский казначей Николай Афанасьевич Фуников.

Он достал из пиджака табакерку и стал нюхать табак.

— Невинно сложил голову на плахе его друг земский канцлер Иван Михайлович Висковатый. Картина была страшная: в течение четырех часов с громкими криками «Гайда»! опричники, залитые кровью, кололи пиками, резали на части, рубили и обливали кипятком «изменников». Сам царь копьем проколол трех «крамольников», обреченных на смерть…

— Копьем царь Иван орудовал ловко, — с укором заметил Артамон Савельевич. — Да и неожиданные поступки делать страшно любил… Говорят, в тот же день, «под шумок», казнил своего дружка — главу опричнины Алексея Даниловича Басманова и его сына Фёдора, которого, кстати, очень любил.

— Душегуб, да и только! — поддержала мужа Елизавета Петровна. — У него либо безграничная любовь, но до поры-до времени, либо — ненависть, но моментальная… Либо белое, либо черное — средины не знал, а потому поступал часто не по-божески. Потом, осознав содеянное зло, долго валялся в ногах у Бога и просил у него прощения. И это повторялось периодически, как будто в него вселялся сам дьявол…

Развивая мысль жены, Артамон Савельевич спросил:

— Вот скажите мне, господа хорошие, почему царь Иван так жестоко расправлялся со своими близкими друзьями и самыми преданными ему людьми? — Он усмехнулся и лукаво посмотрел на жену. — Если не считать, конечно, что это все происки сатаны…

Никто из сидящих за столом на его вопрос сразу не ответил. Все задумались о странностях в поведении царя.

— Думаю, Артамон, что причиной тому — страх! — ответил на вопрос друга Алексей Васильевич. — Царь Иван Васильевич боялся потерять трон, а с ним и безграничную власть над всеми.

Он посмотрел на Олю, как бы ища у нее поддержки.

— Ты прав, Алёша, — поддержала его Оля. — Власть и деньги, пожалуй, самые коварные враги человека, для сердца самыми опасными врагами является зависть и ненависть… Думаю, что эти человеческие пороки, как острые гвозди, постоянно царапали душу и сердце царя Ивана Грозного.

Алексей Васильевич с благодарностью посмотрел на свою невесту и подумал: «Умна и рассудительна Оля, прав оказался Артамон».

— Иногда мне кажется, что действия царя Ивана Васильевича определялись состоянием его души, — подтвердила правильность сказанных Олей слов княгиня Вера Павловна. — Такие люди, как царь Иван, сами не ведают, что творят. Таких людей бывает просто жалко…

— Однако такие безрассудные и жестокие люди могут нанести обществу большой вред, — вмешался в разговор Николай. — Думаю, что наш царь Алексей Михайлович не меньше Грозного любит власть. Он тоже бывает вспыльчив, но не устраивает таких массовых казней. Действует осторожно, тихо. Недаром в народе его прозвали «Тишайший»…

Протоиерей Николай часто встречался с Великим государем во время его посещения Александровской слободы и с благодарностью принимал царские преподношения своему храму.

— Ваше преподобие, — обратился Алексей Васильевич к Николаю, — я с Вами совершенно согласен. Многое зависит от воспитания и характера царствующих особ. Но не следует забывать, что мы живем в другое время. Иван Грозный был дитя своего времени… В то время жестокость была характерна не только для России, но и для всей Европы. Все помнят «Варфоломеевскую ночь», когда протестанты уничтожили почти половину французской родовой знати, и в этой беспощадной резне активное участие принимал сам король Карл. Так что властелины мира сего, как говорится, «одним миром мазаны»…

Марина Михайловна распорядилась принести и поставить на стол самовар. Праздничный ужин с бесконечной сменой блюд, чаепитием и разговорами все продолжался и закончился только под утро.

На следующий день после обеда гости собрались уезжать домой. Встречей все были довольны, особенно сестры Аня и Даша. Утром они успели погулять с Олей и Алексеем Васильевичем и были в восторге от его рассказов о полярном сиянии, встречах с шаманом и белыми медведями. Особенно им понравился рассказ Алексея Васильевича о смерти шамана. Вот как об этом поведал воеводе ненец Пырерко.

«Смерть шамана для всех нас была столь неожиданной, что даже старики не смогли объяснить её причину. Правда, некоторые из них считали, что произошло это не без ведома их Бога зла Аа: накануне все жители становища с ужасом наблюдали полыхавшее по всему небу полярное сияние. В один момент свечение было настолько сильным, что многие в страхе упали на снег и страстно молили Бога взять их души к себе на небеса. Однако их идол, как всегда, был неумолим и взял душу только одного человека — им оказался Белый шаман Коруна».

На прощанье Вера Павловна обещала приехать в Москву на свадьбу.

— Приеду с дочерьми, — улыбнулась она. — Им будет не только интересно, но и полезно…

— Возраст такой, девочки на выданье, — согласилась Елизавета Петровна и поочередно поцеловала Анну и Дарью.

Девочки засмущались, закрывая руками свои красивые разрумянившиеся лица.

Ещё несколько дней в доме Дроновых шли приготовления к отъезду. Иван Данилович торопился сам и подгонял других.

— Пора, дети мои, пора… пока погодка шепчет, — шутил он и постоянно успокаивал Олю, которая в последние дни испытывала большое беспокойство. — Ты зря волнуешься, — говорил он ей. — От своей судьбы, Оленька, не уйти… Недаром в народе говорят: «Кому сгореть, тот не утонет». На все воля Божья! Не горюй, все обойдется. С Алексеем не пропадешь…

— Я и сама это сердцем чувствую. Однако страх одолевает. Впервые уезжаю из дома, да так далеко!

Отъезд наметили на четверг. Накануне Оля долго и страстно молилась, прося у Бога помощи и защиты. Стоя на коленях, своими красивыми и влажными от слез глазами она с мольбой смотрела на почерневшую от времени икону Божьей матери, истово крестила лоб перстами и припухшими губами постоянно повторяла одни и те же слова молитвы: «Рождество Твоя Богородице Дева, радость возвести…»

Обращаясь к всевышнему, Оля понимала, что в её жизни наступает переломный момент и сюда, в этот милый сердцу дом, где она родилась и прожила неполных восемнадцать лет, ей уже вряд ли вернуться, как не вернуться в детство.

Ранним утром в чистый четверг, когда красное солнце на востоке только что позолотило голубое небо, все были уже на ногах. Разместились на двух санках: в большие сани сели четверо старших, а молодых посадили в красивый возок, используемый обычно для праздничных катаний на масленицу.

Отдохнувшие за эти дни лошади бежали охотно, и под звон бубенцов отъезжающие быстро оказались за околицей.

Солнце неожиданно нырнуло за тучку, и сразу стало сумрачно. Впереди показалось сельское кладбище, на котором были похоронены многие из потомков Дроновых. Ещё вчера договорились заехать сюда, чтобы посетить могилы родных и помолиться за их души.

На кладбище царила предутренняя тишина. С края неба свисало только что вставшее ленивое солнце, красноватые лучи которого мягко падали на могильные кресты и надгробья. Впереди, на фоне голубого неба, четко выделялся красивый профиль церковной часовни. Справа от нее под сенью столетних дубов была сооружена усыпальница рода Дроновых. Внутри чугунной ограды ровными рядами лежали мраморные могильные плиты с именами умерших. Позади плит, на специальных чугунных подставках, возвышались красивые металлические кресты, выполненные в художественных литейных мастерских Троице-Сергиева посада.

На каждую надгробную плиту Марина Михайловна поставила по одной толстой свече. Когда зажгли свечи, все молча помолились, женщины всплакнули. Говорили только вполголоса. Примерно через четверть часа по просьбе Ивана Даниловича все направились к дороге. Уходя, Оля обернулась и с минуту смотрела на горящие свечи. Когда лошади тронулись, и на дуге коренника зазвонил колокольчик, её сердце сжалось, в голове бешено застучала кровь, на глазах появились слезы: «Мама, родная… прости и прощай»!

Алексей Васильевич не стал утешать ее, только нежно обнял. «Пусть поплачет — станет легче»! — подумал он.

На небе — ни облачка. Утренний морозец пощипывает щеки, и Алексей Васильевич нет-нет, да и потрет их руками. Лентой тянется дорога-зимник, то втягиваясь в чащобу леса, то спускаясь в овраги и буераки. Кругом вековые ели в нарядном белом покрывале. Иногда в морозном воздухе резко, как выстрелы, хрустели сучки елей, взлетали крупные птицы, и с макушек деревьев белым дождем падали хлопья снега.

Оля и Алексей Васильевич сидят рядом, обнявшись, и молча смотрят на эту красоту. Потом все стихает. Только монотонно поскрипывают полозья санок, слышатся фырканье усталых лошадей да недовольные голоса возниц. Ямщики, любившие лютые морозы и саженные российские снега, нещадно бранили весенний санный путь: снег стал рыхлым, мокрым и тяжелым, а на пригорках осел аж до самой земли. Взмыленные лошади непрерывно махали головами, с их губ падали пряди белой пены. Наконец, сквозь серую дымку тумана вдали показались извилины реки.

— Воря, — показывая на белую полосу тумана, накрывшего речку, уверенно сказала Оля. — Вода в этой реке чистая, а потому водятся в ней крупные раки. Местные крестьяне привозят нам их зимой целыми мешками.

— Теперь я знаю, где «раки зимуют», — улыбнулся Алексей Васильевич, — в реке Воре.

Он подвинулся ближе к Оле и спросил:

— Как заядлому охотнику и рыбаку, мне интересно знать, какая там водится рыба? Наверное, её там навалом, так же как и раков?

Оля немного подумала и спокойно сказала:

— Точно не знаю. Говорят, в Воре водится карась, окунь, язь, пескарь и крупная плотва.

— Если водится карась, то уж без щуки не обойтись, чтоб «карась не дремал», — рассмеялся Алексей.

Оля тоже засмеялась.

— Рыбу нам мужики привозят тоже мешками, это я знаю точно!

Она откинула воротник шубы и вытянула занемевшие ноги. Сразу появилось желание спрыгнуть с санок и в валенках пробежаться по последнему, ещё чистому снегу. Алексей Васильевич последовал примеру своей невесты и тоже с удовольствием вытянул ноги. Потом он поднял руки вверх и потряс ими над головой.

— Делай, как я.

Он посмотрел на румяное от утреннего мороза лицо Оли и неожиданно спросил:

— Оленька, скажи, кто ты по гороскопу? Я — козерог! Слышал, что судьбы людей прямо зависят от расположения звезд на небе.

Оля с улыбкой посмотрела на жениха.

— Об этом надо было спрашивать перед сватовством, — покачав головой, рассмеялась она. — Теперь нам отступать некуда — от судьбы, как от сумы, никуда не уйти.

Оля подняла воротник своей шубы и в шутку сказала:

— Делай, как я!

Алексей поднял свой воротник, и они оба рассмеялись.

— Теперь мы квиты, — улыбаясь, сказала Оля. — И я с большим удовольствием отвечу на твой вопрос, потому что эта тема мне по душе. Я искренне верю в то, что звезды влияют на жизнь людей и на наши судьбы. У дедушки Фёдора даже есть такая книга: «Звезды и судьбы». В молодости он увлекался астрологией и хорошо знал предназначение всех Знаков Зодиака, особенно в области теологии и медицины. А бабушка Марина была без ума от хиромантии. На почве этих увлечений они сблизились, а потом и поженились. Я тоже кое-что знаю о звездах.

Алексей Васильевич с интересом посмотрел на свою невесту.

— Оказывается, ты все знаешь и скрываешь от меня. Так нечестно! Выкладывай, что говорят звезды о нашей с тобой судьбе?

Оля покраснела и не сразу ответила на поставленный вопрос.

— Для меня, Алёша, это очень серьезный вопрос.

— Ну а все-таки?

— Если ты так настаиваешь, то я скажу следующее: звезды говорят, что мы особенно подходим друг другу, поскольку тельцы и козероги считаются хорошими партнерами.

— Слава Богу! — Алексей Васильевич притянул к себе невесту и поцеловал. — Значит, я сделал правильный выбор. Сердце подсказало, а звезды предсказали!

— Я тоже считаю, что ты не ошибся, — сказала Оля и мило улыбнулась.

В течение последнего часа ярко светило солнце и, хотя дул небольшой встречный холодный ветерок, снег постоянно подтаивал, оголяя кое-где землю. Лошади все чаще переходили на шаг. Подъезжая к лесу, Артамон Савельевич решил остановиться, чтобы все могли, как он потом пояснил, «размять свои кости».

Остановились у костра, который развели мужики, работающие почти у самой дороги. Как оказалось, они расширяли лесную просеку.

Оля и Лиза подошли к костру и с интересом наблюдали за мужиками, которые что-то обсуждали. Потом один из них, видимо старший, размашисто перекрестился, трижды поплевал на свои шершавые ладони, ловко взял в руки топор и, выпрямившись во весь свой богатырский рост, со словами «Господи благослови» первым ударил по высокой ели. Примеру своего товарища последовали другие мужики. Лес зазвенел металлом, наполнился треском падающих деревьев и криками: «Эгей, берегись»!

Просека постепенно расширялась и уходила в глубь леса.

Через четверть часа обоз снова тронулся в путь.

Алексей Васильевич помог своей «даме сердца» сесть в возок и укрыл её ноги овчинным тулупом.

— А теперь, красавица, поговорим о хиромантии. Что нагадала тебе бабушка Марина?

— Своим родным и близким она не гадает, — ответила Оля и засмеялась. — Могут оказаться ведь и плохие вести. А огорчать своих — не в правилах бабушки Марины. И все же ей пришлось внимательно рассматривать линии на моей руке.

Оля опять, как и в тот раз, густо покраснела. Преодолев смущение, она решила рассказать все по порядку.

— Накануне Вашего приезда мне приснился браслет из сапфира. Взволнованная бабушка сказала, что увиденный во сне браслет предвещает скорое вступление в брак. Это никак не входило в наши планы. Мы и не могли предположить, что через три дня у нас будут гости, я увижу тебя и влюблюсь с первого взгляда.

Оля снова покраснела и опустила голову вниз.

— Поэтому, видимо только для себя, бабушка решила проверить предсказание сна гаданием по руке.

— Интересно! — Алексей Васильевич взял левую руку Оли, посмотрел на ладонь и спросил:

— И что увидела бабушка на твоей ладони?

— А ты не будешь смеяться? — вопросом на вопрос ответила Оля.

— Конечно, нет, — ответил Алексей и сделал строгое выражение лица.

— Линия Судьбы на моей ладони, как сказала бабушка, идет прямо через центр к холму Аполлона. Эта линия у меня четко выражена, что означает необычайное везение, успех и счастливую жизнь.

— Поздравляю тебя, Оля, и целую твою счастливую руку, — с восторгом сказал Алексей и с жаром поцеловал её ладонь. — С тобой не пропадешь!

— Странно, но кое-что уже сбывается, — глубоко вздохнув, сказала Оля.

Она засмущалась, но, пересилив себя, уверенно сказала:

— Бабушка, гадая по руке, предсказала мне, что скоро я выйду замуж за служивого человека, что мне предстоит дальняя дорога и у меня будет двое детей, девочка и мальчик.

— Каждое твое слово, Оленька, для меня становиться слаще сахара. Я тоже мечтаю иметь двух детей, но можно и больше. Как ты сама захочешь…

Алексей Васильевич с благодарностью посмотрел на Олю и спросил:

— Интересно, что говорят звезды о камнях?

— В ту благодатную ночь, как ты знаешь, мне приснился браслет из сапфира. Оказалось, что это мой камень: он оберегает людей, родившихся под знаком тельца. В книгах написано, что «сапфир — красивейший драгоценный камень небесного цвета, камень верности, целомудрия и скромности». Он считается талисманом влюбленных и новобрачных.

— Тебе повезло — сон оказался «в руку»!

— А тебе смешно, — обиделась Оля. — Я верю в Судьбу…

— Не сердись, я тоже верю… Приедем в Москву, я подарю тебе золотой браслет с сапфиром. Хорошо?

В знак согласия Оля кивнула и улыбнулась. Она вспомнила наказы бабушки Марины: не следует придираться к словам любимого человека по пустякам и критиковать его за мелочи. Лучше чаще оказывать знаки внимания, иначе можно его потерять…

— Спасибо, Алёша. Буду рада подарку. Постараюсь не остаться в долгу и подарить тебе перстень с рубином. Красный рубин с пурпурным отблеском — это твой камень. Он приносит счастье в любви. Говорят, рубин делает доброго человека ещё добрей, а благородный и мужественный человек, носящий этот камень, одерживает победы и совершает подвиги.

— Для воеводы это очень кстати! — с улыбкой заметил Алексей Васильевич. — С благодарностью приму твой подарок.

Он притянул к себе Олю и, приложив обе свои руки к её покрасневшим от мороза щекам, крепко поцеловал в губы.

Справа, в туманной дымке, появились очертания старинного села Абрамцево. Над крышами домов низко стелется дым — хозяйки затопили печи. Время близилось к обеду.

Молодежь решила немного подремать: они подложили под головы подушки и, откинувшись на спинку возка, теснее прижались друг к другу. Было слышно, как кучер Прохор иногда покрикивал на лошадей:

— Но, родимые, пошевеливай!

До Москвы было ещё далеко.

Первую ночь после отъезда в Москву провели в большом старинном селе, раскинувшемся на берегу реки Клязьма. Встали рано. Перекусив блинами с медом и молоком, быстро расселись по своим экипажам.

— Следующую большую остановку сделаем у отца Владимира в Саввино-Сторожевском монастыре, — сказал Иван Данилович, обращаясь к кучеру Прохору. — Дорогу знаешь?

— Как не знать, знаю, — с гордостью ответил кучер.

Проехав несколько верст по проселочным дорогам, он свернул на широкий зимник, ведущий в древний город Звенигород — удел великих московских и Галицких князей с 12-го века. В этом княжестве, там, где впадает река Сторожка в Москва-реку, впервые были построены крепостные стены и рвы для защиты Московии с юго-запада от половцев, крымских татар и поляков. В 14-м веке возвели величавый Успенский собор «на городке», а в следующем, 15-м веке, — целый комплекс охранных и церковных сооружений, в том числе и знаменитый Саввино-Сторожевский мужской монастырь. Его основателями были князь Юрий Дмитриевич и Савва — ученик Сергея Радонежского.

До монстыря долго ехали по проселочным дорогам. Время тянулось медленно. Наконец, впереди блеснула излучина реки Сторожки, впадающей в Москву-реку вблизи монастыря. Вечерний туман лениво сползает с левого берега величавой реки, постепенно обнажая высокий холм, на котором, как на ладони, стоят сказочной красоты строения: слева белокаменный храм Успенья с золотым крестом, справа, сразу за крепостной стеной Саввино-Сторожевского монастыря, золотые купола собора Рождества Богоматери. Сквозь туманную дымку видны вековые липы и вязы, спускающиеся до самой воды.

К главным воротам монастыря подъехали к вечеру. Стражник Матвей, увидев через входную калитку боярина Артамона Савельевича в золоченом возке, крикнул рядом стоящему монаху:

— Бегом к дому епископа, доложи о приезде гостей!

Массивные двери монастырских ворот были заперты на два больших замка, и Матвею пришлось вернуться в сторожевую будку за ключами.

Коренник первой тройки, жеребец серой масти в яблоках, любимец Ивана Даниловича, нетерпеливо мотал головой, позванивая подвешенным над дугой медным колокольчиком. Иногда он бил о землю правым копытом, как бы подчеркивая этим, что не привык стоять и ждать, когда откроют ворота. Кучер Прохор старался успокоить жеребца:

— Но-но, идол, успокойся! Балуй у меня!

Епископ Владимир вышел встречать гостей на крыльцо своего дома. «Боже, что случилось?» — судорожно застегивая тёплый зипун, думал он. Успокоился отец Владимир только после того, как увидел гостей в полном здравии.

— Слава Богу, наконец-то свиделись! — повторял он одни и те же слова, вытирая дрожащей рукой слезы радости.

Весь вечер прошел в разговорах за праздничным столом.

Епископ Владимир поздравил Олю и Алексея Васильевича с помолвкой и благословил их на долгую счастливую семейную жизнь. Во время ужина узнал все московские новости, подробно рассказал о своей жизни и о жизни всей монастырской братии. Он подолгу смотрел на Олю и любовался её красотой и молодостью.

— Быстро летит время, — с грустью сказал епископ Владимир. — Последний раз я видел тебя, Оленька, с красивыми косичками и в цветастой, как у бабушки Марины, кофточке. А теперь ты уже невеста!

Потом разговор зашел о пребывании царя Алексея Михайловича в Троице-Сергиевой лавре.

— Уезжая в Москву, государь просил передать тебе, отец Владимир, свое почтение, — обращаясь к епископу, сказал Артамон Савельевич.

— А монастырь преподобного Саввы Алексей Михайлович решил взять под свое государево ведение и возвысить его до положения лавры, — добавил Иван Данилович. — В скором времени у Вас в монастыре будет учрежден архимандрит.

— Вот это новость! — воскликнул епископ. — Так ли это?

— Новости точные.

Иван Данилович, довольный своей осведомленностью о планах государя, лукаво подмигнул своей свояченице:

— Царская казначейша может подтвердить это.

— Царь Алексей Михайлович в беседах с нами после молебна в Троице — Сергиевой лавре много раз вспоминал тебя, отец Владимир, — обращаясь с поклоном к епископу, сказала Елизавета Петровна. — Намеревается Великий государь наш чаще бывать у вас и даже жить с семьей подолгу. За заслуги пред Богом и царской семьей считает он тебя своим вторым духовником…

От этих новостей и добрых слов в свой адрес седой как лунь Владимир прослезился.

— Слава Богу, на старости лет заслужил царскую милость и почтение, — прошептал епископ и трижды осенил себя крестным знамением.

В монастыре гости пробыли три дня. За эти дни успели осмотреть монастырь и его окрестности. На второй день вместе с отцом Владимиром отслужили обедню в соборе Рождества Богородицы, построенном ещё при жизни преподобного Саввы. При входе в собор осмотрели каменную гробницу — место, где он был погребен. Потом прошли в предел собора, долго там молились, стоя у дубового гроба, в котором лежали его мощи. Артамон Савельевич подошел к отцу Владимиру и полушепотом ему сказал:

— На дубовую гробницу преподобного Саввы по указанию царя Алексея Михайловича московские мастерицы-золотошвейки готовят богатый покров.

Епископ удовлетворительно кивнул головой.

— Спасибо за новость. Дар государя пойдет монастырю на пользу: каков дар, такое и его царское к нам отношение.

Оля впервые была в этом соборе и с восхищением рассматривала богатый иконостас.

После обедни епископ Владимир повел гостей осматривать ризницу и библиотеку собора. В ризнице они увидели много интересного: на дубовом столе лежала риза преподобного Саввы. Она была тафтяная, белого цвета с голубым оплечьем, шитым золотом и серебром; рядом с ней были уложены и другие драгоценные предметы облачения и церковной утвари — дары русских царей и патриархов. Среди них особенно ценными епископ Владимир считал подарок ныне здравствующего молодого Романова — евангелие в серебряном окладе, изданное ещё в 1470-м году, а также псалтырь рукописная, по которой в детстве обучался Алексей Михайлович.

В библиотеке монастыря пришлось задержаться надолго — Иван Данилович и Алексей с Олей не могли оторваться от ценных рукописей. Они подолгу рассматривали «Книгу о нравоучительстве Василия, царя греческого», «Слово Иоанна постника об исповеди», статьи о первом московском патриархе Иове, с трепетом держали в руках только что изданный Требник Петра Могилы. Оля с большим интересом читала царские и патриаршие грамоты, выданные Саввино-Сторожевскому монастырю за его благочестие.

В это время отец Владимир и Артамон Савельевич, сидя на широкой лавке, стоящей в стороне от книжных полок, вели непринужденную беседу.

— Государь задумал большое монастырское строительство у Вас и повелел мне выделить на это деньги из царской казны, — сказал Артамон Савельевич.

— Благое дело! Да будет долгим и счастливым царствование его, — перекрестившись, заметил епископ Владимир. — Что строить надумал царь?

— Мне доподлинно известно, что Алексей Михайлович решил здесь, в вашем монастыре, построить храм во имя Святой Троицы с тёплой трапезной, а также царский дворец для себя и своего семейства, чтобы можно здесь жить, особенно в дни Великого поста. Для домочадцев — соблазна меньше…

— Знаю, государь сам строго соблюдает пост и требует это от всех, особенно от нас, послушников Бога.

— Царский дворец, как я слышал от самого государя, должен иметь не менее десяти комнат. Так что в следующем году, владыка, у вас начнется великая стройка… Денег на это монастырю я выделю в первую очередь.

Царский казначей поднялся, поклонился и поцеловал руку епископа Владимира. Епископ тоже встал и, весьма довольный разговором, улыбаясь, вместе с Артамоном Савельевичем направился к выходу. Там их уже ждали остальные гости.

Три дня пролетели быстро. Хозяин монастыря и гости встречей были очень довольны. Каждый звал друг друга к себе в гости. Епископ Владимир так был рад встрече, что дал волю слезам. Провожать гостей за монастырские ворота вышли не только сам хозяин, но и многие из его друзей по монастырской братии. Когда экипажи тронулись, и над дугой коренника зазвонил колокольчик, провожающие помахали руками, а епископ Владимир сначала перекрестил отъезжающих, а потом тоже на прощанье помахал рукой.

Дорога на Москву была свободной, и лошади бежали быстро. К обеду без особых трудностей добрались до большого села Свиблово — имения Хватовых. Во время обеда Иван Данилович спросил воеводу:

— Где и когда будут свадьба и венчание?

— Мы с Олей решили, что свадьбу сыграем здесь, в нашем имении, сразу после Святой Пасхи. А для венчания у нас в Свиблово есть своя церковь Покрова Богородицы, что стоит на берегу реки Яузы, — ответил Алексей Васильевич. — Пригашаем всех вас на эти торжества.

— Спасибо, — за всех ответил Иван Данилович, который страсть как любил такие мероприятия.

Медовый месяц пролетел быстро, как один день. Все это время молодожены были вместе, безмятежно купаясь в своем счастье. Днем чаще всего бродили по Москве, ночью, нежась в тёплой постели, мечтали о будущей жизни на севере. Все хлопоты по дому взяла на себя Дарья, которая после свадьбы по просьбе Оли так и осталась в доме Хватовых.

Жара и горьковатый запах полыни — первые признаки наступления красного лета. Все короче и темнее становились ночи, все длиннее — солнечные летние дни, с тёплыми грибными дождями и грозами.

— Ну вот, дожили, — делая ударение на «о», сокрушенно говорила Дарья и недовольно поглядывала на небо, по которому плыли кучевые облака. — Ну, каждый божий день гремят грозы! Хоть бы один день себе и нам отдых дали…

Но не тут-то было. К вечеру, когда спадала жара, облака вновь собирались вместе и обильно поливали землю тёплым дождем. Было забавно смотреть, как серые тучки раскатисто и громко смеялись, хватая себя огненными руками за бока. Поиграв друг с другом в салки, тучки быстро исчезали, таяли как льдинки, и на голубом небе вновь величаво выплывало солнце в своем красноватом вечернем платье.

«Ничего в нашей жизни не летит так быстро, как время. И ничего не проходит бесследно, — думал Алексей Васильевич, глядя, как Оля вместе с Дарьей готовят ужин. — Кажется, свадьба была только вчера, а пролетело уже почти два месяца, и надо собираться в дорогу».

Всю ночь до утра они проговорили об отъезде. Впервые за эти дни Оля призналась мужу, что немного страшиться уезжать так далеко от родительского дома.

— Да и бабушку оставлять одну жаль, — добавила она с грустью.

Алексей Васильевич решил успокоить жену, обнял и спокойно сказал:

— Человеком управляет характер, а у тебя характер сильный. Страх не вечен, со временем он пройдет. Бабушке Марине, конечно, без тебя будет нелегко. Нет ничего страшнее одинокой старости… Но для твоей бабушки, к счастью, это временная жизненная проблема. Вернется дедушка Фёдор из Соловецкого монастыря домой, и все у них снова будет хорошо.

Оля с благодарностью посмотрела на мужа и крепко поцеловала.

— Ты просто устала от этих дум. Лучше утром подольше поспи, — посоветовал ей Алексей Васильевич. — Сон хороший доктор, быстро снимает усталость и беспокойство.

Ехать решили после Ильина дня, а с завтрашнего дня начать сборы в дорогу.

Алексей Васильевич быстро уладил все свои дела в Пушкарском приказе, а Оля сделала необходимые покупки в торговых лавках на Сретенке.

В среду на страстной неделе их навестили Ховрины.

— Я свое слово держу, — сказал Артамон Савельевич и указал на банщика, стоящего позади боярина.

Порфирий низко поклонился.

— Спасибо, друг. Не забыл наш уговор, — сказал Алексей и обнял Артамона Савельевича. — В пути доверим ему лошадей. Справишься?

Воевода строго посмотрел на Порфирия.

— Знамо дело, с детства к лошадям приучены. Не сомневайся, барин! — уверенно сказал банщик, ещё раз поклонился и тихо вышел.

Дома он застал жену в слезах.

— Наше дело кучерское — куда барин прикажет, туда и править будем, — решил пошутить Порфирий.

Но Евдокия промолчала, ещё больше нахмурилась и прикрыла концом платка заплаканные глаза. Уезжать из столицы ей не хотелось. Привыкла к хорошей, тёплой и сытной жизни. А привычка, известное дело — вторая натура, её сразу не перешагнешь и не сломаешь. Но спустя некоторое время успокоилась. «Значит, судьба, — подумала она. — Снова, как в Сибири, снега, метели, лютые морозы…». В молодости ей все это нравилось.

Елизавета Петровна посоветовала сестре взять с собой Дарью.

— Путь на Север не ближний, в дороге без кухарки не обойтись, — сказала она Оле.

Дарья очень обрадовалась этому решению своей хозяйки. Во-первых, потому, что она за этот месяц уже привыкла к Оле. Во-вторых, ей очень захотелось вновь побывать в родных краях, в Кондопоге, повидаться с родителями, полюбоваться на светлые воды Онего. Дарья была ещё молода, а молодость всегда вселяет надежду… Глядя на счастливую молодую барыню, она в душе надеялась на перемены и в своей личной жизни. «Бог даст, и я найду свое счастье», — подумала она и трижды перекрестилась.

Сборы и проводы продолжались всю страстную неделю. Гостей не успевали встречать и провожать. Много было сказано напутственных слов, много пролито слез.

Наконец, рано утром сразу после Ильина дня, карета воеводы Хватова, запряженная тройкой вороных лошадей, выехала на Соловецкий тракт.

Прощай Москва! Прощай столица! Сердце Оли сжалось, на глаза навернулись слезы.

Когда проехали версты три, то впереди показались Воробьевы горы: их синева сливалась с тёмным, как горное озеро, небом. К вечеру добрались до знаменитого старинного русского села Талдомы. Там и решили заночевать. Село славилось тем, что в нем жили бедные и неуемные люди, но всегда гордые и независимые.

Воеводу с женой разместили в просторном доме купца Никиты Калашникова, а остальных — на дворе, в людской.

После ужина Алексей Васильевич сразу ушел в отведенную молодоженам комнату, разделся, лег в кровать и стал ждать жену. Закрыл глаза и не заметил, как задремал. Вдруг его ухо чутко уловило легкие шаги и тихий шелест ночного платья. Оля подошла и села на край у его изголовья. Сквозь дремоту Алексей почувствовал родной запах её душистых волос, открыл глаза и, увидев жену, чуть не задохнулся от прилива чувств. «Это любовь»! — снова, уже в который раз, пронеслось у него в голове.

Дарья и Евдокия быстро управились со своими кухонными делами и легли спать тут же, в людской, на большой русской печке. На широких полатях они расстелили свои полушубки, которые на всякий случай взяли с собой на Север.

— Пригодились шубы-то, — поглаживая рукой овечью шерсть, удовлетворенно сказала Евдокия. — От сибирских морозов только они, родимые, нас и спасали.

Лежа на тёплой печке долго, по-бабьи, болтали. Вспоминали молодые годы, девичьи шалости с парнями. Закончился разговор, как это всегда бывает у деревенских баб, осуждением мужиков, как своих, так и чужих.

— Мужик мне попался в мужья, — сокрушалась Евдокия. — Ни в поле послать, ни дома оставить… Только и умеет баню топить. А уж по нашей, бабьей части, он совсем никчемный. Ни мужицкой силы тебе, ни женской ласки.

Она подвинулась ближе к Дарье и заботливо накрыла её одеялом.

— Ночью, бывало, схватится обеими руками за грудь и сосет ее, точно дите полугодовалый. Поменять бы его, да жалко — привыкла.

Порфирий долго возился с лошадьми: напоил тёплой водой, привязал каждую к отдельному стойлу, дал всем сена и по полведра овса. На краю села негромко залаяли собаки. Солнце село, и все сразу погрузилось во тьму.

Кучер долго стоял и слушал, как лошади монотонно жуют овес. Потом посмотрел на звездное небо, глубоко вдохнул свежего летнего воздуха, зевнул и медленно полез на сеновал. Но заснуть сразу не смог. В голове по-прежнему кружились мысли вокруг отъезда в дальние края. Еле уговорил жену. Пришлось стать на колени… Человек он был тихий, покладистый. Очень хотел иметь детей, но пока Бог не дал. Кто в этом виноват, один Господь Бог знает. Засыпая, вспомнил свою матушку и её разговор с соседкой у плетня своего дома. «Порфирий-то наш в «рубашке» родился. Не будь рядом бабки-повитухи Клавдии Ситниковой, вряд ли у него прорезался голос. А без первого крика нет первого вздоха. Без первого крика — смерть!»

Так прошла первая ночь в дороге. Потом их было много в разных городах и селах. Через две недели проехали Новгород Великий и не заметили, как оказались у берегов реки Суны — северной границы черноземных полей и лугов России.

Узкая, пыльная дорога, лениво петляя между домами, в конце большого села Рыбкино круто спускалась на широкий пойменный луг, где, поблескивая под палящим солнцем, несла свои воды река Суна. Справа от дороги, почти на самом берегу реки стояла старая банька. её крыша, вся почерневшая от копоти, была сделана из щепы, как у тех русских бань, которые топились «по черному» и в которых спокон веку парились наши предки. Рядом с баней росла развесистая ветла, на ветвях которой сидели вороны. Они изредка шевелили крыльями, будто отмахивались от жары.

Алексей Васильевич, увидев баню, велел Порфирию подъехать к ней.

— Отдохнем под деревом и перекусим на природе, — сказал он и вопросительно посмотрел на жену.

Оля утвердительно кивнула головой — время приближалось к обеду. На небе по-прежнему ярким костром полыхало солнце, и жара чувствовалась даже здесь, вблизи реки.

Кучер свернул вправо и отпустил вожжи. Лошади сразу замедлили шаг, на ходу пощипывая сочную луговую траву.

Алексей Васильевич, вспомнив банный день в Москве, стал подробно рассказывать жене, как он, будучи в гостях у Артамона, парился в бане.

— Представь себе, Оленька, что твой муженек, обливаясь потом, лежит на верхней ступеньке полока. Все тело моментально краснеет, как у рака, брошенного в котел с кипящей водой. Чувствуется, как от сухого пара «трещат волосы». По всему телу приятной истомой растекается тепло и ты, расслабившись, безмятежно смотришь на раскаленную печь-каменку, от которой вместе с паром исходит ароматный запах хлебного кваса. Но самое приятное ощущение наступает тогда, когда тебя хорошенько отхлещут березовым веником и ты, распаренный, оказываешься в огромном чане с прохладной водой. Такое блаженство — будто ты на седьмом небе!

— А мне на это небо попасть можно?

Оля лукаво посмотрела на мужа.

— Почему бы и нет! — уверенно ответил Алексей. — В народе говорят, что в бане должны париться все, кто может до нее дойти. Кто парится, тот не старится! На праздник Ивана Купалы, по старой доброй традиции, девицы парились так, «чтоб тело молодилось, да добрым молодцам любилось». Вот так!

Он подмигнул молодой жене, обнял за талию и крепко прижался к её плечу.

— Говорят, в бане можно расстаться с лишним весом? — спросила Оля, хотя этот вопрос её волновал мало — фигура у нее была, как у Афродиты.

— Это делается совсем просто, — ответил Алексей и улыбнулся. — Сухое тело натирают солью с медом и парятся до тех пор, пока есть силы терпеть жару. Потом, завернувшись в простыню или тёплый халат, долго сидят в предбаннике и медленно, по глотку, пьют крепкий чай, настоянный на целебных травах.

— У вас, мужиков, все просто. Но ведь не каждый это выдержит!

— Конечно, с больным сердцем в баню ходить заказано. Большинство людей ходят в баню просто помыться, слегка попариться, отдохнуть душой и телом, поговорить с друзьями.

— Хочешь сказать, что тепло бани рождает теплоту человеческих отношений, — уточнила Оля.

— Конечно, — согласился Алексей. — Баня сближает людей, особенно близких друзей, снимает усталость, укрепляет нервы, а значит, и здоровье. После бани легко дышится. Помнится, тогда в Москве у меня усталость «как рукой сняло», а ночью я спал «как убитый».

Подъехали к бане. Порфирий резко натянул вожжи и громко крикнул любимое кучерское «Тпру!..»

Лошади остановились. Пока их распрягали, а Дарья с Евдокией готовили обед, Оля из любопытства решила заглянуть внутрь бани — благо дверь была не заперта.

В предбаннике стояла широкая лавка, под потолком висели березовые и дубовые веники. В помещении бани, у стены справа, на длинной скамейке были аккуратно сложены тазики, стояли ведра и лежал небольшой медный ковш с длинной деревянной ручкой. Начищенный золой, он сиял словно красное солнышко. Возле печки-каменки стояли две большие дубовые бочки, наполненные речной водой. За печкой просматривался широкий полок, сработанный из толстых струганных сосновых досок янтарного цвета. «Как видно, хозяйка любит чистоту и порядок», — подумала Оля и вышла из бани, прикрыв за собой дверь.

Алексей Васильевич в это время сидел на скамейке под ветлой, и смотрел на противоположный берег Суны. Берег был достаточно крутой. К нему плотной стеной прижимался сосновый лес — стройные сосны и ели свечками уходили в небо. «Хвойный лес» — подумал он, достал тетрадь и записал три слова: «Кондопога — корабельный лес».

В своих поездках воевода всегда делал краткие записи, чтобы не забыть смысл увиденного или задуманного, что могло бы пойти на пользу отечеству или царской казне. Он знал, что царь Алексей Михайлович мечтает о постройке в Архангельске военных кораблей для защиты северных рубежей России от постоянных набегов шведов и англичан.

Обедать расположились под деревом. Рядом, на бугорке, среди луговых трав маленьким островком росла душица — целебная трава с сиреневыми цветочками и приятным мятным запахом. После сытного обеда Алексей Васильевич лег в тень на отдых, а Оля решила спуститься к реке. Она сняла обувь и босиком, как в детстве, раскинув в сторону руки, птицей быстро побежала по тропинке к воде. Зашла по колени в реку и долго плескалась в тёплой воде. Потом прошла вдоль берега до куста пушистой ивы, за которым сидел вихрастый мальчуган и удил рыбу.

— Ну и как рыбалка? — весело спросила Оля. — На уху наловил?

Мальчик повернул голову и от неожиданности не сразу ответил. Но потом, когда успокоился, встал, поставил перед Олей ведерко с рыбой и сказал:

— Смотрите сами, на уху хватит!

Оля, присев на корточки, стала с любопытством разглядывать плавающих в воде окуньков, пескарей, плотву. Некоторые из рыбок были довольно крупные.

— Молодец, — похвалила она мальчугана. — И давно ты здесь?

— С утра сижу. Вон там братья мои сено косят, а я им ловлю рыбу.

Оля посмотрела вдоль реки и за излучиной в низине увидела двух косарей в белых рубахах. Они неспешно шли друг за другом, равномерно взмахивая косами и оставляя слева от себя ровные валки скошенной травы. Иногда ветерок доносил оттуда монотонные звуки «Жох — жух, жох — жух»… Это звенели косы.

— Как тебя зовут, мальчик? — спросила Оля и поставила на место ведро с рыбой.

— Мишуткой. Слетковы мы.

— А где ты живешь?

— Наш дом стоит вон там, на краю села, на самом отшибе…

Малец показал рукой на большой дом, от которого к бане змейкой вела узкая тропинка

— Баня тоже ваша?

Мишутка сразу не ответил. Он осторожно взялся за удилище и стал внимательно смотреть на подпрыгивающий поплавок. Потом, будто вспомнив, о чем его спрашивали, сказал:

— Баня тоже наша. Мой отец Антон ещё в молодости ставил. Сейчас он на Белое море подался, кормщиком…

Мишутка снова притих, крепко держа в руках удилище. Иногда он искоса посматривал на Олю.

— У нас, Слетковых, все есть, — вдруг радостно вскрикнул парень и резко вскинул вверх удочку, на леске которой болтался крупный окунь.

Он осторожно снял рыбу с крючка и бросил её в ведро.

— Молодец, — снова похвалила Оля маленького рыбака и посмотрела в сторону бани. Там запрягали лошадей. Попрощавшись с Мишуткой, она пошла в сторону привала.

Алексей Васильевич, увидев жену, встал и пошел ей на встречу. По пути он нарвал васильков, и когда они встретились, преподнес жене букет полевых цветов.

— Спасибо, милый, — любуясь букетом, сказала Оля, крепко прижалась к мужу и поцеловала его в губы. — Ты у меня хороший!

— Стараюсь! И ты у меня с каждым днем становишься все прекрасней.

— Влюбленным всегда кажется, что предела прекрасному в жизни нет, — подтвердила Оля и, покраснев, смущенно опустила голову вниз.

Она мысленно поблагодарила Господа Бога за то, что он даровал ей такого хорошего мужа. Поднимая голову, Оля нежно посмотрела на Алексея, а потом на небо.

Был полдень, и белое солнце стояло неподвижно, словно застывший лед на озере.

— Пожалуй, пора ехать, — сказал Алексей Васильевич и взял жену за руку.

Пока шли к бане, Оля без умолку весело болтала.

— В детстве, когда мы ходили в лес по ягоды, мне всегда казалось, что вот-вот из густого ельника выйдет чудище лесное и тогда придет мой черед отличиться — спасти всех от неминуемой гибели. У меня был план: заманить чудище на Попово болото, что рядом с домом лесника, и там утопить.

— Прекрасный план, — засмеялся Алексей.

Подойдя к бане, они сели на скамейку. Хотелось посидеть молча, как это обычно делается перед дальней дорогой.