Дело наследника цесаревича

Кованько не обманул: спустя три дня розьер был готов к полету.

Загорский вместе с тайным советником снова стояли на Волковом поле и созерцали висящий прямо над землей огромный шар бледно-синего цвета. Аэростат был отдаленно похож на вставшего на хвост огромного пузатого кита. Сходство усиливала пассажирская корзина или, иначе, гондола, стоявшая под ним на земле. Кита, очевидно, поймали рыбацким неводом — именно поэтому тело его было покрыто сетью из шелкового шнура, связанного в виде петель. Внизу петли спускались с шара отдельными нитями, которые привязывались к подвесному кольцу. К этому же кольцу крепились стропы пассажирской корзины, якорь и балластный канат — гайдроп. Возле корзины суетились несколько фигур — это были подчиненные поручика Кованько.

— Александр Матвеевич выделил вам для полета двух опытных воздухоплавателей, — сказал его высокопревосходительство. — Надо бы трех, но каждый человек увеличивает вес и сокращает дальность беспосадочного полета. Так что придется вам поработать самому и выполнять на шаре обязанности юнги.

Загорский молча кивнул. Подошел Кованько, побледневшее на холоде лицо его было возбужденным.

— Ну, господин полковник, — сказал он, обращаясь к Нестору Васильевичу, — все сделали, как вы просили. Признаться, я до сих пор не очень-то верю в успех вашего предприятия, но если получится, это будет исторический прорыв в воздухоплавании. Даже если вы не все восемь тысяч верст пролетите, а хотя бы тысячу — уже станет необыкновенной удачей.

— Ну, у меня выбора все равно нет, — отвечал Загорский, — мне долететь нужно. Тут уж или пан или пропал.

Кованько разъяснил, что оболочка с аммиаком дает аэростату возможность висеть в воздухе сколько угодно. Горелку же они будут использовать только для взлета, приземления и перемещения в атмосфере в поисках попутного ветра.

— Главное, не повредить оболочку с газом, — закончил свою речь поручик. — Будем надеяться, что наши русские помещики не откроют на вас охоту и не начнут сдуру палить в шар.

— Пусть палят, — беспечно отвечал Нестор Васильевич, — нет у помещиков такого ружья, чтобы на полторы версты вверх добивать. Меня больше волнует, как бы наши доблестные войска не приняли нас за шпионов и не открыли артиллерийскую стрельбу.

Оказалось, его высокопревосходительство уже обо всем позаботился: отправил нужные телеграммы командующим всех военных округов.

— Ну, значит, и волноваться не о чем, — кивнул Загорский и поглядел на Кованько. — Александр Матвеевич, не пора ли на борт?

— Прошу, — сказал поручик.

Они проследовали к аэростату. В нем уже зябко переминались два нижних чина, с которыми коллежский советник должен был совершить исторический полет.

— Подпрапорщик Маковецкий, — представил их Кованько, — фельдфебель Алабин.

Унтеры синхронно отдали Загорскому честь. Нестор Васильевич улыбнулся и кивнул каждому отдельно. Делать это приходилось немного снизу вверх, потому что оба нижних чина, не дожидаясь Загорского, залезли в корзину.

— Техника безопасности, — объяснил Кованько. — Инструкторы поднимаются на борт первыми. Если вдруг шар унесет порывом ветра, они знают что делать, а вы — нет. Поэтому пассажир оказывается в аэростате последним.

Нестор Васильевич пожал руку поручику, обнялся напоследок с тайным советником. Тот глядел на Загорского с плохо скрытой тревогой. Коллежский советник, заметив это, ободряюще улыбнулся.

— Не бойтесь, Николай Гаврилович, — сказал он. — Все будет хорошо, вы же знаете, я счастливчик.

— Вашими бы устами да мед пить, — проворчал его высокопревосходительство. Однако, когда Загорский полез в корзину, быстро, словно стыдясь, перекрестил его в спину.

— С Богом! — крикнул Кованько.

Фельдфебель на шаре включил горелку, и горячий воздух стал быстро поступать в нижнюю камеру аэростата. Шар начал округляться, теряя китовые очертания, потянул вверх, стропы, удерживавшие его, задрожали, как струны. По знаку поручика обслуга на земле отпустила стропы, и аэростат плавно взмыл в бледное зимнее небо. Время от времени фельдфебель выпускал из горелки струю пламени, и шар начинал подниматься быстрее.

Покрытая снегом земля у них под ногами уходила все дальше вниз, стало видно во все стороны света. Загорский оглянулся, но его не привлекли представившиеся его взгляду с высоты птичьего полета Исаакий, шпиль Адмиралтейства и другие красоты Санкт-Петербурга. Напротив, лицо коллежского советника сделалось озабоченным.

— Не в ту сторону летим, — заметил он. — Нам надо на юго-восток, а мы к северу поворачиваем.

Сивоусый фельдфебель Алабин отвлекся от горелки и сказал успокаивающе:

— Не волнуйтесь, ваше высокоблагородие, это пока. Сейчас повыше поднимемся, а там уж нужный ветер поймаем.

И действительно, спустя минут двадцать, то поднимаясь, то чуть опускаясь, им удалось поймать северо-западный ветер, и шар неторопливо, но решительно двинулся в нужную сторону. Загорский повеселел и с удовольствием посмотрел на своих спутников.

— Ну что ж, господа, — сказал он, — пожалуй, пришло время познакомиться поближе. Меня зовут Нестор Васильевич Загорский, на мне чин коллежского советника, по военной иерархии соответствующий пехотному полковнику. Не возражаю, если вы будете обращаться ко мне просто по имени-отчеству. А как прикажете величать вас?

Старший по чину, но младший по возрасту подпрапорщик Маковецкий оказался Гавриилом Романовичем, а фельдфебель Алабин — Семен Семенычем. Оба унтер-офицера, как сказал бы немецкий философ Гегель, являли собой борьбу и единство противоположностей. Маковецкому едва ли было больше двадцати пяти, он был высок, худ и по-младенчески розовощек, из-под теплого кожаного шлема на лоб выбивались светлые кудри. Алабин, напротив, казался словно выструганным из единого куска дерева — невысокий, кряжисты и, очевидно, очень сильный физически. Он уже начал седеть, и усы его приобрели еще не белый, но какой-то сивый оттенок.

Загорский осмотрелся. Корзину им дали просторную, примерно сажень^[4] в длину и столько же в ширину. Кроме того, внутри по бокам имелись две лавки для отдыха.

— Учитывая дальность перелета, необходимо было предусмотреть длительную рекреацию, — мальчишески тонким голосом отрапортовал Маковецкий.

— Ага, — сказал Нестор Васильевич, — но отчего же лавок только две, нас ведь трое?

— Кто-то все время должен стоять на вахте, следить за ветром и высотой, — объяснил Маковецкий.

— Логично, — кивнул Загорский.

Под лавками скрывался запас теплой одежды для всех воздухоплавателей, оленьи унты, спальные мешки из верблюжьей шерсти, горшок для физиологических отправлений, бак с водой и балластные мешки с песком.

— Это для корректировки высоты, — объяснил Кованько. — Нужно будет спуститься к земле или сесть — выпустите газ. Захотите набрать высоту — сбросите балласт.

Кроме того, на борту имелись термометр, барометр, компас и секстант. В отдельном сундучке лежали фильтрующие маски Стенхауза, в армейских ранцах — офицерские пайки на месяц.

— Даст Бог, долетим быстрее, но своя ноша — она ведь не тянет, — солидно заметил фельдфебель Алабин.

Нестор Васильевич согласился, но несколько озабоченно заметил, что воды, кажется, будет недостаточно, даже если они полетят быстро. К тому же вода нужна не только для питья, но и для гигиенических надобностей.

— Это ничего, — успокоительно сказал Алабин, — воды мы добудем, не спускаясь на землю.

— Как же это? — заинтересовался Загорский. — Неужели будем собирать снег и растапливать?

Но фельдфебель только головой покачал загадочно: господин полковник все увидит в свое время.

Кроме всего вышеописанного, в вещевом мешке подпрапорщика обнаружились три револьвера «Смит-Вессон». Маковецкий заметил, что Китай — земля чужая, и нельзя совсем без оружия. В противном случае выходят они как голые перед лицом возможного врага.

— Ну, в Китае врага еще надо поискать, а, впрочем, пусть будет, — решил Загорский. — Оружие никогда не помешает, а применять его или нет — это уже наше дело.

И он снова с любопытством обратился к пейзажам, которые медленно проплывали у них под ногами. Аэростат уже миновал петербургские окрестности и двигался в сторону Нижнего Новгорода. По расчетам Загорского, Москва должна была остаться от них по правую руку. Впрочем, до этого было еще очень далеко, пожалуй, не меньше суток.

Ветер дул ровно и сильно. Фельдфебель Алабин на глаз прикинул скорость и сообщил, что в час они делают верст по двадцать пять — тридцать. Нестор Васильевич понимал, что по прямой лететь все равно не удастся, нужно будет обогнуть Алтай и высокие горы Синьцзяна. То есть вместо семи тысяч верст по прямой их ждало, наверное, тысяч восемь-девять. Если бы все время удавалось держать нынешнюю скорость, на месте они могли бы оказаться за пару недель. Но это, разумеется, в идеале. Что будет в реальности, знает один Бог.

С этим был согласен и Алабин.

— Где наберем, а где и потеряем, — говорил он степенно, краем глаза поглядывая на простершиеся внизу бесконечные серо-зеленые смешанные леса, перемежаемые белыми от снега скатертями пахотных земель. — Хорошо, что зимой летим, зимой грозы редко случаются. Для воздушного шара хуже грозы ничего нет. Болтанка такая, что запросто может из корзины выкинуть. Не говоря уже про молнии. Летишь, как на ладони у черта, всякий заряд в тебя норовит. Но сейчас, слава тебе, Господи, зима, и гроз быть не должно.

Загорский подумал, что в Китае весна уже началась и там-то как раз их могут застигнуть и грозы, и молнии, но распространяться об этом, понятное дело, не стал.

Подпрапорщик, впрочем, не разделял пессимизма своего подчиненного. К путешествию он отнесся с мальчишеским восторгом.

— Это, господин полковник, все равно как открытие Америки, — говорил он, — только Америка эта не наземная, а воздушная. Даст Бог, полет наш откроет путь для постоянного пассажирского сообщения между континентами. Это особенно важно в тех местах, где еще не проложены железнодорожные пути и нет хороших дорог. То, на что раньше требовались недели и месяцы, сейчас будет преодолеваться за считанные дни.

Нестор Васильевич усмехнулся. Возить людей с места на место аэростатами? Идея, конечно, богатая, вот только понравится ли такое пассажирам? Холодно, страшно, неуютно. Вдобавок — открыты всем ветрам. И так лететь по несколько дней, а то и неделями? Многие ли выдержат?

Маковецкий, однако, был полон оптимизма. Он заявил, что условия полета можно изменить. Слышал ли Нестор Васильевич про дирижабли? Это, в сущности, такой же розьер, на котором они летят, только его можно делать гораздо больше и гондолу к нему прицеплять огромную. В этой-то гондоле можно устроить для пассажиров вполне комфортное существование. Но главное отличие дирижабля от обычного аэростата состоит в том, что он не зависит от ветра. На дирижабле стоит электрический двигатель, который приводит в движение воздушный винт. И вот этот-то винт и дает дирижаблю абсолютную свободу. Семь лет назад месье Шарль Ренар совершил управляемый свободный полет на военном дирижабле «Ля Франс». Длина дирижабля была больше 170 футов, мощность мотора — восемь с половиной лошадиных сил.

Коллежский советник полюбопытствовал, с какой же скоростью летело это чудо?

— За 23 минуты было покрыто расстояние в 8 верст, — голос подпрапорщика был исполнен такой гордости, как будто это он сам, своими руками смастерил дирижабль и летал на нем в небеси, яко ангел.

Загорский быстро прикинул скорость. Получалось не слишком быстро, примерно то же самое, что и их собственный аэростат.

— Да, но это лишь начало! — возразил Маковецкий. — Двигатели будут совершенствоваться, а дирижабли — ускоряться. И уже очень скоро, я уверен, небеса заполнятся дирижаблями, с огромной скоростью переносящими пассажиров в самые отдаленные уголки земли, в том числе и такие, куда не ступала нога человека!

Нестор Васильевич улыбнулся — ему нравился энтузиазм подпрапорщика. Он поглядел на фельдфебеля, который смирно сидел на скамейке и смотрел прямо перед собой, в пустые бледные небеса. Что, интересно, думает на этот счет любезнейший Семен Семенович?

— Я думаю, что пора бы одеться потеплее, — отвечал тот.

И действительно, когда они взлетали, внизу температура была минус пять по Реомюру. Однако шар поднялся уже выше двух тысяч саженей и, если верить бортовому термометру, вокруг стоял двадцатиградусный мороз. Впрочем, это было ясно и без термометра, по одним только ощущениям.

Нестор Васильевич ознакомил своих спутников с китайской концепцией согревания. Суть ее состояла в том, что надевать нужно не одну большую теплую шубу, как принято в России, а много разных одежек одна на другую. С точки зрения физики такая концепция выглядела вполне корректно. Между слоями одежды скапливался воздух и оказывал изолирующее воздействие, то есть не допускал холода к телу.

Не смея перечить старшему по званию, унтер-офицеры напялили на себя разные кофты и фуфайки, сменили ботинки на унты и действительно очень быстро согрелись, несмотря на мороз и чувствительный ветер. По счастью, кроме фильтрующих масок Стенхауза предусмотрительный поручик Кованько приберег для них обычные тканевые маски, из числа тех, которые используются на Крайнем Севере. Воздухоплаватели надели их на лицо и чувствовали себя теперь вполне сносно.

— Однако, если ночью будем замерзать, — сказал Загорский, — придется все-таки спуститься пониже.

Алабин торжественно объявил, что на крайний случай припас он фляжку с водкой. Однако заявление это вызвало у коллежского советника неожиданное противодействие.

— Водка для такого случая не годится, — сказал он строго.

Маковецкий удивился: как, то есть, не годится? Замерзших всегда растирали спиртом и отпаивали водкой. Загорский отвечал, что водка действенна, только если человека уже перенесли в теплое помещение, или это можно сделать в ближайшее время. А вот выпить водки и остаться на морозе — верный путь к переохлаждению. Он хотел добавить что-то еще, но тут Алабин перебил его.

— Это что такое? — проговорил он, указывая рукой за спину Нестора Васильевича.

Загорский обернулся и переменился в лице. Вдалеке, примерно в версте от них, воздух словно засыпало мелкими точками. Точек было много, почти целая туча, и туча эта летела прямо на них, буквально на глазах увеличиваясь в размерах. Выглядело это зрелище довольно зловеще.

Загорский вытащил из сундучка небольшую подзорную трубу, поднес к глазам.

— Птицы, — сказал он хмуро. — Целая стая.

— Неужели? — изумился Маковецкий. — Но откуда тут птицы, зима же…

— Хочу напомнить, что в России есть птицы, которые не улетают на юг, — озабоченно заметил Нестор Васильевич.

— Но это же мелюзга, так высоко они не поднимаются!

— Ваша правда, никто из них не поднимается так высоко… — Загорский снова посмотрел в трубу и закончил, — никто, кроме ворон.

Он передал трубу Алабину, и тот разглядел в стае знакомые клювастые силуэты.

— Мать честная, — побледнел фельдфебель, — такая туча — и прямо на нас! Они же нам шар пробьют!

Подпрапорщик Маковецкий, словно зачарованный, глядел на надвигающуюся прямо на них тучу. Казалось, будто древние проклятые духи вырвались из ада и сейчас поглотят и их аэростат, и их самих. Чудовищное это зрелище совершенно заворожило нижних чинов, которые, побледнев, без единого движения смотрели на сгущавшуюся на горизонте смерть.

Кажется, один только Загорский не потерял самообладания. Он вытащил из вещмешка револьверы и произвел несколько выстрелов в сторону стаи. Однако вороны, словно ничего не слыша и не чувствуя, продолжали лететь прямо на них.

— Ничего не боятся, лярвы! — приходя в себя, выругался фельдфебель. — Что делать будем, господин полковник?

— Уходить с линии атаки, — холодно отвечал Загорский.

— Да ясно, что уходить, но куда — вверх или вниз? А что, если они за нами нырнут?

Нестор Васильевич думал не более пары секунд.

— Полагаю, что эта высота для них предельная, выше они подняться не смогут! Включайте горелку!

Фельдфебель рванулся к горелке, вверх выстрелил столб пламени. Плавно набирая высоту, шар стал подниматься в небеса. Однако было слишком поздно — птицы оказались уже в какой-нибудь сотне футов от них…

— Ну, матерь Божья и святые угодники, вывози! — хрипло крикнул фельдфебель, не закрывая горелку, из который столбом уходило вверх пламя. Маковецкий упал на лавку и закрыл лицо руками.

Загорский неподвижно глядел на стаю, до столкновения с которой оставалось каких-нибудь пятнадцать-двадцать секунд. Внезапно лицо его осветилось новой мыслью. Он сунул руку в карман и вытащил оттуда небольшое зеркальце. Оно заманчиво блеснуло в его руках, Загорский ударил им о край корзины, в кулаке его осталась мелкая стеклянная крошка. Не медля ни секунды, Нестор Васильевич, швырнул осколки навстречу воронам. Падая, они ослепительно сверкнули под зимним солнцем. Стая смешалась, вороны ринулись вниз за соблазнительными блестящими штучками. Через секунду шар прошел сквозь то место, где только что парила воронья стая.

— Ух, — сказал фельдфебель, утирая мгновенно взмокший лоб, — здорово вы их! Еще бы секунда-другая — и врезались бы прямо в нас.

Маковецкий хлопал глазами: что случилось?

— Его высокоблагородие осколками зеркала в стаю кинул, — объяснил Алабин. — А вороны обожают все блестючее, вот они и ринулись вниз — ловить. А мы, стало быть, неминуемой смерти избежали.

— Именно поэтому на кораблях держат впередсмотрящего, чтобы предупреждал об опасности, — заметил Загорский. Он глянул на свою окровавленную ладонь, пошевелил пальцами и спросил у Алабина: — Семен Семенович, не найдется ли у вас бинта?

Разумеется, у хозяйственного фельдфебеля нашелся не только бинт, но и запас йода. Ладонь Загорского смазали йодом и забинтовали. Фельдфебель, накладывая повязку, был мрачен.

— Что вы, Семен Семенович, — удивился Нестор Васильевич, — пустяковая же царапина!

— Да царапина-то оно так, — хмуро пробормотал Алабин, — а вот зеркало… Не к добру зеркала бьются, особенно на высоте в три версты над землей.

Коллежский советник, однако, отвечал в том смысле, что если бы он не разбил зеркало и воронья стая пропорола им шар — вот это бы точно было не к добру — особенно на высоте в три версты над землей. Семен Семенович ведь наверняка верующий человек, православный… А верующие не должны обращать внимания на дурные приметы и прочие пустяки, ибо сказано в Писании, что души праведных в руце Божией и не коснется их мука.

После этих слов Алабин несколько приободрился.

— А и верно, — сказал он, — нечего на пустяки смотреть. А ладонь что — ладонь до свадьбы заживет. Вы ведь, ваше высокоблагородие, не женаты?

Нестор Васильевич несколько комически развел руками: не обеспокоился пока столь важным вопросом.

— И правильно, — кивнул Алабин, — и не надо торопиться. Жена, детки, это, конечно, радость, но и забота большая. Говорю как знающий человек.

Нестор Васильевич поглядел на Маковецкого: похоже, Гаврилу Романовича несколько вывело из себя это происшествие?

— Ну, что вы, — зардевшись, отвечал подпрапорщик, — это ведь наш эн дёвуар професьонэль^[5]! Не говоря уже о том, что все воздухоплаватели, как известно, фаталисты.

Алабин неожиданно заинтересовался, что это за зверь такой — фаталист? Загорский объяснил, что это такой человек, который полагает, что от судьбы не уйдешь. Фельдфебель в ответ кивнул. Если всякий раз, вылетая, не знаешь, вернешься ли живым — будешь фаталистом, никуда не денешься. Тем более и предприятие у них такое, о котором до сего дня никто и помыслить не мог. Перелет до Китая на воздушном шаре — шутка ли? Тут только фаталист и решится. Или тот, кому очень деньги нужны.

Из дальнейшего разговора стало ясно, как именно Маковецкий и Алабин попали в компанию к Загорскому. Во-первых, учитывая опасность предприятия, брали только добровольцев, во-вторых, брали на большие деньги.

— Насколько большие? — полюбопытствовал Нестор Васильевич.

— Годичное жалованье, — отвечал фельдфебель, переглянувшись с Маковецким.

Загорский удивился: значит, Учебно-воздухоплавательный парк имеет достаточные средства?

— Вряд ли, — сказал Алабин, снова переглянувшись с подпрапорщиком. — А вот господин тайный советник, с которым вы явились, похоже, имеет.

Нестор Васильевич только головой покачал.

— Вы поймите, ваше высокоблагородие, если бы не деньги, никто бы с вами и не полетел — уж больно предприятие сомнительное и опасное, — продолжал фельдфебель.

— Ну, хорошо, — кивнул коллежский советник. — Вам, Семен Семенович, как я понимаю, нужно кормить большую семью. А вы, господин подпрапорщик, что же?

Маковецкий заалел румянцем и смущенно отвечал, что у него маленькая сестра и больная мать, а доктора требуют много денег.

— Но ведь это серьезный риск, — покачал головой Загорский. — Кто будет кормить мать и сестру, если вы погибнете?

— Ну уж, об этом беспокоиться не нужно, — отвечал Алабин. — В таком случае назначат пенсион, положенный семье погибшего военнослужащего. Так что вопрос будет вполне решен.

Нестор Васильевич поморщился, а вслух сказал только, что очень надеется, что полет их завершится успешно, и никто не погибнет — в том числе и он сам. Семьи, правда, у коллежского советника нет, однако покидать бренную землю ему пока рановато.

За разговорами стемнело, стало еще холоднее. Фельдфебель предложил спуститься пониже, хотя бы саженей до трехсот, а то ведь по такому морозу уснуть будет трудно, а хуже того — уснешь и не проснешься. Загорский не возражал, однако его беспокоило, что внизу ветер станет дуть в другую сторону, и их отнесет от выбранного пути. Алабин, однако, обещал поискать попутный ветер в нижних слоях.

— Конечно, там дует послабее, — сказал он, — вряд ли быстрее пяти узлов, зато уж не околеем от холода.

Так и порешили. Все трое на всякий случай надели фильтрующие маски Стенхауза, после чего Маковецкий через специальный клапан стравил совсем немного газа из верхней оболочки аэростата.

— Даст Бог, часа через три опустимся до нужной высоты, — сказал он.

— Да, но в полетности-то мы теперь потеряли, — озабоченно заметил Загорский. — Придется тратить больше запасов на горелку.

— Это ничего, — отвечал Алабин. — Во-первых, можно скинуть мешок-другой балласта. Во-вторых, в полете всегда можно поднабрать высоты за счет восходящих потоков.

Ночь прошла спокойно, обязанности вахтенного исполнял Маковецкий. За сутки полета они существенно сдвинулись на юго-восток, так что утром холода почти не чувствовалось. Термометр показывал минус два градуса по Реомюру.

— Считай, как на Черном море, — усмехнулся фельдфебель.

Они теперь летели на совсем небольшой высоте, саженях в двадцати от земли, и продолжали очень медленно снижаться. Однако в полетах на небольшой высоте был один существенный минус. Ветер здесь менялся чаще и дул гораздо слабее, то есть продвижение к цели существенно замедлилось.

Они умылись, на сухом спирту вскипятили себе чаю, позавтракали. Загорский встал, посмотрел вниз.

— Живописно, — заметил он. — Похоже, мы где-то между Рыбинском и Ярославлем. Пролетаем прямо над Волгой. Однако пора нам подниматься выше и ловить попутный ветер.

Фельдфебель кивнул. Но прежде, сказал, наберем водички про запас. Загорский с интересом взглянул на него.

— Не садясь на землю?

— Конечно, не садясь, — отвечал фельдфебель. — Это только время зря тратить, да и газ тоже.

С этими словами он вытащил что-то вроде большой лейки и стал привязывать к ней трос. Маковецкий смотрел на товарища с не меньшим интересом, чем сам Нестор Васильевич. Подождав еще с полчаса, Алабин выглянул из корзины. Теперь они летели прямо над Волгой, футах в пятидесяти от воды, не более. Великая река по бокам еще была скована слоистым белым льдом, но в центре стремнина уже выбила путь для воды.

Туда и нацелился своей лейкой Семен Семенович. На полном ходу он стал спускать лейку вниз. Трос оказался достаточной длины, и вскоре лейка окунулась в речные воды. Почти сразу она набрала бледной морозной жижи и скрылась под водой.

— Ап! — сказал Алабин и потянул трос на себя.

Лейка вынырнула на свет Божий и, раскачиваясь на тросе, стала подниматься вверх. Спустя минуту Маковецкий уже втягивал ее в корзину. Вылив добытую воду в чан, он снова стал опускать лейку вниз. Таким образом, совершив три или четыре ходки, лейка полностью заполнила оцинкованный чан.

— А вот теперь — полетели, — сказал Алабин.

Сбросили один мешок с песком, выравнивая полет. К горелке в этот раз встал подпрапорщик. Умело и очень экономно пуская огонь, он поднял аэростат до высоты примерно ста саженей. Здесь их подхватил восходящий поток воздуха и уже без всякого дополнительного усилия плавно повлек вверх. На высоте примерно в тысячу саженей Маковецкий поймал попутный ветер, и они неторопливо двинулись на юго-восток…

Убедившись, что все идет должным образом подпрапорщик вытянул из-под лавки армейский ранец, вытащил оттуда книжку в твердой серой обложке и карандаш.

— Это что такое? — заинтересовался Загорский.

— Вахтенный журнал, — с охотою объяснил Маковецкий. — По завершении поездки сдадим руководству Учебно-воздухоплавательного парка.

Он уселся на лавку, открыл журнал, помусолил во рту карандаш и аккуратным убористым почерком записал:

«Список команды.

1. Подпрапорщик Маковецкий Гавриил Романович, капитан аэростата.

2. Фельдфебель Алабин Семен Семенович, старший помощник капитана.

3. Коллежский советник Загорский Нестор Васильевич, пассажир/юнга».

Далее, согласно правилам, подпрапорщик стал заполнять графы журнала: событие, время события, курс, пройденное расстояние, направление и скорость ветра, видимость, атмосферное давление, температура воздуха. Карандаш его в задумчивости повис над графой «поясняющие записи». Это заметил Загорский.

— Что вы намерены тут писать? — полюбопытствовал Нестор Васильевич.

Маковецкий поднял на него чистые юношеские глаза.

— Хочу отразить ваш героический поступок, спасший наш аэростат…

— Не нужно, — холодно перебил его коллежский советник. — Это совершенно лишнее. Напишите просто, что на такой-то высоте благодаря маневрированию удалось избежать столкновения со стаей ворон.

Глядя на обескураженное лицо подпрапорщика, он улыбнулся неожиданно мягко.

— Поймите, мой, как вы говорите, героизм — дело частное и необязательное. А вот тот факт, что птицы поднимаются на такую высоту — это может быть очень важно для других аэронавтов и даже спасти им жизнь.

В глазах подпрапорщика засветилось понимание, и он кивнул.

— Хорошо, Нестор Васильевич, так и напишу.

Он устроился поудобнее и начал заполнять вахтенный журнал. С каждым днем записей в нем становилось все больше, впрочем, разнообразием они не баловали. Почти напротив каждой даты значилось: заслуживающих внимания событий не было. Единственное, что менялось с завидной устойчивостью, так это температура за бортом. С каждым днем она становилась все выше и выше. Последняя запись в дневнике гласила:

«22 марта 1891 года. Прибыли в порт Гонконга. 20:00 по местному времени. Температура воздуха — 13 градусов по Реомюру. Вахтенный — фельдфебель Алабин. Приземляться пришлось в темноте, в укромном месте. После приземления коллежский советник Загорский велел уничтожить аэростат, дабы не вызвать подозрений в шпионаже у здешней британской администрации. После уничтожения остатки аэростата были надежно спрятаны в местных горах. Господин Загорский поселил команду аэростата на китайском постоялом дворе «Фужун». Нам, подпрапорщику Маковецкому и фельдфебелю Алабину, велено было назавтра в 14:00 явиться в генконсульство России в Гонконге и передать его работникам письменное предписание от Министерства иностранных дел. После этого на словах следует попросить консульских работников отправить депешу тайному советнику С. о благополучном прибытии коллежского советника Загорского в Гонконг. Затем при посредстве консульских надлежит возвращаться на родину, в Санкт-Петербург, для продолжения дальнейшей службы в Учебно-воздухоплавательном парке.

Заверено: вахтенный начальник фельдфебель Алабин, капитан аэростата подпрапорщик Маковецкий».