Цветок боли

Спустя несколько дней после бала я решила съездить в гости к родителям. Тем более что на балу мне с ними особо не удалось пообщаться. Они были постоянно окружены теми, с кем разговаривали, и я, подходя неоднократно то к отцу, то к матери, понимала, что прервать эти беседы просто нереально. Даже мой брат Бёрн — и тот был так занят, что за весь бал так и не нашел время поговорить со мной. Мне, конечно, все это было немного обидно осознавать, но, с другой стороны, отец — глава нашего рода, и, естественно, многие присутствующие хотели с ним пообщаться, скорее всего, о своих проблемах и нуждах. То, что мама так увлеченно все время разговаривала с женщинами из нашего рода и из других родов и не смогла даже прерваться, чтобы поговорить с дочерью, конечно, меня это немного задело. Но, наверное, все воспринимают происходящее со своей стороны, и мама не считала нужным бросать общение ради меня.

Значит, я, как примерная дочь, сама должна найти время, чтобы приехать к ним и спросить об их жизни. О своей жизни, я понимала, придется опять придумывать счастливые истории. Хотя я привыкла к этому, и у меня даже неплохо получалось. На самом деле после бала моя жизнь была так же несчастна, как и до. Мой муж, видно, нагулявшись несколько дней на стороне, вернулся, и мне даже показалось, что его избиения были более сильными, чем ранее. Хотя как можно провести здесь грань в мере силы побоев? Возможно, мне лишь показалось, что после бала он как будто стал вымещать на мне всю злобу, скопившуюся в нем. В одну из ночей я почувствовала даже хруст в ребрах, хотя раньше он сдерживал свою силу удара и никогда ничего мне не ломал. Только, наверное, раньше уже прошло, наступило другое время. К утру опять очнувшись на полу в коридоре, мне понадобились невероятные усилия и концентрация, чтобы применить магию и дойти до своей комнаты.

В целом ничего нового в моей жизни не происходило.

Осознавая это, я доехала до замка родителей и, выйдя из кареты, зашла в открытые передо мной слугой двери.

Мои родители в это время сидели за обеденным столом и что-то бурно обсуждали. При моем появлении все разговоры прекратились, и я почувствовала отторжение себя. Причем это чувство отторжения промелькнуло еще на балу, но я решила, что ошиблась, а вот сейчас я не ошибалась. Взгляд отца был холоден, а мама так вообще старалась не смотреть мне в глаза, Бёрн же, наоборот, смотря на меня, неприятно улыбался. Я прогнала дурацкие ощущения и приблизилась к столу. Мне сухо предложили присесть. Далее разговоры продолжились, но ощущение, что я здесь лишняя, просто пропитало воздух.

Не понимая происходящего, я, вежливо дождавшись окончания монолога отца, наконец решилась и спросила:

— Папа, я что-то сделала не так? Почему ты сердишься на меня?

Отец как будто взорвался изнутри возмущением, даже стеклянный стакан в его руке треснул, и остатки вина пролились на стол. Но он не обратил на это внимания. Мама же, наоборот, нервно скомкала салфетку в руке, а я окончательно растерялась от такого.

— И ты еще находишь наглость спрашивать об этом? — прозвучал голос отца. — Я не думал, что когда-либо доживу до такого позора. Моя дочь стала шлюхой!

— О чем ты говоришь? — прозвучавшее для меня обвинение было настолько неожиданным, что я совершенно спокойно спросила об этом.

— И ты еще смеешь спрашивать! Хоть бы постыдилась и скрывала свое поведение от других.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь!

— О том, как ты на глазах у всех, будучи женой Норана, кокетничала с мужчинами и соглашалась на встречи с ними. Со многими уже развлеклась? Не правда ли, бал — хорошее место, чтобы обрести столько желающих уединиться с тобой?

Моя голове шла кругом от всего услышанного, и я, пытаясь это осознать, лишь переводила взгляд с лица отца на лицо матери, наверное, ища ответа там.

— Папа, я не понимаю, о чем ты говоришь, — потом я вспомнила. Теперь все события бала пронеслись передо мной в невероятно ускоренном темпе. — Если ты имеешь в виду Изиса, да, я говорила с ним. Но он мой друг с детства.

— Замолчи! — с нотками истерии выкрикнула мама. — Не называй имена своих любовников! Хоть остатки стыда сохрани в себе!

— Мама, ты сама всегда одобряла мою дружбу с Изисом. Он же мне как брат. Все это время ты была счастлива, что я дружу с таким воспитанным мальчиком.

— А теперь я должна быть счастлива, что ты изменяешь с ним мужу?

— Почему ты так решила? Да кто вообще вам все это рассказал?! — я больше не могла сдерживаться, понимая, что меня грубо опорочили. Только вот почему этому верят родители, я не знала.

— Твой муж, который просто не мог выносить твоего поведения, когда ты при всех унижала его и выставляла посмешищем, кокетничала и заигрывала со всеми подходящими к тебе мужчинами.

— Муж… папа, но почему ты веришь ему? С какими мужчинами я заигрывала? Да, я разговаривала с Изисом и с теми юношами, с которыми прошло мое детство. Они подходили ко мне выразить свои поздравления по поводу моего брака с Нораном. Папа, я даже ни с кем не танцевала, зная, что это запрещено делать без разрешения мужа замужней женщине.

— Замолчи! Я что, должен поблагодарить тебя, что ты еще и не танцевала со своими любовниками? Ах, спасибо, дочка дорогая, что оказала мне честь — опозорила перед всеми, и помиловала, не стала открыто обжиматься с мужчинами, вроде как соблюдая нормы приличия.

— Хватит меня обвинять в том, чего нет! — мои щеки пылали, а саму меня трясло от возмущения. — Почему вы верите ему? Я ведь ваша дочь!

— Ты хочешь сказать, что у нас есть основания не верить Норану? Не верить твоему мужу, который все это время был заботлив и внимателен к тебе? Который сделал все, чтобы твоя жизнь была достойна и беззаботна? Он дал тебе все. Свой замок, эти наряды, которые на тебе, драгоценности, поселил в свой доме. Нам не в чем его упрекнуть. И как ты ответила ему на его заботу? Черной неблагодарностью!

— Нет, это не так! Мама, ты же помнишь, еще тогда, в первый раз, я говорила, что он бьет меня…

— Замолчи! — теперь заговорила мама, которая все это время лишь молча слушала наш с отцом диалог. — Ты, наверное, забыла, что тогда я тебе сказала о том, что нужно постараться доставить своему мужу удовольствие. Ради этого мужчины женятся на женщинах. Он дал тебе все, а взамен просил лишь малость. Но, видно, другие мужчины для тебя более ценны, чем твой муж.

Выслушав эмоциональную речь матери, я чувствовала, что теперь горят не только мои щеки, но и уши.

— Мама, о чем ты говоришь? Он избивает меня, а за удовольствиями он обращается к другим женщинам.

Повисла гнетущая тишина, и я осознала, что этими словами, слетевшими в порыве возмущения с моих губ, я подтвердила все, в чем они были убеждены.

Отец долго молчал, затем холодно произнес:

— Женатый мужчина заводит связь на стороне только тогда, когда его жена не способна удовлетворить его. Норан долго терпел тебя и только сейчас завел женщин, к которым он ездит для естественных мужских потребностей. Ты оказалась ни на что не способной. Даже в такой малости, которую он хотел получить от тебя — от своей жены.

— Значит, приводя этих женщин в дом, он не изменяет этим мне, а я, поговорив лишь с Изисом на балу при всех, уже вызвала столько упреков?!

Зачем я это сказала? Наверное, доведенная до грани, я уже и сама не знала, что говорю.

— И тебе-то самой не стыдно это говорить? — мама с ненавистью смотрела на меня. — Твой несчастный муж пользуется услугами продажных женщин, когда его жена изменяет ему. И об этом теперь знают все. Твое поведение на балу видели все представители рода, и теперь никто не вправе упрекнуть Норана в том, что он несчастен в браке и ищет утешение на стороне. Даже после бала он поехал не с тобой. Такого позора сложно придумать. Ты не наша дочь, а отродье.

Я пыталась дышать, но воздух был слишком тяжелым и застревал в горле, не проталкиваясь в легкие. Возможно, я и хотела сейчас кричать и доказывать, что все совсем не так. Но все эти возмущенные монологи были лишь в моей голове, а в реальной действительности я сидела и смотрела на лица моей семьи и понимала, что они были лишь иллюзией родных мне людей. Так как родные люди никогда не поверят во все то, во что поверили они. И вообще, почему они верили ему, а не мне? На этот вопрос у меня не было ответа.

Еще раз попытавшись дышать и понимая, что это дается мне с трудом, я все-таки нашла в себе силы и встала из-за стола.

Они не стали меня задерживать. Вообще, я чувствовала, что они рады, что я ухожу. Моя семья была рада, что я ушла. Или эти люди никогда не были моей семьей? Или я все это время жила в самообмане? Ведь когда отец известил меня об этом браке, уже тогда я почувствовала, что основным в принятии им такого решения было не мое счастье, как он меня заверял, а его интересы. Но я слишком любила отца, чтобы позволить себе подумать о нем так. А мама? Если вспоминать все моменты из моего девства, то она всегда вставала на сторону, обвиняющую меня. И пусть это были лишь мелкие и незначительные обвинения, как обзывательства девочки из другого рода, воровство яблок из сада правителя и еще масса мелких моментов, в которых я не была виновата. Только вот мама верила всем, кроме меня. Уже тогда, в детстве, я чувствовала, что не понимаю этого. Ведь яблоки своровали другие, и мама даже знала, что меня там и рядом не могло быть. Только вот она упорно обвиняла меня в неправильном поведении, а обзывательство девочки — мама тоже знала, что я никогда никого не обзывала, да она и сама видела, как меня регулярно пинали и обзывали, потому что я всегда была тихоней. Но мама поверила им, а не мне. Все это глубоко отразилось во мне из моего детства, а сейчас всплыло на поверхность, и я ужаснулась, понимая то, что, возможно, меня и не любили никогда как дочь. Хотя как можно не любить своего ребенка? Я не знала ответов на эти вопросы.

Всю дорогу домой я размышляла о произошедшем и стирала со щек скатывающиеся слезинки. Мне было больно и обидно. Еще я понимала, что совсем одна и у меня больше нет семьи, а мужа, как такового, и не было.

Выйдя из кареты, я опять поймала на себе взгляды слуг и охраны. Только вот сейчас я осознавала их смысл. Все они знали, что я не выполняю супружеские обязательства, поэтому мой муж приводит в дом других женщин или уезжает ночевать к ним. Теперь я знала, откуда такие подробности дошли до ушей моих родителей. А если и они об этом узнали, то об этом знает и весь город. Как же все замечательно продумал Норан. Слуги — лучший источник распространения информации для всех. И он дал им именно ту информацию, которая была нужна.

Зачем он все это делает? Я не знала. Возможно, просто развлекается, ведь, прожив столько веков, можно и заскучать. А я, моя жизнь и все, что происходит со мной, ему было безразлично.

Пострадав от нового витка в моей жизни несколько дней и окончательно пробуравив стену своим взглядом, так как ничего больше я не могла делать, а лишь сидеть и смотреть в пустоту, я решила, что нужно поехать к Лиз. Она осталась для меня единственным человеком на Земле, кто искренне мне сочувствовал и кто действительно любил меня…

***

Увидев Лиз в саду, то, как она сосредоточенно срезала розы для букета, я уловила в ней перемену. Она расцветала, этот источник внутри нее, источник света и любви, он притягивал к ней с желанием прикоснуться к его живительной энергии. Мне показалось, что Лиз похорошела, хотя вроде мы недавно виделись. Да, она изменилась, и я это чувствовала. Неужели она не одумалась? Но размышлять долго об этом я не смогла.

Увидев меня, она бросила свое занятие и побежала ко мне. Мы обнялись, и, видно, почувствовав мое настроение, она, взяв меня за руку, повела в свою комнату — подальше от лишних глаз и ушей.

Там я и расплакалась. Когда так долго держишься и стараешься быть сильной, а потом оказываешься рядом с тем, кто искренне тебе сочувствует, возведенные тобой же барьеры рушатся, и ты уже не можешь сдержаться.

Наплакавшись, я все-таки смогла найти в себе силы все рассказать Лиз.

Слушая о моем отце и матери, она молча смотрела на меня, а потом нервно ходила по комнате.

Как же я была ей благодарна, что она промолчала и ничего не сказала о них. Ведь несмотря ни на что, это были мой отец и моя мама, и мне было бы неприятно услышать нехорошее о них от своей подруги. Наверное, Лиз, понимая это, решила сдержать себя и промолчать, хотя и давалось ей такое с трудом.

Мы долго говорили о произошедшем. О людях, которые всегда были переполнены завистью и ненавистью и лишь искали повод выместить все это на ком-либо. Так что не удивительно, что прислуга, имея хорошую работу и оплату своего труда, все равно ненавидела меня, считая, что я не достойна такой жизни. И теперь, когда была дана команда «ату», все с радостью подключились к пересказу подробностей из жизни четы Джахи. Почему в этих рассказах все были на стороне Норана, она тоже не знала, но считала, что правда всегда на стороне того, кто сильнее.

Ни к чему конкретно не придя, но отведя душу в беседе с ней, я вспомнила, что так хотела у нее спросить:

— Лиз, ты так и не одумалась… ты продолжаешь любить его?

Она покраснела, и этот нежный румянец еще более подчеркнул ее красоту. Лиз бросила на меня взгляд из-под длинных черных ресниц и произнесла то, что шокировало меня.

— Мы любим друг друга, и я так счастлива.

— Но твоя семья, родители… ты им скажешь об этом?

Лиз помрачнела и отвела глаза.

— Нет! Но это все не важно, мы любим друг друга и будем вместе.

Это еще больше шокировало меня. А я надеялась, что ее влюбленность пройдет. Что все это было глупостью, и я зря волновалась. Теперь я еще и узнала, что она хочет совершить в своей жизни непоправимый поступок.

— Ты что задумала? Лиз, опомнись! Если ты убежишь с ним, тебя проклянут, и уже никто никогда не возьмет замуж. Лиз, не делай этого, умоляю!

Я была в отчаянии от происходящего в жизни подруги и в еще большем от того, что она хотела совершить.

— Злата, любимая моя подруга, пойми, когда любишь, все становится не важно. Все эти условности, брак, согласие родителей, все то, что придумали для соблюдения норм и законов — это уже не имеет значения. Мы любим друг друга, и я хочу быть с ним.

— Как его зовут? Теперь-то ты мне это скажешь? — я мрачно смотрела на свою подругу, которая просто потеряла голову — никак по-другому я не могла сказать о ее состоянии.

— Его зовут Лонт из рода Алдар. Ты видела его, он был на балу рядом с Винсентом. Это его друг и брат, как он сам себя называет. Он правая рука Винсента в правлении. Он второй после Винсента из древних вампиров, выжавших в войне. Ему около четырехсот лет.

Да, я видела его. Он действительно был тогда рядом с Винсентом, хотя мне казалась, что кроме Винсента я не вижу ничего и никого. Но сейчас я вспомнила стоявшего рядом с ним мужчину. Он был так же высок, как и Винсент, и у него были тоже длинные вьющиеся волосы, только, в отличие от волос Винсента, у Лонта они были светлыми, цвета созревшей пшеницы. Он так же был красив той красотой, которая дана лишь вампирам. Порочной красотой из смеси мужской привлекательности, похоти и смерти.

Я уронила лицо на руки, понимая, что это конец. Не полюбить такого нереально, и моя подруга, судя по всему, просто потеряла голову. Только ни к чему хорошему это не приведет. Я ведь так надеялась, что ее жизнь сложится намного счастливее моей. Но она сама сейчас перечеркивала все. Что ждало ее в будущем, мне было даже страшно представить. Маги никогда не женятся на представителях рода вампиров. Нас с ними разделяет многовековая война. Шаткий мир сейчас ничего не значит. Вековую ненависть не изжить ничем.

Но почему Лиз полюбила именно его? Почему из всех мужчин она выбрала этого красавца с серыми глазами? Хотя вместе они должны смотреться потрясающе. Лиз с прямыми черными волосами и яркими голубыми глазами и блондин с улыбкой порока на губах.

— Злата, не расстраивайся так. Все будет хорошо. Поверь мне.

— Да ничего уже не будет хорошо. Я думала, что только я проклята и обречена на вечные страдания, но оказалось, что еще и ты. И за что мне все это?

— Что это? Ты должна быть рада, что я полюбила.

— Лиз, приди в себя! Чему я могу радоваться? Тому, что буду наблюдать, как ты будешь губить свою жизнь? Мне даже страшно представить последствия твоего поступка. Лиз, дорогая, я так хотела, чтобы хоть ты была счастлива.

— Злата, я очень счастлива. Я обрела любовь, поверь, это самое ценное, что можно познать в этой жизни.

Внутри меня болезненно зажавшееся сердце запульсировало. Мои мысли, превратившиеся в вихри, вращающиеся в моей голове, вдруг замерли, и я вспомнила глаза Винсента, когда он рассматривал меня. Я попыталась прогнать это наваждение, хотя понимала, что о нем я вспоминала все это время и, несмотря ни на что, так и не смогла забыть его.

Возвращаясь от Лиз, я думала о жизни, любви и несправедливости всего происходящего.

Правда, тогда я еще не знала, насколько может все происходящее быть несправедливо.

Моя жизнь потекла обыденно, если можно назвать все, что происходило со мной, обыденной жизнью. Муж продолжал регулярно избивать меня, принуждать, удовлетворять его фантазии в постели, а потом вышвыривал кусок истерзанной плоти, который от меня оставался. Я восстанавливалась физически и разрушалась душевно, но этого никто не видел.

Когда Норан заменял ночи со мной на других, я слышала из его спальни стоны и не понимала, как вот все это может приносить такое удовольствие, которое я слышала в стонах женщин. Все понимание близости с мужчиной, ассоциировалось у меня с болью и унижением. Наслушавшись стонов, я огораживала себя барьером, не позволяя звукам проникнуть внутрь, и засыпала, борясь с мыслями о «нем» и о том, что возможно с «ним» могло бы быть все по-другому. И я бы хотела узнать, как могло быть с ним. Только что толку от моих мечтаний. Я замужем, и мой брак может длиться века. Хотя сейчас мне уже не казалось так. Я чувствовала, что Норан что-то планирует. Предчувствие беды нагнеталось в воздухе замка, а мне лишь приходилось, как обреченной на казнь жертве, ждать приближения заветного часа.

В отличие от моей жизни, жизнь Лиз кипела страстями. Я регулярно ездила к ней, наверное, еще из-за того, что все-таки надеялась вразумить ее не делать глупости и одуматься. Но каждый раз, приезжая, я понимала, что Лиз стремительно идет к финалу. Что будет после того, как она решится на отчаянный шаг — разделить постель с тем, кого полюбила? Мне было даже страшно представить. Я знала, что это конец. Наверное, еще и поэтому я старалась как можно чаще у нее бывать, чувствуя, что скоро разразится гром.

И вот трагедии вселенского масштаба в моем представлении разразились, причем практически одновременно. В один из дней я узнала от слуг, которые, как всегда убираясь, громко разговаривали, о том, что Лизета из рода Ядраги проклята своими родителями и отрешена от рода за то, что отдалась мужчине до свадьбы, и не просто мужчине, а врагу их рода — вампиру Лонту из рода Алдар.

От услышанного мои ноги подкосились, но я все-таки дошла до своей комнаты, где, закрывшись, долго плакала о судьбе Лиз. Что теперь с ней будет, я не знала. Теперь ее жизнь ничего не стоит, а вот в искренность чувств к ней Лонта я почему-то не верила. Хотя, может, я и ошибалась. Поэтому теперь судьба Лиз зависела полностью только от Лонта.

Долго пребывать в печали от произошедшего мне не дал мой муж. В один из дней он сказал, чтобы я оделась подобающе, так как мы едем на воскресное собрание всех горожан перед церковью, расположенной на площади Тэргарда.

Предчувствие беды сковывало мои движения, но я, все-таки одевшись с помощью прислуги в подобающее случаю платье и сделав прическу, пошла к ожидающей меня карете. Там был уже Норан, по виду которого я никогда не могла угадать, что меня ждет далее.